андующий 6-й армией, находясь в советском плену, сумел извлечь уроки из прошлого и понять глубину своих ошибок.
Видер справедливо указывает: «Однако в одном существенном отношении Паулюс все же отличается от большинства своих коллег генералов, в том числе от фельдмаршала фон Мэнштейна… Паулюс безоговорочно признал лежавшую на нем ответственность. Он счел также уместным высказать мысли и выводы, к которым он впоследствии пришел, сказать о своем ложном пути».
«Генералы, – писал Паулюс, – были продуктом окружающей среды и своего воспитания… Субъективно они верили, что служат своему народу. Объективно они стали столпами отвергаемого ими самими и пагубного для немецкого народа режима. Результатом этого стала повсеместно распространившаяся безответственность, которая проявлялась и в сфере управления войсками, вызывая ужасающие последствия. Я сам шел по ложному пути и теперь не боюсь признать это». Таким образом, исследование Видером проблемы виновности за катастрофу на Волге носит отнюдь не академический, отвлеченный характер, а имеет для Западной Германии, где пытаются обелить не только Манштейна, но и самого Гитлера, весьма актуальный характер. Видер сопоставляет ответственность обоих военачальников (Паулюса и Манштейна) на протяжении всего периода борьбы гитлеровских войск в окружении и, что особенно важно, их отношение к происшедшему после битвы и после войны, руководствуясь верным принципом, гласящим, что обществу отнюдь не безразлично, осознал ли преступник вину и не будет ли он впредь сам совершать или подстрекать других к подобного рода преступлениям.
Видер с неопровержимыми аргументами в руках доказывает, что Манштейн виновен в большей степени, чем Паулюс и кто-либо другой, за катастрофу на Волге. Манштейн командовал группой армий «Дон» – оперативно-стратегическим объединением, в которое входила 6-я армия Паулюса. Командование группы армий подчинялось непосредственно Гитлеру, так как он взял на себя руководство войсками Восточного фронта. Манштейн глубже, чем кто-либо другой, мог осмыслить обстановку на всем южном крыле советско-германского фронта. Фельдмаршал пользовался в это время почти неограниченным авторитетом у Гитлера и был действительно талантливым военачальником. Короче, он мог спасти окруженные на Волге войска от уничтожения либо с помощью их своевременного отвода, либо, разрешив им капитулировать. Но он не делает этого, исходя якобы из стратегических соображений, и заведомо обрекает на гибель, по меньшей мере, 200 тысяч своих соотечественников-солдат, оказавшихся в окружении.
Кстати сказать, вопрос о стратегическом значении обороны «котла» был подвергнут после войны исследованию и объективный анализ показал, что уже к 15 января окруженные войска полностью исчерпали свои боевые возможности и выполнили свою последнюю оперативную задачу по сковыванию советских сил. Если бы Манштейн разрешил тогда окруженным войскам почетную капитуляцию, сохранена была бы жизнь еще, по меньшей мере, 150 тысячам немецких солдат. Проследим очень кратко, как развивались события на южном крыле советско-германского фронта в конце 1942– начале 1943 годов. Группа армий «А», действовавшая на Кавказе, после нашего контрнаступления на Волге в конце декабря 1942 года получила приказ Гитлера на отход. 31 декабря начался этот отход. Особенно поспешно отступала 1-я танковая армия. Уже к 10 января она достигла рубежа Дивное, Пятигорск, а к 22 января была на рубеже Белая Глина, Сальск. Ей оставалось пройти 160-180 километров, чтобы отойти за Ростов. В первых числах февраля большая часть ее войск была уже за Ростовом и в районе Таганрога.
Манштейном надумана угроза войскам группы армий «А» в случае капитуляции окруженных на Волге. Общеизвестно, что основная масса окруженных погибла после 15 января. Если бы 15-18 января окруженные капитулировали, то наши войска, действовавшие в районе Сталинграда, затратили бы не менее пяти дней на приведение себя в порядок, упорядочение дел с пленными, подтягивание тылов из-за Волги. Это значит, что начать активные действия против кавказской группировки гитлеровцев они могли не ранее чем 23– 25 января. В это время войска группы армий «А» были на расстоянии однодневного перехода от Ростова. Наши же войска Донского фронта отделяло от этого города расстояние не менее чем 400 километров, поэтому они ни при каких условиях не могли принять участие в разгроме южной группировки войск противника. Следует иметь в виду, что против группы армий «А» действовали войска наших Южного и Закавказского фронтов. В итоге их ударов к 24 января были освобождены обширные районы Кавказа, враг был отброшен на рубеж Северный Донец. Красный Маныч, Белая Глина, Армавир, Лабинская. В дальнейшем же группа армий «А» была расчленена – меньшая ее часть прорвалась к Ростову, а остальные силы были зажаты на Таманском полуострове.
Таким образом, у Советского командования в это время вообще не было необходимости использовать войска, принимавшие участие в разгроме окруженных, на южном направлении немецких частей. И, как показало дальнейшее развитие событий, их использовали не на южном, а на центральном участке советско-германского фронта.
Видер, однако, не ограничивался рассмотрением стратегической целесообразности сопротивления окруженных до их полного уничтожения. Он закономерно ставит следующий вопрос: «Может ли вообще оправдать так называемая стратегическая необходимость массовую гибель солдат?» И обоснованно отвечает: «Нет, не может!»
Он пишет: «… фельдмаршал, занимавший тогда столь высокий пост, считает возможным ограничить свой анализ Сталинградской катастрофы одним лишь стратегическим аспектом и не ставит в заключение вопрос о политической и моральной ответственности руководства». А, по мнению Видера, сознательно доведя дело до катастрофы, немецкие руководители «не только потерпели военное поражение, но и гнусно надругались надо всем, что свято для человека, над его жизнью, честью и достоинством». Он восклицает: «В последние дни битвы я не мог избавиться от впечатления, что вместе с тысячами трупов в немецких могилах под Сталинградом погребена человечность».
Правда, позицию Видера относительно моральной стороны ответственности за гибель солдат в Сталинградском «котле» нельзя признать последовательной и исчерпывающей. Он, в частности, приводит по этому поводу выдержку из письма Герделера, где говорится, что «военные, как и политики, имеют право лишь на такие жертвы, которые являются залогом успеха в будущем». Это фактически повторение старого афоризма о том, что победителей не судят. Советскому читателю ясно, что жертвы на войне, в конечном счете, оправдываются лишь справедливостью целей этой войны. Нельзя забывать, что Видер далек от верного понимания исторического процесса, является идеалистом, приверженцем религиозной философии.
Тем не менее, вызывает одобрение то, что Видер не ограничивается в своих обвинениях Манштейна ссылками на принципы религиозной морали, а прямо ставит вопрос о том, пересмотрел ли фельдмаршал после войны свои ошибочные и опасные для немецкого народа взгляды.
Видер констатирует: «Трудно избавиться от впечатления, что точка зрения Манштейна и поныне определяется его тогдашними раздумьями и выводами и что для него, и по сей день, сохраняют полную силу те в высшей степени сомнительные соображения (как стратегические, так и политические, и моральные в самом широком смысле этого слова), в жертву которым были принесены на берегах Волги сотни тысяч людей».
Это значит, что Манштейн и иже с ним и по сей день, считают правомерной внешнюю политику Гитлера, и это в то время, когда всеми честными людьми, в том числе большинством немецкого народа, признано, что война со стороны гитлеризма велась с преступными целями и преступными методами. Известный западногерманский историк Голо Манн подчеркивает, что в минувшей войне Германия поставила перед собой «несправедливейшие цели, самые несправедливые, которые когда-либо ставила перед собой христианская нация»{7}. Поэтому послевоенные стратегические выкладки Манштейна о некой целесообразности гибели немецких солдат на Волге являются глумлением над их памятью и над памятью тех, чьей праведной кровью была достигнута победа над фашизмом. Об этом и говорит Видер.
Целый ряд других разоблачений, брошенных Манштейну, окончательно срывает с него маску непогрешимости. Так, Видер доказывает, что фельдмаршал не гнушается использовать аргументы гитлеровской пропаганды, чтобы выгородить себя. Опровергает автор книги и утверждение Манштейна, что в его войсках якобы игнорировалась преступная директива Гитлера о расстреле советских политработников. Видер, кроме того, показывает, что Манштейн без зазрения совести оговаривает своего товарища по оружию Паулюса, стараясь свалить на него всю полноту ответственности за катастрофу, и так далее.
Из главы о Манштейне читатель без труда сделает вывод, что фельдмаршал усугубил трагедию немецкого народа. А это означает, что высшие военачальники вермахта являются военными преступниками.
В книге Видера сделана в целом верная оценка степени виновности Паулюса и его личности. Автор пишет: «Паулюса следует рассматривать как типичного представителя офицерской касты, к которой он принадлежал, как сына своего времени и своего поколения. Как в положительном, так и в отрицательном смысле он был продуктом своего воспитания и окружающей среды… Паулюс, будучи лояльным исполнителем воли и одновременно жертвой Гитлера, символизирует собой многих, слишком многих людей. Как и Паулюс, они могли и должны были действовать иначе».
Анализируя позицию Паулюса, Видер делает несколько обоснованных упреков и в адрес других высших фашистских генералов, таких, например, как командующий группой армий «Б»{8} фон Вейхс и начальник штаба сухопутных войск Цейцлер, которых реакционная историография также старалась обелить, хотя, как показывают факты, в том числе и приведенные Видером, эти военачальники несут немалую долю ответственности за гибель немецких солдат на Волге.
В главе о Паулюсе привлекает внимание также справедливая критика Видером ненаучного, по существу фальсификаторского метода, к которому прибег Герлиц при подготовке к печати мемуаров бывшего командующего 6-й армией. Видер нелицеприятно говорит о «грубом», «безответственном» обращении с документами Паулюса, о том, что Герлиц по собственному произволу, без каких-либо оговорок включил в текст паулюсовских манускриптов свои собственные соображения и заимствования из других источников. Эта совершенно справедливая критика жестоко бьет не только по Герлицу, но и по его многочисленным собратьям по перу, фальсификаторам истории, которые подобными же нечестными методами стряпают свои многотомные «исследования». Видер, таким образом, подтверждает полную правомерность и справедливость критики фальсификаторов истории, которая ведется в странах социализма.