Услышав звуки приближающегося поезда, танкисты тут же укрылись в сараях и под днищами своих машин. Соколов поднял бинокль и стал наблюдать. Дым столбом поднимался над лесом, медленно расползаясь большой черной тучей и оседая на ветках замерзших деревьев. Поезд шел медленно, хотя предыдущий участок путей, скрытый сейчас от глаз за лесом, был прямым и ничто не мешало составу двигаться быстрее. «И наших самолетов не боятся», – успел подумать Алексей, но разгадка оказалась совсем близко. Он увидел, что под облаками прошли три «мессершмитта». Восточнее барражировало еще одно звено. Прикрывают!
Наконец показался паровоз, и стало ясно, почему дым из его трубы был таким густым. Состав тащили два сцепленных паровоза. Вот они выползли из-за леса и потянулись за ними… нет, не вагоны, а цистерны! Одна, две, три, четыре, пять… Алексей насчитал сорок две цистерны. Когда такие объемы топлива перевозят, это означает только одно – готовится что-то масштабное. Обычно для подпитки наступающих или обороняющихся частей бензин или соляр подвозят бензовозами по дорогам. Здесь состав идет явно на станцию, откуда его начнут разводить по армейским складам горюче-смазочных материалов. И южнее есть только одна большая железнодорожная узловая станция – в станице Тацинской. И рядом с Тацинской военный аэродром? Так сказал пленный полковник? Жалко, маркировки на цистернах закрашены. Не понять, что там, в цистернах, за топливо.
– Сдается мне, что это не первый сегодня состав, – сказал подошедший Сайдаков. – Когда рано утром мы пересекали шоссе, мне показалось, что над лесом так же висел плотный дым от недавно прошедшего состава. Самолетов над головой, правда, не было. Значит, они над этой веткой не всегда висят, а только когда проходит воинский эшелон?
– Хотелось бы так думать. Нам воздушные наблюдатели над головой совсем не нужны, – ответил Соколов, глянув в небо. – Может, уйдут. Не думаю, что у немцев сейчас так много авиационного керосина, что они могут позволить себе жечь его, как в сорок первом. Посмотрим, может, «мессеры» уберутся, когда пройдет состав.
Часовая стрелка перевалила за два часа пополудни, когда вернулся сменившийся дозор, наблюдавший за шоссе. Омаев, который был старшим дозора, забрался в «Зверобой», яростно растирая щеки.
– Вроде и не холодно, а как застыл, – виновато заговорил он. – Пока бежали, руки и ноги согрелись, а щеки щиплет и нос.
– Может, водочки ему? – засмеялся Логунов. – Наружно!
– Докладывай, что видели, – нетерпеливо потребовал Соколов, раскрывая офицерский планшет и доставая из-под пленки карту.
– В 10.14 прошла небольшая колонна вспомогательной техники. Восемь единиц: четыре скрепера, три бензовоза и один бензозаправщик. Шли к Тацинской. В 12.32 в том же направлении проехали какие-то ремонтные машины. По крайней мере, выглядели они так.
– Ну-ка подробнее, – попросил со своего места Бабенко. – Как выглядели?
– Ну, две машины накрыты брезентом, а под ним выпирало что-то округлое, точнее, полусферическое.
– Кабельная машина, – констатировал механик-водитель. – Предназначена для прокладки временных электрических сетей, включая и сети высокого напряжения. Дальше!
– Две машины, странные такие, у них как будто платформа какая-то за кабиной. На подъемники похожи. И еще два бензозаправщика.
– Ремонтная техника, чтобы подобраться к частям фюзеляжа бомбардировщиков для проведения ремонтных и профилактических работ, – кивнул Бабенко. – Так же используется при подъеме крупнотоннажных бомб к подвеске. Или переносная лебедка, или вот такие подъемники.
– Похоже, собирают на аэродром все, что есть поблизости, чтобы обеспечить массовое использование авиации, – задумчиво проговорил Соколов. – Ты, Руслан, знаков различия не разглядел у немцев в бинокль?
– Далеко, да и все почти были в теплых комбинезонах. Не разглядеть. Хотя окантовка воротников комбинезонов светлая.
Оставив Омаева отогреваться, Алексей выбрался из танка и посмотрел на небо. Постепенно к вечеру облачность снижалась. От горизонта до горизонта все затягивала серая безликая пелена. Самолетов в воздухе не было видно. Пока не стемнело, Алексей приказал горелками и дизельным топливом разогреть горячее питание и хорошенько накормить экипажи. Потом, укрывшись в танковой башне и включив фонарь над головой, они с Сайдаковым в очередной раз углубились в изучение карты.
– Цель у нас с тобой одна – подтвердить еще раз показания пленного полковника, – постукивая по карте карандашом, сказал Соколов. – Наблюдения за железной дорогой и шоссе подтверждают нарастание активности аэродрома. Подобраться к нему мы не сможем. Ни на танках, ни пешком. Кругом открытое пространство. Укрыться негде. А нам, чтобы что-то важное увидеть, нужно подойти к самой проволоке. Думаю, вывод напрашивается один: атаковать колонну на дороге, захватить документы военнослужащих, убедиться, что они относятся к вспомогательным частям «люфтваффе», захватить по возможности техническую документацию, формуляры, накладные транспортные документы перевозимых грузов.
– Значит, надо ночью передислоцироваться куда-то ближе к шоссе. Наверняка завтра опять будет пасмурно, низкая облачность, может, даже снег пойдет. Значит, авиации в воздухе не будет.
– Вот здесь. – Алексей показал на карте участок шоссе. – За этим поворотом уже открытая местность до самой Тацинской. Здесь лесочки и пара возвышенностей. И вот на этом участке самое хорошее место для нападения на колонну. В обе стороны обзор, и нас никто со стороны станицы не видит. Там, где лесочки, удобнее засаду устроить, но там мы не видим хвоста колонны. И не знаем, что идет за ней, может, там танковый батальон направляется к аэродрому.
– Ладно, ударить мы ударим. Шестью танками на шоссе можно много металлолома наделать. Вопрос, куда потом отходить. Назад на Иваново? Там снова могут быть румыны, а заодно могут успеть окопаться как следует. Балками и оврагами нельзя – там снега сейчас намело. Остается только открыто по дорогам. Если тем же путем: минуя Иваново, обойти с юга Зеленодольное, а потом прямиком на Новоалексеевской?
– Тут обязательно есть вражеские гарнизоны, и должна была пройти информация о русских танках в тылу. Нет, если нас только краем глаза заметят, то сразу поднимут тревогу. Снова русские появились! Теперь-то румыны наши силы знают. А они у нас уже и меньше стали. Пойдем на север вдоль железной дороги. Смотри, вот здесь просека обозначена, с севера линия электропередач. Думаю, что до войны тянули ее на юг, но не успели закончить. Просека есть, а столбов на ней нет. Напрямик, если просека чистая, мы пройдем и сократим путь километров на тридцать.
Илья Коробков затянул зубами бинт на предплечье и опустил рукав гимнастерки. ППШ били короткими экономными очередями, но звуков очередей было уже совсем мало. Четыре или пять, посчитал Коробков. Он повернулся на сиденье и откинул бронированную дверку, соединявшую водительскую кабину с задним отсеком.
– Живы, славяне?
– Держимся, – отозвалось сзади два голоса. – Только мы с Самсоновым и держимся. Петруха, кажется, кончился. Не довезли.
– Мало нас, – угрюмо отозвался Коробков, проверяя, как действует раненная рука. Действовала она плохо, повернуть руль «ханомага» ему удавалось еле-еле. – Нет у нас выхода иного. Нельзя нам умирать. Рано еще. Документы везем, разведданные. Ну что, последний рывок?
Взревел двигатель бронетранспортера, со скрежетом включилась первая передача. Коробков, стиснув зубы, стал отпускать сцепление, и машина, кренясь на левый бок, медленно поползла на пригорок. Илья посматривал в боковое зеркало заднего вида. Там горел с развороченным боком второй бронетранспортер. После прямого попадания снаряда в нем не выжил никто. Успел только вывалиться через дверь весь в огне Жорка Лопухин, но тут же упал, срезанный пулеметной очередью.
А третий бронетранспортер увяз в снегу чуть дальше. Там старшина с пленным фрицем и еще пятью ребятами. Все, кто был цел, прикрывали отход раненых товарищей, которым командир отдал пакет с документами. И сейчас они продолжают отстреливаться от наседавших фашистов. Сколько еще продержатся? Пять минут, десять. Патронов почти не осталось. Все трофейные ленты к пулеметам расстреляли три часа назад, когда прорывались через немецкие позиции у села.
Глаза застилал туман от нестерпимой боли, рана пульсировала и ныла так, что к горлу подступала тошнота. Коробков пытался думать не о боли, а о том, чтобы довести машину до своих передовых окопов. Старшина запретил пускать серию ракет, пока до своих не будет хотя бы километр. А где тут километр, где тут сто метров? Несколько пуль со звоном ударились сзади в металл.
– Тяни, тяни, вражья машина, отрабатывай свою жизнь! – рычал Илья. Точнее, ему думалось, что он рычал, а на самом деле из его горла вырывался сдавленный стон.
Вот на дорогу выскочили немецкие мотоциклисты. Машины заносило в рыхлом снегу, размолоченном гусеницами, но они упорно догоняли бронетранспортер. «Значит, все! Значит, погибли все, кто был с Заболотным, – подумал Коробков. – Эх, Фома, Фома! Какие ребята погибли. Еще пять минут, и догонят».
– Ракеты, Сашка, пускай ракету! – крикнул Илья, чувствуя, что голос его настолько слаб, что за ревом двигателя и грохотом стрельбы его могут не услышать.
Пули стали бить в задний бронированный борт очень часто. Значит, немцы лупят с ходу из автоматов и пулеметов, которые установлены на колясках мотоциклов. Еще, ходу, ходу! И только теперь Илья понял, что стреляет из бронетранспортера только один человек. Только один автомат бьет. Замолчал…
– А, мать вашу! – Коробков попытался удержать руль одной рукой, а второй дотянуться до гранаты, лежавшей рядом на сиденье.
Но переднее колесо вдруг провалилось в глубокий снег на какой-то занесенной метелью яме. Толчок был таким сильным, что солдат ударился грудью и раненной рукой о руль. Теряя сознание, он пытался отвернуть колпачок с рукоятки немецкой гранаты, чтобы вытянуть шнур чеки. Боком вывалившись на снег из кабины, солдат вдруг услышал выстрел пушки. До боли знакомый и такой родной выстрел пушки «тридцатьчетверки». А потом сильная стрельба, рев моторов. А потом возле него остановились чьи-то ноги. Присевший на корточки человек осторожно вытащил из руки раненого гранату и закрутил защитный колпачок.