– «Семерка», я «Второй»! – прошелестело в эфире. – Внимание, «Семерка», я «Второй»! Вам «девяносто два», вам «девяносто два»!
– Понял, «Второй», я «Семерка», – отозвался Соколов. – Понял вас, мне «девяносто два». Выполняю!
«Девяносто два» было кодовым приказом атаковать лично для группы Соколова. Если бы обстоятельства изменились, то мог прийти приказ «восемь ноль» – стоять на месте. А бывало, что приходила «тройка» – отход на предыдущую позицию. Алексей продублировал приказ, всматриваясь в дым на поле боя. Он очень надеялся, что ему приказ был отдан вовремя, что по времени все рассчитано так, чтобы он смог подоспеть к лабазам, когда пехота начнет пробиваться через них к станции. Не раньше и не позже.
Рота Соколова пошла вперед, стараясь держаться колонной в две машины. Автоматчики на броне стискивали оружие, вглядываясь вперед. За танками шли три трехтонных ЗИСа с солдатами, минометами и боеприпасами. Сам Гужов находился в первой роте, которая ушла вперед с первой волной атакующих. Хоть командиру батальона и не следовало идти в первых рядах, но Гужов понимал, что прорывом к станции командовать лучше самому и решения принимать самому на этом первом важном этапе.
Шальные пули свистели над головой. Соколов физически чувствовал, что автоматчики за его спиной просто вдавливаются в броню. Он чуть спустился в люк, чтобы не торчать по плечи над крышкой танкового люка. Сейчас сидеть в башне нельзя, сейчас ему нужен был полный обзор, чтобы не пропустить момент разворота атаки. Грохот впереди стоял такой, что порой не были слышны звуки танковых двигателей. Быстро темнело, и взрывы снарядов приобретали кроваво-огненные оттенки. В эфире стоял треск, но на волне танкистов пока команды не проходили.
– «Семерка», я «Полста пятый», – прозвучал голос комбата. – У меня «ветер», как поняли? У меня «ветер».
«Вот и все, операция группы лейтенанта Соколова началась», – подумал Алексей. Вторая рота высадила десант у лабазов. Ответив положенным кодом Топилину, он достал флажки. Командиры машин, увидев сигнал командира, стали спускаться в люки. Соколов хорошо видел, как мелькали полушубки бегущих красноармейцев, как они приближались к крайним лабазам. «Было бы огромным везением, если там никого не окажется и удастся пройти до станции без выстрелов», – подумал Соколов. И в ответ на его мысли злорадно начали бить немецкие пулеметы. Слишком хорошо Алексей помнил звуки очередей MG-42. Кроме хлопков выстрелов, чуть сдвинув в сторону шлемофон, он уловил очереди двух пулеметов.
Пехота залегла и стала расползаться в разные стороны, ища укрытия. Соколов приказал: «С ходу огонь, давить гнезда». А ведь у них тут и орудия должны быть. Не могли они позиции оставить без противотанковой обороны. Подумав так, он услышал, как Логунов приказал Бочкину заряжать осколочно-фугасным. Омаев начал стрелять длинными очередями, нащупывая пулеметные точки. Замолчал один немецкий пулемет, и тут же пехотинцы бросились вперед длинными перебежками. Всего несколько секунд – и снова все залегли. Соколов вспомнил, что стволы немецких пулеметов перегреваются и требуют при интенсивной стрельбе замены после каждых 250 выстрелов. Процедура максимально простая даже для одного человека, но занимает она все равно несколько секунд. И бойцы Гужова это прекрасно знали.
Выстрел! Пушка «Зверобоя» звонко лязгнула затвором, и на высокой стене каменного лабаза вспыхнул взрыв. В разные стороны полетели осколки кирпича, какие-то деревяшки и много строительного мусора. Следом выстрелила пушка «шестерки» старшины Щукарева, шедшей рядом. Взрывом разворотило угол бревенчатого строения. Пехота мгновенно поднялась и с ликующим «ура» бросилась в проход между домами. Почти в глаза оттуда ударили одна за другой орудийные вспышки. Каким чудом Бабенко успел почувствовать опасность, было непонятно, но он успел остановить многотонную машину, и бронебойный снаряд только скользнул по башне. Танку Щукарева болванка разбила гусеницу, и «шестерку» развернуло поперек дороги.
– Ах, как же ты так, – выпалил недовольно механик-водитель и тут же рванул «Зверобоя», чтобы прикрыть собрата, который подставил под немецкие пушки свой бок.
Тут же прозвучал приказ Логунова:
– Короткая!
«Зверобой», закрывший теперь «шестерку» лобовой броней, мгновенно замер. Выстрел! Взрыв взметнулся на позиции расчета противотанковой пушки, разбросав людей, землю, бревна. Слева, обгоняя командира, вывернул и пошел вперед танк старшего сержанта Ковалева. Пушка его «тройки» выстрелила дважды с очень коротким интервалом. Он бил осколочными по группам разбегавшихся немцев, усиливая панику и нанося огромные потери. Немецкое орудие выстрелило еще, но не причинило вреда «тридцатьчетверке». А через несколько секунд железо смялось под гусеницами советского танка. «Тройка» плавно перевалилась через уничтоженную орудийную позицию и пошла дальше.
– Танки слева! – раздался в эфире голос Ковалева.
Это была отчаянная, неподготовленная, но довольно мощная контратака. Сил у немецкого командира на территории станции было много. Справа вдоль путей появились пять или шесть бронетранспортеров, начавших активно высаживать пехоту. Немецкие солдаты рассыпались в стороны и открыли огонь по десантникам. С бортов бронированных машин били пулеметы, а слева, обгоняя пехотные цепи, стали выползать танки. Один, второй, третий. Два Т-III развернулись на месте и почти одновременно выстрелили из пушек. В эфире отчетливо прозвучал чей-то болезненный вскрик. «Неужели подбили кого-то?» – подумал с ожесточением Соколов. Он стал крутить перископом, ища горящий танк.
– Букин, «ханомаги»! – приказал Соколов. Танки танками, но бронетранспортеры, прикрывая пехоту броней и пулеметами, могли смять десантников Гужова в два счета.
– Я тебя, засранца, научу, – прорычал Логунов. – Выстрел!
Алексей заметил, что левый немецкий танк вспыхнул сразу, почти столбом огня загорелся. Второй танк пошел забирать правее, стараясь укрыться бревенчатым фундаментом разрушенного здания, но тут получил снаряд по каткам, а когда остановился, ткнувшись стволом пушки в бревно, в мотор ему угодил еще один бронебойный снаряд. Соколов видел, что болванка прошила моторный отсек вражеского танка насквозь, и наружу вместе с искрами и брызгами масла вылетели даже какие-то железные детали. Танк тоже загорелся, но за ним уже выползали более страшные машины – Т-IV. Более мощные пушки, набалдашники дульного тормоза. Однако выстрелить успел только один. С лобовой брони второго танка вдруг разлетелся сноп искр от попадания бронебойного снаряда. Немец закрутился, но у него, судя по всему, заклинило пушку, она не опускалась. Танк попятился назад, оставляя своего собрата против четырех советских танков. Два бронебойных снаряда завершили дело. И один за другим оба танка замерли, выпуская сизо-черные струи дыма.
Бойцы батальона Гужова мелькали повсюду. Где-то вдалеке начиналась и прекращалась стрельба, пехота уходила дальше по путям и обшаривала станционные постройки. Соколов выбрался из башни, не отключая кабель от шлемофона.
– Омаев, на связи! Доложи «Второму»: «Железнодорожная касса открыта, билеты проданы».
Подбежал запыхавшийся старшина Щукарев, ловко взобрался на броню и, сдвинув шлемофон на затылок, торопливо доложил:
– Чинимся. Разбило гусеницу. Делов на пять минут. Сейчас будем в строю.
– Хорошо, чинись и будь там. Займи позицию, мало ли что. В спину не надуло бы! – И тут же крикнул пробегавшим автоматчикам: – Где комбат, пехота?
Хромая, подошел старший сержант Ковалев. По щеке танкиста стекала тонкой струйкой кровь, но он не замечал. Соколов нахмурился.
– Что, сильно вас зацепило? Ты ранен, Ковалев?
– Я? Где? – Танкист провел рукой по щеке, недоуменно посмотрел на кровь и махнул рукой. – Ерунда, посекло осколками. Снаряд под башню попал. Заклинило. Могу стрелять, но только в пределах доворота пушки маховиком.
– Разрешите, товарищ лейтенант? – Из переднего люка высунулась голова Бабенко. – Я про башню у «тройки» хотел сказать. Позвольте, я сбегаю посмотрю. Может, поправимо. Здесь, на станции, все-таки мастерские есть.
Бабенко выбрался из люка и подошел к «тройке», которая подъехала и встала рядом со «Зверобоем». Полазив вокруг башни, разглядывая место попадания вражеской болванки, оба механика-водителя забрались в башню и попробовали маховиками сдвинуть ее с места. Наконец Семен Михайлович подошел к командиру, вытирая руки ветошью.
– Сложно все, Алексей Иванович, – покачал головой инженер. – Хорошо, что калибр маленький попал, болванка рикошетом вниз пошла, а не под прямым углом. Десять сантиметров ниже – и могло башню сорвать. Без крана и мастерской никак. Башню надо снимать, тогда видно будет, можно в наших условиях починить или нет.
– Все? – мрачно спросил Ковалев. – Отвоевалась моя «троечка»?
– Нет, что вы! Даже с такими повреждениями можно еще повоевать. Ну, по крайней мере, если возникнет необходимость или иного выбора не будет. Я сейчас объясню, где ваш механик? Боря, идите сюда! Боря, я вам объясню сейчас, как можно разворачивать машину, чтобы наводчик смог навести орудие на цель. Рычагами, фрикционами на месте. Просто помни, что твой угол обзора, когда ты смотришь в перископ, меньше угла, когда смотришь через открытый люк. Необязательно ставить танк так, чтобы цель была по центру твоего визира… Угол поворота пушки…
Соколов не дослушал до конца поучения инженера, когда пришло сообщение. Наступление на Тацинскую снова сорвалось. Батальоны зацепились лишь за развалины скотного двора и машинную станцию. Группе приказано занять круговую оборону и стоять насмерть. Ни в коем случае не пропустить немцев, потому что они могут со стороны станции ударить в тыл прорвавшимся частям на подходе к Тацинской.
– Черт! – Соколов спрыгнул с башни и подошел к переднему люку «Зверобоя». – Омаев, слушай эфир и вызови всех командиров машин сюда.
Гужов, сдвинув на затылок шапку, быстрым шагом спешил к танкистам. Подойдя к Соколову, комбат кивнул в сторону станицы.