– Леша, держитесь! «Семерка» идет!
– Ложись! – заорал что есть силы Соколов, видя, что Краснощеков бежит к нему.
Замполит упал, перекатился, снова вскочил, но тут две пули угодили ему в грудь. Лейтенант упал лицом в снег без движения. Румынский офицер подполз к раненому, ухватился за портупею и поволок его к укрытию. Несколько пуль ударились в снег рядом с ними, но румын продолжал тащить. Еще немного – и оба оказались под защитой штабеля шпал. Оничану и Соколов повернули Краснощекова на спину. Изо рта лейтенанта лилась кровь, смешиваясь с налипшим снегом. Он посмотрел мутным взглядом на Соколова, потом на румынского лейтенанта и прошептал: «Держитесь, ребята… идет уже…»
Знакомый звук выстрела пушки «тридцатьчетверки» сразу отрезвил немцев. Взрыв взметнулся чуть в стороне, но пулемет «Зверобоя», не умолкая, поливал кустарник и склоны оврагов. Еще выстрел, и теперь уже фугасный снаряд угодил в группу фашистов. Соколов поднялся на ноги и вытер лоб. Рядом двое румынских солдат закрывали глаза своему убитому товарищу. Оничану снял фуражку.
– Там часового убило. Мы выбрались и решили вам помочь. Можете нас расстрелять, но мы это сделали не для того, чтобы вы нам поверили, а для себя, для своей страны, которую не хотим видеть фашистской.
Соколов остановил двух автоматчиков и велел отвести румын снова в подвал. И когда пленные уходили, он окликнул лейтенанта.
– Василе, пождите. А куда вы все-таки шли? Понятно, что не сдаваться в плен. Куда?
– В Бабовню. Там у Иона родственники живут. Думали пересидеть, а потом добраться до Азовского моря.
– Ладно, идите. И… спасибо за помощь.
Глава 9
Через час Соколова вызвал на связь Топилин. Алексей доложил, что потерял еще два танка, сил у него уже мало и следующую атаку немцев он может не отбить.
– Пока приказа нет, держись. Корпус тоже запрашивает решение командования. И тоже нет ответа. Спасибо за подсказку. Тут технари за голову схватились, как сами не додумались про авиационный керосин и моторное масло. Мой тебе совет, Леша! Когда будет совсем трудно, уходи. Собери матчасть и пробивайся к нашим. Но пока постарайся держаться. Хотя бы сутки, многое может решиться.
Соколов не стал рассказывать Гужову о своем разговоре с комбатом. Все-таки разговор был неофициальный, доверительный. Как еще все сложится, не стоит панику разводить. Но пригласил он комбата обсудить вопрос о том, как пробиваться к своим, если поступит такой приказ. Яснее ясного, что нельзя на север, откуда на них и аэродром давит немецкая группировка. На юг тоже нельзя, там кругом немцы. Сразу на восток, скорее всего, их там будут ждать, именно в этом направлении их не выпустят.
– Слушай, – Соколов наконец, решился заговорить о том, что его мучило. – Есть шанс проскочить между немцами. Свои недалеко, на одной заправке баков за несколько часов пройдем. Помнишь румын, которые дезертировали и нам попались?
– Ты их не расстрелял еще? – усмехнулся Гужов. – Нужна тебе эта обуза!
– Нет, не расстрелял. Понимаешь, когда немцы сегодня прорваться пытались из-за железной дороги, они помогали атаку отбивать. У них один погиб в бою. И мой замполит на руках этого румынского лейтенанта умер.
– Ты веришь, что они воевать не хотят и разлюбили Гитлера?
– Сначала сомневался, но теперь верю. Если говорить честно. И у нас с тобой как-то выхода особо нет.
– Ты о чем? – насторожился Гужов.
– Приказа нет, корпус теряет последние силы и держит аэродром, немцы давят. И все это не может продолжаться до бесконечности. Я думаю, что приказ может прийти в любой момент. И будет он только один – пробиваться к своим. Скажи, куда мы с таким количеством раненых двинемся и как?
Гужов сразу стал мрачнее тучи. Видимо, эта мысль его самого мучила не один день. Ладно, убитых можно похоронить, заметить место захоронения, записать в журнале боевых действий и рапортом доложить командованию. А вот раненые… Их не бросишь. Для них это верная смерть, часто жестокая. Как уйти и перед этим посмотреть этим людям в глаза? Объяснить им, что это война и так бывает? Хорошее объяснение. Оно звучит как признание, что ты никчемный командир и ничего не можешь. Ни воевать, ни отступать, ни людей беречь. И больше не будет тебе веры от подчиненных никогда.
– Вот что я думаю. Этим румынам деваться некуда. У одного из них тут в нескольких десятках километров родственники живут. Они к ним собрались. Мы жизнь румынам спасли, они раненым спасут. Погрузим всех в наши машины и с румынами отправим. Пусть там спрячут наших солдат. Подумают, как. Это все равно лучший выход. Они сражались со мной рядом. С фашистами сражались.
– Ты уже говорил с ними об этом?
– Нет, но мысль мне в голову пришла еще днем. Поговорим. Но это еще не все. Я хочу этого лейтенанта, Оничану, отправить назад в свою часть. Я с ним разговаривал, поверил ему. Он бок о бок в своем городе жил с русскими. Эмигрантами. Работал учителем в школе, а это тоже как-то характеризует человека.
– Ага, – саркастически усмехнулся Гужов. – Гитлера в школе тоже учителя учили. И сейчас учат этих фашистских ублюдков. Чему учат? Ладно. Так с чем ты его пошлешь?
– Пусть разагитирует своих солдат, свой батальон, пусть он поднимет их бросать оружие и сдаваться. А мы пройдем через их позиции без выстрелов. У нас осталось всего шесть танков и сорок солдат. Этим не навоюешь, с этим укрепленные позиции не возьмешь.
– А если он немцам расскажет, и они нас как раз ждать будут?
– А ты думаешь, они поверят, что мы поверили дезертиру и отпустили его? Нет, Гужов, если он к немцам придет, они скорее воспримут это как заведомую дезинформацию, как наше желание их запутать. Но, честно говоря, нам будет уже все равно. Это единственный шанс прорваться. Мы, скорее всего, с корпусом не соединимся.
– У нас сорок два человека раненых, – задумался Гужов. – Хорошо, допустим. Есть четыре грузовика: два наших, два немецких. Тяжелых на пол положим, легкие так сядут. С оружием на всякий случай. Ну, можно пару бронетранспортеров немецких им отдать. Тихо ночью могут уйти, там их разместят местные жители. Только где столько человек разместить? Чтобы для немцев незаметно было прибытие такого походного лазарета, нужно в одну семью одного раненого. А потом еще машины нужно спрятать. Их ведь увидят, если там немецкий гарнизон стоит. Нет, нереально.
– Давай с румынами поговорим, – предложил Алексей. – Что мы гадаем?
Они спустились в подвал. Румыны, увидев русских командиров, поспешно встали с соломы, на которой лежали, тесно прижавшись друг к другу. Алексей коротко изложил свою идею и спросил, готовы ли они помочь.
– Как ты считаешь? – повернул голову Оничану к своему солдату по имени Ион.
– Я бы с радостью это сделал, – заволновался солдат. – Только я не могу ничего сказать. Я осенью был в Бобовне и там немецкого гарнизона не видел. Но половина домов была сожжена, только трубы торчали. И леса там никакого нет, чтобы машины спрятать. Укрыться там пятерым можно было бы, но сорок с лишним человек… Не знаю, господин лейтенант.
– Ну, вот так. – Гужов хлопнул рукой по коленке и поднялся со старого чурбака, на котором сидел.
– Подождите. – Оничану поспешно подошел к русским командирам. – Подождите. Я знаю, что делать. Оставить ваших раненых здесь, значит, обречь их на гибель. Попробовать отправить с нами в Бобовню – скорее всего, из этого ничего не получится. Я предлагаю другой вариант. Если пробиваться с боем, то с таким количеством раненых вам не пройти. А если вы пройдете без боя?
– Каким образом? – хмуро спросил Соколов.
– Я вернусь в свой батальон. Поговорю с солдатами, с теми из офицеров, кому могу доверять. Я скажу, где вам пройти, и вы проскочите без боя. Мы не станем стрелять. Договоримся, в какое время и в каком месте вы пройдете. И тогда все получится!
– Я подумаю, – хмуро ответил Алексей, и они с Гужовым вышли.
– Шанс есть, – заключил Гужов. – Больше, чем с дурацкой попыткой спрятать больше сорока раненых в Бобовне. Только мы не можем знать, когда и куда нам прикажут двигаться. Вот и получается замкнутый круг!
Оба командира подняли голову и посмотрели на чистое ночное зимнее небо. Звезды как стальные иголки кололи глаза: безучастные, равнодушные, холодные. Неожиданно подбежал солдат и передал, что Соколова вызывает штаб корпуса. «Ну вот все и решилось», – подумали оба лейтенанта.
Радиограмма была простой. Готовность час. Прикрывать прорыв корпуса между координатами такими-то и такими-то по карте. Ударить на переправе во фланг преследующим немцам, отвлечь их на себя. Держаться до такого-то часа, затем прорываться своими силами.
Соколов повернулся к Гужову и увидел, что в глазах комбата больше нет растерянности и угрюмого размышления. Приказ предельно ясен и абсолютно понятен. И все, никаких метаний и сомнений. Дан приказ, его надо выполнять. И он будет выполнен. На этом стояла и всегда будет стоять армия.
– Все, больше говорить не о чем, – констатировал Гужов. – Пойду, отдам приказ готовиться и грузить раненых. Бобовня, значит, Бобовня. Все какой-то шанс.
– Стой! Есть решение! – Алексей вцепился руками в рукав полушубка комбата. – Четыре грузовика, два бронетранспортера и один танк! У «тройки» башня не поворачивается. Но кто об этом знает? Легкораненые еще могут отстреливаться, два пулемета на «ханомагах», «тридцатьчетверка». Даже если у румынского лейтенанта и не получится уговорить своих соотечественников, это уже сила, это шанс прорваться. А если получится? Румыны пропустят, а дальше ходу до своих, небольшой гарнизон или боевое охранение они сомнут. Пройдут ведь!
– Так, остается у нас шесть «тридцатьчетверок», – деловито начал прикидывать Гужов. – Это двадцать – двадцать пять автоматчиков на броне. Еще остается два немецких бронетранспортера. Мы сажаем всех на колеса, точнее, на гусеницы. Мы мобильны, мы можем двигаться в любом направлении.
– Да, – согласился Соколов. – Я сливаю остатки горючего в два-три танка, остальные заправляю см