Все это излагалось в вечерней оперсводке штарма, подписанной мною в 19 часов. Сводка закапчивалась такой констатацией, относившейся уже не только к данному дню: «В результате длительных боев части армии понесли значительные потери, которые до сих пор не восполнены, в силу чего боевые порядки резко ослабли».
Мы считали необходимым отметить это, потому что силы армии действительно были на исходе. О том, началось ли утром контрнаступление соседних фронтов, еще не было известно ничего определенного. В самом Сталинграде пока ничто, кроме отсутствия неприятельской авиации, не говорило о каких-либо переменах. Решение командарма на следующий боевой день требовало: «Привести части в готовность к отражению возможного нового наступления противника и не допускать дальнейшего его продвижения».
Позднее вечером с Чуйковым соединился по телефону генерал-полковник Еременко, находившийся на фронтовом вспомогательном пункте управления в Райгороде, в полосе 57-й армии. Он сообщил, что Донской и Юго-Западный фронты контрнаступление начали (хотя из-за тумана пришлось обойтись без авиационной подготовки). Для Сталинградского фронта сохранялся в силе прежний срок, до которого оставались считанные часы.
На исходе ночи пробившийся через шугу бронекатер доставил приказ войскам фронта, уже отпечатанный в виде листовки. Это был приказ-воззвание, начинавшийся такими словами:
«Товарищи красноармейцы, командиры и политработники! Настал час грозной, но справедливой расплаты с подлым врагом — немецко-фашистскими оккупантами…»
Далее в приказе говорилось:
«Врагу удалось дойти до Сталинграда. У стен волжской твердыни мы остановили его… Теперь на нашу долю выпала честь начать мощное наступление… За время войны мы с вами закалились в борьбе, получили большой военный опыт. К нам на усиление фронта прибыли новые части. Мы имеем все условия для того, чтобы наголову разбить врага, и мы это сделаем обязательно… Какой радостной будет для нашего народа каждая весть о нашем наступлении, о вашем продвижении вперед, об освобождении нашей родной земли!»
И наконец — многозначительные заключительные строки:
«Приказываю: войскам Сталинградского фронта перейти в решительное наступление…»
Это касалось всех армий фронта, кроме нашей 62-й — ее час еще не настал. Но мог ли кто-нибудь в Сталинграде, читая или слушая приказ, чувствовать себя непричастным к событиям, которые развертывались за пределами наших рубежей? Ведь для успеха всего, что там начиналось, было необходимо, чтобы мы продолжали сковывать вражеские силы, осадившие город, втянувшиеся в него.
И наверное, каждый говорил себе: теперь-то уж осталось продержаться недолго! Но хуже всего оплошать напоследок. И было как-то особенно тревожно за наши наиболее уязвимые участки. Больше всего — за «остров Людникова», где сражалась тающая горстка бойцов: по названию — дивизия, фактически неполный батальон…
Той ночью на левом фланге 138-й дивизии в руки противника перешли развалины еще нескольких строений. Но была и хорошая новость — на девятые сутки после того, как дивизия оказалась отрезанной, к ее расположению наконец прорвались (пройдя несколько сотен метров на расстоянии броска гранаты от берега, занятого врагом) бронекатера с боеприпасами, продовольствием, медикаментами. Доставлено было не так уж много, но все же больше, чем сбросили до тех пор самолеты. А обратным рейсом бронекатера вывезли сто пятьдесят раненых. Это, однако, тоже стоило крови и жизней: при разгрузке катеров Людников потерял двадцать человек, в том числе двух руководивших ею офицеров штадива.
Нескольким небольшим судам удалось подойти и к причалам армейской переправы у «Красного Октября». Через густой движущийся лед их провел буксир «Кочегар Гетман», только что прибывший с низовьев Волги (а прошлой ночью он, принимая сталинградское боевое крещение, обеспечил доставку грузов группе Горохова). С помощью этого буксира пароходики «Пугачев» и «Спартаковец» совершили даже по два рейса, чего давно не бывало, и перевезли остававшиеся на левом берегу подразделения 92-й стрелковой бригады.
Во льду суда двигались медленно, а обстрел переправы все усиливался. На исходе ночи на буксире вспыхнул пожар. «Кочегар Гетман» был самой заметной целью на реке и, как потом выяснилось, получил шесть прямых попаданий снарядов. Но экипаж (командовал судном волжский капитан Е. В. Маслиев) справился и с пробоинами и с пожаром. Подоспевшие бронекатера увели поврежденный буксир в Тумак.
К утру вновь поднялся туман. Затем повалил снег. Армиям Сталинградского фронта тоже приходилось начинать контрнаступление без участия авиации. Из-за очень плохой видимости командующий фронтом отодвинул на более поздний час и артподготовку. Участок прорыва был и на этом направлении далеко от нас, но глухой гул орудий с юга все-таки донесся — должно быть, помогли степные ветры. Около полудня гул стал явственнее: к этому времени часть тяжелой артиллерии была передвинута из полосы 57-й армии в полосу 64-й, переходившей в наступление позже, «уступом».
Настал момент, когда в штабе Паулюса — даже если там не догадались об этом накануне, после того как началось наше наступление с севера, — должны были понять, что немецким войскам у Волги грозит окружение.
С фронтового КП начали запрашивать, нет ли признаков отхода противника из Сталинграда, не снимает ли он с переднего края какие-нибудь части. Получая отрицательный ответ, требовали проверить это всеми возможными средствами, установить точно и доложить снова.
Я соединялся с командирами дивизий и наказывал следить за немцами в оба, не упустить начало возможного отхода. Вызвав по радио Людникова, передал это условным языком и ему. Людников ответил, что пока на отход что-то непохоже — гитлеровцы продолжают атаковать.
О том же докладывали и с других участков. Дивизия Горишного и приданные ей части, отбивая вражеские атаки в районе нефтебаков и Мезенской улицы, потеряли с утра убитыми и ранеными до двухсот человек. Почти все расположение армии находилось под методическим артиллерийским и минометным огнем. Большую часть дня противник вел себя перед фронтом нашей армии так, будто у него на флангах и в тылах не происходит ничего особенного и все остается как прежде.
А мы уже знали, хоть и без особых подробностей, — контрнаступление трех фронтов, в том числе и Сталинградского, развивается успешно. Впору было подумать, что неприятельское командование утратило чувство реальности. Могло ли оно, в самом деле, все еще не видеть надвигавшейся катастрофы? Или, может быть, перед фронтом нашей армии, в стороне от главных сегодняшних событий, по инерции действовали приказы, отданные еще в иной обстановке и просто не отмененные?
Так или иначе, атаки противника 20 ноября, везде нами отбитые, но стоившие обеим сторонам новых потерь, явились последними наступательными действиями фашистов в Сталинграде. Это были бессмысленные уже с любой точки зрения, судорожные попытки окружаемой армии Паулюса достичь накануне собственной гибели того, что не далось ей и тогда, когда она была во всей силе.
Только ночь на 21 ноября показала, что от дальнейших попыток полностью овладеть Сталинградом противник как будто отказывается. Прекратив атаки в городе (кроме участка Людникова, где они продолжались и днем 21-го, и даже 22-го), он начал снимать отсюда отдельные части. Прежде всего — танковые.
Той ночью обнаружился отвод 16-й немецкой танковой дивизии, действовавшей против группы Горохова (вот только когда решился Паулюс снять ее отсюда!). Это уже существенно меняло обстановку на нашем северном участке, чем мы не замедлили воспользоваться. Полковнику Горохову был передан приказ командарма — утром 22-го перейти в наступление с ближайшей задачей очистить от гитлеровцев западную окраину Спартановки.
Трудно выразить, что значила сама возможность отдать такой приказ. Пять недель наша Северная группа сражалась, отрезанная от остальной армии, почти окруженная. Большую часть этого времени она получала крайне ограниченное снабжение с самолетов или на гребных лодках. Всего трое-четверо суток назад ее положение было критическим. Лишь позапрошлой ночью удалось переправить туда первое за много дней маршевое пополнение, доставить двадцать тонн боеприпасов. И вот — выстоявшие бригады группы Горохова начинали наступать!
А двое суток спустя из района Ерзовки севернее Сталинграда двинулись на юг войска левого крыла Донского фронта — 66-я армия генерала А. С. Жадова. И неприятельский коридор, разъединивший нашу армию с северными соседями еще в конце августа, был наконец преодолен на его восточном, приволжском участке.
Успев своими силами освободить занятые немцами кварталы Спартановки и продвинуться немного дальше, группа Горохова в 15 часов 24 ноября сомкнула фронт с войсками, наступающими с севера. Северный форпост Сталинградской твердыни воссоединялся с Большой землей.
Однако прежде чем случилось то, о чем я сейчас рассказал, забежав тут немного вперед, произошли события еще более важные и значительные.
Вечером 22 ноября в штабе армии стало известно: ударные группировки Юго-Западного фронта и нашего Сталинградского, которые третий день, преодолевая сопротивление врага, продвигались друг другу навстречу, достигли с одной стороны Калача-на-Дону, а с другой — находящейся примерно в десяти километрах от него станции Кривомузгинская. Кольцо вокруг фашистских войск, задействованных под Сталинградом, смыкалось…
Прошло еще несколько часов, и вся страна услышала специальное сообщение Совинформбюро «Успешное наступление наших войск в районе гор. Сталинграда». То самое сообщение, которое многие люди старшего поколения поныне вспоминают как первую счастливую весточку о великом переломе и в Сталинградской битве, и в ходе всей войны. Б нем еще не говорилось об окружении армии Паулюса. Но было уже сказано, что наши войска, наступающие с северо-запада и с юга от Сталинграда, продвинувшись за три дня напряженных боев на 60–70 километров, перерезали обе железные дороги, снабжающие поиска противника восточнее Дона. Приводились внушительные, необычные для того периода войны результаты боев: за три дня полностью разгромлены шесть неприятельских пехотных дивизий и одна танковая, еще одиннадцати дивизиям нанесен большой урон, захвачено 13 тысяч пленных, 360 орудий…