станцию. Нас же по частям разобьют. Тут несколько дивизий подошло.
– Без паники, комбат! Приказа отходить не было.
– А может, они не могут нам передать его!
– Может, но мы не имеем права без приказа уходить. Ты что? Давай, командуй там, у вокзала, а я здесь буду, на путях. На нас прут большие силы. Будь на связи. Я к «семерке»!
Приказав незамедлительно передавать все, что поступит из штаба корпуса, Соколов побежал вниз по лестнице. Артобстрел закончился, но грохот все еще стоял сильный и все еще летели снаряды. А ведь они долбят по Тацинской, понял Алексей. Мы для них мелочь, они корпус хотят зажать с двух сторон. Добежав до своих танков, Соколов махнул Логунову рукой, и тот поспешно спустился в башню, давая место командиру. Опустив ноги вниз, Алексей взял протянутый ему кабель, соединив его со шлемофоном. Говорить теперь стало проще.
Танки шли, широко развернувшись по восемь машин в ряду. За ними мелькала пехота. То один, то другой вражеский танк останавливался и давал выстрел. Били осколочными, нащупывали огневые точки, но оборона молчала. «Терпеть, всем терпеть, тихо», – приговаривал Соколов, выглядывая из-за крышки люка башни. Слева, по самую башню зарытая в землю и битый красный кирпич, стояла «четверка» Лапина. Справа в полусотне метров – «пятерка» Яковлева.
– Внимание всем, я «Зверобой»! Коробочки, огонь! – Отдав приказ, Алексей спустился в люк и закрыл крышку. Теперь все наблюдение через перископ.
Первым выстрелил Логунов. Встал как вкопанный и начал чуть дымить третий слева танк в первой линии. Мгновенно, как по команде, попрятались в люки головы немецких танкистов. Еще два выстрела «тридцатьчетверок». Второй танк развернулся на месте, разматывая перебитую гусеницу. И еще один встал. Открылись люки, танкисты стали покидать подбитую машину. Но теперь и немцы открыли огонь. Стреляли фугасными по всем возможным укрытиям артиллеристов. Сейчас они поймут, что стреляют закопанные танки, и изменят тактику.
Вот первые немецкие машины поравнялись с вагонами, солдаты перебегали, спотыкаясь о рельсы. «А ведь они устали», – подумал почему-то Соколов. Они в таком темпе отмахали почти два километра. «Ну что, вражья сила? Не ждали сюрприза? А вот хрен вам станция, хрен вам Тацинская и хрен вам аэродром».
– Всем, я «Зверобой»! Огонь по цистерне и вагонам!
Первый снаряд каким-то чудом попал по тормозной площадке. От взрыва цистерна покатилась назад. Видно было, как немецкие солдаты шарахнулись в разные стороны. Но тут же второй снаряд угодил точно в емкость, наполовину заполненную бензином. Вспышка была такой, что Соколов зажмурился. Столб огня полыхнул на половину неба. А когда лейтенант протер глаза и снова посмотрел в перископ, то увидел на путях адское плещущее пламя. Горели разлетавшиеся в разные стороны куски цистерны. Передняя тележка лежала на боку, задняя была оторвана и катилась назад, давя людей. Горели несколько танков, на которые выплеснулся жидкий огонь, горели люди. Какой-то большой кусок цистерны с рваными краями лежал в десятке метров от места взрыва, и из него тек огонь. Он бурлил, плевался, хватая все вокруг, и живое, и мертвое.
А потом начали рваться вагоны с авиационными бомбами. Сначала взорвался один левый. Это было что-то невероятное, когда от центра во все стороны полыхнуло огненно-седым дымом, потом по ушам ударил такой грохот, что запершило в горле, из глаз полились слезы, а слух пропал начисто. Пехотинцы лежали в окопах и трясли головами. А там, на путях, людей взрывом расшвыряло на десятки метров. Соколов хорошо видел в перископ, как на рельсы упала дымящаяся нога, покатилась смятая, как фольга, немецкая каска. А еще разлетались и падали неразорвавшиеся бомбы. Их настигал огонь, они растворялись в нем, и снова полыхал взрыв.
– Прекратить огонь, – одними губами прошептал Соколов.
Но танки и так перестали стрелять. Экипажи как завороженные смотрели на то, что происходило в полукилометре от них. Огонь на рельсах начинал понемногу угасать. И на фоне яркого огня стали появляться совершенно черные остовы танков, сорванные башни, перевернутые машины и трупы, трупы, трупы. Черные, обгоревшие. Где-то на самой окраине у леса еще кто-то шевелился на дымящейся земле. И только теперь до Алексея дошло, что он не видит снега. Он испарился…
Откинув крышку, Соколов выбрался из башни и уселся на край люка. Несмотря на большое расстояние, даже на позициях его группы страшно воняло горелой резиной, бензиновой копотью и горелым мясом. Сбоку подошел Гужов, взобрался на башню и сел рядом с лейтенантом.
– Знаешь, на что это было похоже? В сорок первом мне попался один немец, который чудом пережил удар наших «Катюш» по станции в «Орше». Там от станции в течение нескольких минут не осталось ничего. Вообще ничего. Горело все. Я только потом понял всю силу систем залпового огня. Не сила взрыва каждой конкретной реактивной мины или всех по очереди. Там сила встречной взрывной волны играет страшную роль. Она усиливается во много раз и в пыль превращает все. От домов до человеческой плоти. Начисто!
– Ну, теперь держись, Гужов. – Алексей потряс головой, пытаясь восстановить слух. – Теперь они будут долбить нас и с воздуха, и артиллерией, и будут снова и снова атаковать. К ним резервы подошли. Может, хоть сегодняшний урок чему-то фашистов научит. Честно говоря, нам отсюда деваться некуда. Знаешь, сколько у нас в баках горючего? Километров на пятьдесят. До немцев доехать не сможем, не то что до своих. А у тех, кто сейчас на аэродроме, и того меньше. Так что драться нам только здесь или подрывать танки и потом уходить.
– Пока у нас за спиной чисто, я возьму ребят, пройдусь по запасным путям. Может, найдем какую завалящую цистерну с соляром. Может, еще что ценное.
– Немцы соляр не используют. У них сплошь бензиновые двигатели. Но ты все равно прочеши дальние подступы. Заодно и своих проверь возле лабазов.
Гужов ушел, а Алексей снова поднялся на свой НП на пожарной каланче. Связи с корпусом и батальоном не было. Но зато теперь над Тацинской кружили немецкие пикировщики. «Погода улучшилась, черт бы ее побрал», – подумал Соколов. Бомбардировщики поднялись к тучам и потянулись на запад. И снова стали бить пушки, поднялся треск выстрелов. Снова кипел бой, на обескровленный корпус немцы бросали все новые и новые силы.
Зуммер телефона заставил забиться сердце. Неужели сведения от командования? Но это снова было сообщение с боевого охранения. Немцы группируются с юго-запада. Около полусотни танков и пехота. Грузовики подвозят еще пехоту. Пошли несколько бронетранспортеров.
– Внимание, Букин! – позвал Соколов в трубку полевого телефона. И голос младшего лейтенанта отозвался уверенно и с обычной Ленькиной бравадой. – Соберись, Леня, на тебя идет полсотни танков. Перед тобой открытое пространство, им тебя не обойти. На постоянном прицеле подпускай и бей болванками. Пехоту отсечет минометный огонь. В крайнем случае, если все будет плохо складываться, поддержу тебя своими тремя танками, ударю сбоку.
– Что там у тебя за фейерверк был? – поинтересовался младший лейтенант. – У нас остатки стекол повылетали, а у старшины пехотной роты пломба из зуба выскочила и в кашу. Он пробу снимал как раз на кухне.
«Шутит, значит, хорошо, – подумал Соколов. – Плохо, когда командиры духом падают. Тогда и солдатам невесело. Ничего, у Леньки Букина взвод сплоченный, и командир он толковый, опытный. Я даже не сомневался, когда его за себя оставлял. И сейчас не сомневаюсь». Снизу раздался резкий свист. Соколов перегнулся через край стены и увидел, как несколько автоматчиков побежали на позиции, а возле каланчи остался Гужов с какой-то бутылкой в руках.
Спустившись к нему, Алексей принюхался. От старшего лейтенант пахло авиационным керосином, как будто он обливался им.
– Это что? – насторожился Алексей.
– Я тебя хотел спросить, там шесть цистерн вот с этим делом. Это же не бензин? А что? Керосин?
– Гужов, это авиационный керосин! И его там шесть цистерн? Полных?
– Ну да. Польза есть от этого зелья? Может, опять на пути выкатим или другим способом устроим огневую завесу?
– Я подумаю, а ты беги к своим, там опять атака готовится. Сегодня будет тяжелый день.
Выругавшись, Гужов побежал к своим пехотинцам, а Алексей поспешил к своему «Зверобою». Когда Соколов подбежал на позиции, танкисты поправляли танковый окоп и блиндаж. Подозвав Бабенко, Алексей сунул ему бутылку с керосином.
– Семен Михалыч! Вы знаете, что это такое?
– Это? – Механик-водитель понюхал жидкость и пожал плечами. – Ну, керосин авиационный. А что? Он как бензин не взрывается, но горит хорошо.
– Подождите, я не о том. Вы инженер-испытатель, вы мне скажите, на этом топливе дизель танка сколько проработает? А если смешать его с настоящим соляром, сколько танк пройдет, прежде чем у него движок полетит?
– Ах, вот вы о чем, – улыбнулся Бабенко. – Ну да, у нас баки-то почти пустые. Я понял вас. Нет, для танка не годится. Другой выход можно найти. Надо авиационный керосин смешать с моторным маслом, тогда можно залить. Работать будет, но потом придется и движки перебирать, и топливную систему промывать.
– И что, танки не встанут на полпути?
– Видите ли, Алексей Иванович, – снова улыбнулся Бабенко и стал похож на школьного учителя, объясняющего урок бестолковому ученику. – Авиационный керосин – это очень хорошо очищенный соляр, очень чистый продукт переработки нефти. Это если уж совсем просто объяснять. И чтобы получить из авиационного керосина нужный нам соляр, его нужно… э-э, испачкать, сделать тяжелее, более вязким. Это будет почти то, что нам нужно. Я думаю, хватит нам сжечь все семьсот литров во всех своих баках. А много есть керосина?
– Шесть цистерн по шестьдесят тонн. Это же… это же полная заправка для десятков танков, больше семидесяти или восьмидесяти танков! Надо срочно связаться со штабом корпуса. Если на аэродроме еще есть невзорванные цистерны, то их можно использовать. И там должно быть моторное масло. Тогда хватит на весь корпус, понимаете? Вы можете рассчитать, в каких пропорциях надо смешивать?