Когда передний край приблизился к городу, на высоту 102 был перенесен армейский КП (перед тем он непродолжительное время находился на левом фланге, близ станции Садовая). Вслед за оперативной группой на курган, в блиндажи, наспех отрытые на скатах его южного плеча, перебрались основной состав штаба армии и политотдел. И думалось — отсюда уж никуда не сдвинемся, пока не отобьем наступление противника на Сталинград. Представить, какие жестокие и длительные бои придется вести за саму эту высоту и сколько прольется на ней крови, было еще трудно.
Тогда на курган, почти до вросших в него с западной стороны массивных, обложенных кирпичом водонапорных баков, можно было даже проехать на машине. Некрутые склоны и плоские сверху горбины кургана поросли степными травами, уже высохшими и побуревшими. Где группами, а где рядками стояли молодые, не набравшие еще силы деревца, должно быть посаженные за несколько лет до войны, когда закладывался зеленый пояс между городом и степью. В овражке, близ штабных землянок, журчал невидимый за кустами родник.
На кургане пахло теплой сухой землей и полынью. Но, чуть потянет ветер от города, все забивал едкий запах гари. Сталинград снова и снова подвергался воздушным налетам. Они были не такими массированными, как первые: вероятно/ гитлеровское командование считало, что бросать на город, уже разрушенный и сожженный, сотни бомбардировщиков стало незачем. Однако пожары не прекращались. Клубы дыма поднимались и над кварталами центра, и над зацарицынской частью на юге, и над заводскими поселками на севере.
А за Волгой как ни в чем не бывало зеленел лесок, яркой желтой полосой протянулись песчаные пляжи… Левый берег, просматривавшийся на добрый десяток километров в глубину, выглядел с кургана неправдоподобно мирным, резко контрастируя с тем, что охватывал глаз на правом.
Сама Волга была днем пустынной. После прорыва к ней врага севернее Сталинграда великая река уже не могла служить стране и фронту так, как служила до тех пор, — сквозное движение судов от Астрахани к Саратову, Казани, Горькому и дальше прекратилось. А паромы сталинградских переправ и другие суда, обслуживавшие войска на правом берегу, начинали пересекать реку лишь с наступлением сумерек — в светлое время они были слишком заметны с воздуха.
Те же паромы и суда перевозили на левый берег жителей Сталинграда, в первую очередь детей, женщин и тех, кого ранило при бомбежках. Вывезти за Волгу надо было около 300 тысяч человек, и как можно быстрее. В той обстановке это была сложная, многодневная транспортная операция, не обходившаяся без жертв.
Эвакуация не означала, что город покидают все сталинградцы. Городской комитет обороны старался как-то наладить жизнь десятков тысяч людей, остававшихся в Сталинграде, чтобы помогать защищающим его войскам. Был частично восстановлен водопровод. Давала ток (правда, из-за повреждения кабелей его получали не все районы) находившаяся в южной части города СталГРЭС. Заработала мельница, а хлеб выпекали развернутые в разных местах пекарни полевого типа. В малоформатных выпусках «Сталинградской правды», которые каждый день доставлялись к нам на КП, указывались адреса продпунктов, организованных вместо разрушенных магазинов, сообщалось, куда доставлять осиротевших детей, какие открыты бани…
И где только можно, поддерживалась работа если не заводов, то хотя бы отдельных цехов и мастерских, способных делать что-либо необходимое фронту.
Член Военного — совета Гуров съездил, как только представилась возможность, на Тракторный.
Тракторный завод 23–24 августа находился почти на переднем крае. Танки, выходившие из его ворот, буквально через 10–15 минут вводились в бой. Но и после того как группа Горохова оттеснила противника, от ворот Тракторного на площади Дзержинского до передовых окопов было в несколько раз ближе, чем до центра города. СТЗ сильно пострадал от бомбежек, а наиболее ценное из уцелевшего оборудования подлежало демонтажу и эвакуации в тыл. Тем не менее Тракторный завод действовал, некоторое время даже продолжал выпускать новые танки, и оставался основной в полосе армии танкоремонтной базой. Рабочие и инженеры, занимавшиеся ремонтом боевых машин, были сведены в военизированное подразделение — ремонтно-восстановительный батальон (возглавлял его майор И. Ф. Жданов), принимавший поврежденные танки прямо на поле боя. Когда немцы прорвались к Мечетке, батальон и сам участвовал в боях, но затем его первым из рабочих формирований — вернули на завод: подбитые танки ждали ремонта.
Хочется подкрепить все это цифрами из официального отчета о работе СТЗ в 1942 году: с 23 августа до 1 сентября завод передал Красной Армии 119 танков, изготовил 24 арттягача, 55 дизель-моторов, отремонтировал 14 танков. В сентябре было выпущено 16 новых танков, отремонтирован 91.
Как идет ремонт танков, на что способен теперь завод — именно это прежде всего и интересовало Гурова.
— Люди делают все, что могут, — делился Кузьма Акимович увиденным. При мне отправили два восстановленных танка в девяносто девятую бригаду, еще два были почти готовы. А вообще трудно там. Цеха — под артобстрелом, без потерь дня не проходит. По сути дела, тот же фронт. Вспомнил, как ты рассказывал про севастопольский подземный комбинат… Иметь сейчас хоть для ремонта танков что-то в этом роде было бы неплохо!
В Сталинграде неоткуда было взяться таким, как в Севастополе, штольням, где во время осады разместились под непробиваемой толщей породы и оружейные цеха, и пошивочные, и госпитальные палаты. В городе, растянувшемся неширокой полосой вдоль Волги (с Мамаева кургана казалось, что весь он прильнул, прижался к реке), вообще не было ничего хотя бы отдаленно похожего на крепость. Но в цехах, не защищенных от артиллерийского огня, а тем более от бомб, люди вели себя как на бастионах, откуда никто не уходит, пока жив и нужен тут.
Так было не только на Тракторном. На «Баррикадах», где на заводскую территорию уже упало — более ста пятидесяти крупных фугасок и две с половиной тысячи зажигательных бомб, восстановили силовую станцию и возобновили из заготовленных раньше деталей сборку орудий, притом самых нужных армии — дивизионных 76-миллиметровых пушек.
Действовал и ряд мелких предприятий. Тысячи сталинградцев были заняты на ремонтно-восстановительных работах, несли службу в МПВО, охраняли различные объекты в городе. Тысячи других продолжали строительство укреплений.
После перехода армейского КП на высоту 102 у нас установилась повседневная связь с Городским комитетом обороны. Его командный пункт центр управления всей жизнью города — находился в подземном помещении в Комсомольском саду, недалеко от вокзала. Гуров быстро наладил контакт и с райкомами партии, превратившимися в районные штабы обороны.
Сталинград делился тогда на семь административных районов. Пять из них, охватывавших северную часть и центр города, стали ближним тылом 62-й армии (два остальных — тылом 64-й). Три северных района, получивших названия от расположенных тут крупнейших заводов — Тракторозаводский, Баррикадный, Краснооктябрьский, воплощали в себе индустриальную мощь Сталинграда, составляли его пролетарское ядро.
Тут умели не только изготовлять оружие — умели и владеть им. И в штабе армии были уверены: даже теперь, когда заводские коллективы резко сократились, на Тракторном смогут, если понадобится, сформировать запасные танковые экипажи. А на «Баррикадах» найдутся люди, готовые встать к ими же изготовленным орудиям.
Чаще других членов Городского комитета обороны бывал у нас на КП военный комендант Сталинграда майор Владимир Харитонович Демченко. Обычно через него и доходили до нас тогдашние городские новости: что разрушено при последнем воздушном налете, что восстановлено. Положение в любом конце города Демченко всегда знал досконально, и я как-то привык считать его сталинградским старожилом, пока однажды не выяснилось, что он назначен сюда не особенно давно — после оставления Харькова, где служил до последнего дня в такой же должности.
Городская и районные комендатуры (они действовали в Сталинграде, пока понятия «город» и «передний край» окончательно не слились воедино) хорошо помогали армейскому командованию: обеспечивали в пашем городском тылу вместе с милицией железный порядок, обусловленный режимом осадного положения, отвечали за охрану многих важных объектов. Специальные комендантские команды работали на маршрутах, по которым по ночам провозились через город боеприпасы, продовольствие, а также подкрепления, если они имелись. Разрушений все прибавлялось, новые завалы не всегда успевали расчищать, и маршруты ночных перевозок постоянно менялись. Майор Демченко был в этом, пожалуй, самым знающим советчиком, а его люди — надежными проводниками.
С юности я знал волгарей твердыми и упорными, нередко суровыми, норовистыми, как сама Волга, и с широкой, как Волга, душой. Все это было присуще и сталинградцам, вставшим вместе с бойцами на защиту своего родного города, работавшим на его заводах и переправах под вражеским огнем. Только твердость и упорство моих земляков, как и всех защитников Сталинграда, теперь умножились.
Как настроены жители Сталинграда, мы, конечно, представляли и тогда, когда КП находился в Карповке или в Дубовой балке. Но перенесение командного пункта фактически в пределы города дало возможность непосредственно ощутить его боевой дух. И вновь охватывало знакомое по Севастополю и Одессе чувство полнейшей слитности фронта и тыла, армии и остававшегося в городе населения. От этого еще острее сознавалась наша, военных людей, ответственность за все, что тут произойдет.
В Сталинграде эта ответственность приобрела особую меру. В приказах вышестоящих начальников не повторялось обычное в подобной обстановке требование: «город ни в коем случае не сдавать». Эти слова стали просто излишними. Их заменили другие, обязывающие к большему: «Защита Сталинграда имеет решающее значение для всего советского фронта».
Эта формулировка из директивы Ставки была известна старшим командирам, в том числе и мне, уже раньше, а 1 сентября 1942 года ее услышали все оборонявшие город бойцы. Она появилась в приказе войскам Юго-Восточного фронта, отданном в этот день.