В ближайшем будущем эта уверенность только укрепилась; Гитлер был хотя и любитель, но «знаток». Он очень осмотрительно повел себя у Дюнкерка в мае 1940 года, а затем при обсуждении операции «Морской лев» – в связи с проблемами высадки на Британских островах.
Решающую роль в отношении Паулюса к происходившему сыграло его положение во время кризиса руководства в августе 1941 года, когда на Восточном фронте шла речь о том, что делать в первую очередь – идти на Москву или сначала разрешить ситуацию на флангах. 4 августа 1941 года генерал-полковник Гальдер записал в своем дневнике:
«Обсуждение с участием Хойзингера (начальник оперативного отдела) и Паулюса, вечером то же с командующим сухопутными силами (то есть с Браухичем): мы сосредоточиваем свое внимание при решении оперативных вопросов на мелких деталях, что является делом командования групп армий, вместо того чтобы ставить группам армий четкие задачи и давать им исходные указания для самостоятельных действий. Чтобы добиться этого, необходимо полностью уяснить себе, какую главную цель преследует политическое руководство. Зная это, можно решить и вопрос с тем, что важнее – быстрее овладеть Украиной и Кавказом, исходя из экономических соображений, или полностью уничтожить войска противника. Достижение последней (второй) цели потребует полной свободы в использовании наших сил и средств. Это понятно само собой. В этом году наши войска будут у Москвы, а захват территории (на юге) произойдет сам собой в ходе развития обстановки. Не следует ожидать, что к началу зимы мы будем на Кавказе. Достижение же первой цели потребует использования крупных сил для захвата нефтяных районов, вплоть до Баку». В этом месте надо заметить, что Паулюс и Гальдер придерживались одного мнения: главной целью Восточной кампании должен быть захват Москвы! При этом оба прекрасно сознавали, что будут обязаны поступить так, как решит Гитлер!
6 августа 1941 года, согласно соответствующей дневниковой записи Гальдера, в штабе группы армий «Юг» в присутствии фюрера состоялось совещание (на котором Гальдера представлял Паулюс), с участием командующего группой армий «Юг» генерал-фельдмаршала фон Рундштедта[55]. Фон Рундштедт затронул ряд вопросов, связанных со стратегическими целями войны, в частности был поднят вопрос о значении Москвы. Далее Гальдер лаконично, как всегда, записал по этому поводу: «Фюрер опять недвусмысленно отклонил эти предложения. Он опять продолжал свою песню: «Вначале должен быть захвачен Ленинград, для чего используются войска группы Гота. Во вторую очередь производится захват восточной части Украины. С этой целью войска группы Гудериана привлекаются для ликвидации сопротивления противника у Гомеля и Коростеня. И только в последнюю очередь будет предпринято наступление с целью захвата Москвы».
Если 3-я танковая группа генерала Гота[56] и 2-я танковая группа генерала Гудериана будут направлены соответственно на север и на юг, то центр останется без ударных танковых сил, что ослабит мощь его наступления на Москву. Гальдеру (а вместе с ним, естественно, и Паулюсу!) было уже ясно, что они недооценили «русского колосса».
После того, однако, когда по приказу Гитлера было решено, что первой целью нового главного удара станет Украина, и соединения 2-й танковой группы Гудериана были направлены на юг для осуществления задуманного окружения противника в районе Киева, Паулюс, посетив в конце августа штаб танковой группы Гудериана, решил, что группировка недостаточно сильна, и обосновал это с присущей ему железной логикой. В направленной Гальдеру телеграмме Паулюс предложил оставить Гудериану последний корпус его танковой группы и передать ему в подчинение 2-ю армию. Гальдер, не сдерживая своего раздражения в отношении Гудериана, записывает в дневнике: «К несчастью, Паулюс дал себя очаровать. Я и не подумаю уступать»[57].
Даже если Паулюс и не соглашался с некоторыми военными решениями Гитлера (чему есть ряд свидетельств начиная с генерала Кирхгейма), то он никогда не оспаривал «всезнайства» фюрера. А поскольку Паулюс был убежден, что фюреру приходится подчас принимать трудные решения и отдавать жесткие приказы, то он признавал за ним право в особых ситуациях требовать жесткости, стойкости и жертв. Паулюс долго уверял себя, и это чувство было характерно для него в первые два месяца сражения в Сталинградском котле, в том, что последнее решение было за Гитлером, пока бесперебойная связь позволяла Верховному командованию верно и трезво оценивать положение окруженной армии. Политические рассуждения – типа «быть за или против Гитлера» – были чужды Паулюсу. Все его воспитание, воспитание офицера традиционной школы отвращало его от политики; не будем даже упоминать о том, что в роли командующего армией, оказавшись в критической ситуации на Восточном фронте, он мог позволить себе оппозицию к Гитлеру и даже мятеж. Для Паулюса речь всегда шла о том, чтобы в данной ситуации принять верное с военной точки зрения решение[58].
В этом Паулюс, разумеется, был типичным представителем вышколенного, высокопрофессионального офицерства Генерального штаба, представителем предпоследнего поколения сотрудников созданного Мольтке учреждения, если последним поколением считать таких «младотурок» штабной касты, как графы Клаус Шенк фон Штауфенберг и Хеннинг фон Тресков, у которых хватило мужества заняться политикой. В этом их можно считать наследниками Гнейзенау!
Прохладным, и это еще мягко сказано – в этом сказалось влияние Елены Констанции Паулюс, которая испытывала высокомерное презрение к таким натурам, как генерал-фельдмаршал Кейтель, и всегда говорила мужу, что он слишком хорош для них, то есть слишком добрый и слишком приличный, – оставалось отношение Паулюса к главному командованию вермахта и к такому достойному солдату и в целом прямодушному человеку, как генерал Йодль, начальник штаба оперативного руководства Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ). Эта неприязнь была обусловлена не только соперничеством между Генеральным штабом сухопутных сил и ОКВ, но и личной щепетильностью Паулюса.
Паулюсу была свойственна известная беззащитность перед дурным поведением других людей. Когда во время одного из докладов Паулюса – как всегда, весьма основательного и содержательного – Йодль, сам отличавшийся склонностью к многословию, бесцеремонно зевал, слушая доклад, Паулюс был сильно расстроен, но не рискнул лично указать генералу на недопустимость такого поведения, а потом горько жаловался на Йодля представителю Генштаба сухопутных сил в ОКВ полковнику фон Лоссбергу. Это настроение продолжало усиливаться, по мере того как Гитлер через ОКВ все сильнее вмешивался в командование, чем больше показного оптимизма и презрения к противнику выказывали офицеры Верховного главнокомандования вермахта, в то время как Генеральный штаб сухопутных войск все больше погружался в скепсис[59].
Часто встречается мнение о том, что Паулюс, находясь на посту первого обер-квартирмейстера, должен был больше других созреть для независимых суждений, потому что видел всю «бредовость» гитлеровского руководства. На самом деле это далеко не так. Никто не знал обстановку на Восточном фронте лучше, чем Паулюс, занимавшийся детальным и тщательным военным планированием в рамках общего театра военных действий, он точно намечал ширину фронтов наступлений и глубину прорыва обороны противника, четко знал состав армий и армейских групп. Современное состояние средств коммуникации – телеграф, радио, телефон, перелеты на дальние расстояния, командировки инспекторов и курьеров, как казалось (это хорошо сказано – казалось!..), могли обеспечить четкое, хотя и косвенное (из штаба), руководство миллионными армиями, такое же, какое некогда очень ценил во время Тридцатилетней войны (1618–1648) граф фон Тилли, который тесными колоннами выстраивал свою валлонскую пехоту и руководил ее действиями с вершины холма. (Иоганн Церклас, граф фон Тилли (1559–1632), фельдмаршал католической лиги. Одержал много важных побед: при Белой горе у Праги (решив судьбу Чехии на столетия вперед) (1620), при Вимпфене (1622), Гехсте (1622), Штадтлоне (1623), Луттере (над датским королем Кристианом IV) (1626), Альбурге (1631). В 1631 году штурмом взял Магдебург, превратив его в пепел и развалины. Был разбит шведским королем Густавом II Адольфом при Брейтенфель-де (1631). Смертельно ранен при Лехе (1632), умер со словами «Регенсбург! Регенсбург!» – то есть до конца оставаясь верным империи (с 1245 по 1806 год Регенсбург был имперским городом). – Ред.)
Когда-то Мольтке жалел полководца, которому приходилось, помимо всего прочего, заботиться о связи[60]. Теперь не было больше никаких полководцев, только высшие командиры, объединенные в функциональный механизм, чудовищную машину. Триумфом школы Мольтке, духовно подготовленным еще Гнейзенау, стало «поручительное командование», в ходе исполнения которого, несмотря на неслыханное единство выучки, каждому отдельному командиру предоставлялась свобода в принятии конкретного решения в рамках общего плана – то есть поставленную перед ним задачу каждый командир решал самостоятельно. В этом отношении прусский Генеральный штаб, в том виде, в каком его создали Шарнхорст и Гнейзенау, был порождением либеральной буржуазной эпохи, начертавшей на своих знаменах лозунги свободы индивида и идеал всеобщего образования.
Вождь масс в массовую эпоху оперировал совсем иными масштабами. Если уже Людендорф в Первую мировую войну для отдачи прямых распоряжений широко использовал проводную телефонную связь, то Гитлер, как предводитель массового движения, был бы немыслим без изобретения радио и других средств коммуникации, которые в стране с шестидесятимиллионным нас