Для отображения всего, что касалось действий непосредственно нашей армии, давно уже было достаточно крупномасштабного плана Сталинграда. Теперь же вновь понадобилось держать под рукой и карту всего Волго-Донского междуречья. Наносимые на нее данные, правда, не отличались пока особой точностью и могли отставать от событий: исчерпывающей оперативной информации о положении трех фронтов мы не получали, а обстановка в первые дни контрнаступления изменялась быстро. Тем не менее общая картина вырисовывалась все отчетливее.
Территория, на которой были блокированы вражеские войска — 23 ноября окружение их завершилось окончательно, — измерялась вдоль и поперек десятками километров (а если взять с северо-запада на юго-восток, то получалось более ста). Она вместила кроме большей части Сталинграда и его пригородов много селений, станиц, городков. А сколько в этом котле гитлеровцев, не знал достоверно еще никто.
Однако и не представляя, что их там окажется более трехсот тысяч (это выяснилось значительно позже), можно было не сомневаться: окруженный враг располагает силами не только для упорного сопротивления, но и чтобы попытаться вырваться. Именно поэтому мы напряженно следили также за движением «внешнего» фронта окружения, пересекшего задонские степи, где 62-я армия сражалась в июле — августе. Радовались каждому доходившему до нас известию о том, что он постепенно удаляется на запад. Чем дальше уходил «внешний» фронт от «внутреннего», обращенного там на восток и непосредственно сжимавшего окруженные войска противника, тем было надежнее!
Внутренний фронт окружения тоже не оставался неподвижным. Как ни трудно это было советским войскам, только что сомкнувшим его у Калача, они уже 24 ноября перешли к ликвидации окруженной вражеской группировки. Одновременно включилась в контрнаступление левофланговая на Донском фронте, ближайшая к нам с севера 66-я армия Жадова, с частями которой и соединилась в тот же день группа Горохова.
66-я армия имела задачу наступать дальше на юг, на Гумрак. Если бы все шло по плану, с ней должно было вскоре соединиться и основное ядро нашей 62-й. Но появившаяся было надежда вот-вот ощутить локоть соседа хотя бы на одном фланге, сомкнуться с общим фронтом, перестать быть зависимыми от едва действовавшей переправы еще раз оказалась преждевременной…
В наступление против окруженных фашистских войск перешла и 62-я армия.
Историки обычно числят ее наступающей, а не обороняющейся с 24 ноября, и это вполне согласуется с приказами фронта. Но фактически наша армия перешла к наступательным действиям раньше. Причем развертывала их постепенно — по мере того как создавались для этого условия на различных участках наших сталинградских рубежей.
Если и прежде, до начала контрнаступления соседних армий и фронтов, мы старались не упустить возможности потеснить противника хоть на несколько метров, отбить у него где дом, где колено овражка или просто окоп, то после 19 ноября частные наступательные операции (пусть со скромными целями, сводившимися к улучшению своих позиций) стали день ото дня расширяться.
— Спать, что ли, будем, когда наши немцев окружают? — будоражил командиров дивизий Василий Иванович Чуйков, требуя активизировать действия штурмовых групп, наращивать удары мелкими подразделениями, пока армии не по силам большее.
Гитлеровцы, только что пытавшиеся прорваться к Волге в новых местах, сбросить сталинградцев с последних перед нею рубежей, теперь спешили укрепить собственные позиции, создать жесткую оборону. И мы видели смысл своих безотлагательных активных действий как в том, чтобы помешать врагу закрепляться на занимаемых позициях, так и в том, чтобы сковывать его силы, не давать куда-либо их перебрасывать или отводить.
21 ноября — за сутки до того, как сомкнулся фронт окружения у Калача, два полка дивизии Батюка и батальон 92-й стрелковой бригады начали наступать на вершину Мамаева кургана с задачей овладеть им полностью, включая и западные скаты. Противник сопротивлялся отчаянно. Понадобилось три часа упорных атак только на то, чтобы выбить его из первых траншей. Но ведь на склонах высоты 102 нам давно не удавалось продвинуться ни на шаг.
А на следующий день подразделения дивизий Гурьева и Соколова уже вели наступательные бои на «Красном Октябре». Там перешел в наши руки цех № 3. Тем временем Горишный доложил, что его бойцы овладели несколькими домами на Машинной улице.
В вечернюю сводку вошел перечень взятых за день трофеев: 113 винтовок, 8 автоматов, 15 ручных и один станковый пулемет, 10 тысяч патронов… Цифры, конечно, скромные. Но тогда они служили еще одним подтверждением того, что дела в Сталинграде начинают идти по-иному.
Оттеснение фашистов назад — трудное, медленное, в лучшем случае на десятки метров — продолжалось на ряде участков армейской полосы и 23-го. Впервые смог немного продвинуться даже один полк 138-й дивизии, хотя там, на «острове Людникова», особенно не хватало людей.
Словом, приказ перейти 24 ноября вместе со всеми войсками, развернутыми по внутреннему фронту окружения, к ликвидации взятой в кольцо неприятельской группировки застал 62-ю армию практически уже наступающей.
Про то, как смогли наши части, едва отбив последние натиски гитлеровцев, без всякой передышки, не получив еще значительных подкреплений, развернуть наступательные действия, хочется сказать так: к бойцам и командирам пришло второе дыхание. Известия об успехах других армий, о том, что они теснят окруженные фашистские войска, а за Доном продвигаются все дальше на запад, рождали просто непередаваемый подъем духа.
Помню, как наблюдательный начальник поарма Иван Васильевич Васильев, побывав в одной из дивизий и зайдя ко мне поделиться впечатлениями, сказал:
— Встречаюсь с людьми и который уж раз ловлю себя на такой мысли: все будто прибавили в росте, распрямились, расправили плечи! Не хотят больше гнуться даже там, где вообще-то не мешало бы…
Сталинградцы переживали дни великой гордости. Давно я не видел вокруг столько счастливых лиц. Пусть осунувшихся, с воспаленными от недосыпания глазами, но — счастливых.
В центральных газетах (если переправа действовала, они доходили до нас довольно быстро) появилось сообщение «В Народном комиссариате обороны». В нем говорилось, что Наркомат вошел в Президиум Верховного Совета СССР с ходатайством об учреждении специальных медалей для награждения всех участников обороны четырех городов, которые стали называть городами-героями, — Ленинграда, Одессы, Севастополя, Сталинграда. И там, где шла речь о Сталинграде, подчеркивалась особая роль 62-й армии, отразившей главные удары противника на город. Отмечались заслуги в этом нашего командарма Чуйкова, командиров дивизий и бригад Горохова, Родимцева, Гурьева, Болвинова, Гуртьева, Сараева…
— Выходит, ты сразу три медали получишь, — весело сказал, входя ко мне со свежей газетой, Кузьма Акимович Гуров. — Повезло! Во всей шестьдесят второй столько медалей будет причитаться, наверное, только тебе да Попелю.
Полковник интендантской службы Михаил Федорович Попель, сменивший не так давно генерал-майора А. И. Лобова в должности заместителя командарма по тылу, был при обороне Одессы и Севастополя арминтендантом Приморской. Здесь, на Волге, мы с ним еще не виделись: КП тыла находился на левом берегу.
А о том, как мне «повезло», посчастливилось, я думал уже не раз. Посчастливилось, пережив оборону двух героических городов, которыми враг все же завладел, попасть в третий, выстоявший до конца. Посчастливилось оказаться в рядах армии, сыгравшей, как теперь всенародно отмечалось, главную роль в обороне этого города…
Прошло еще несколько дней, и мы получили «Красную звезду» с передовой статьей, озаглавленной «62-я армия». Насколько помню, такая передовица целиком посвященная одной армии — была первой за всю войну. Ее читали и перечитывали, и не было, вероятно, бойца, командира, который не стремился раздобыть ее для себя, чтобы сохранить на всю жизнь, послать домой.
Сейчас я снова держу в руках пожелтевший от времени, отпечатанный на грубой, шершавой бумаге номер «Звездочки». Строки памятной передовицы волнуют, как и много лет назад, заставляя вновь пережить былое, и сами просятся в эту книгу.
«В молодой Красной Армии 62-я армия — одна из самых юных по возрасту и уже самых заслуженных по своему воинскому умению…
Она пришла к Сталинграду в те дни, когда лишь тоненькая цепочка наших войск преграждала вражеским дивизиям путь в город… Армия умело затыкала бреши, в которые уже готова была хлынуть вражья сила, ломала клинья неприятеля, заставляла его лихорадочно метаться по всем направлениям перед только еще создававшейся линией городской обороны. Немцы, уверенные в том, что они возьмут Сталинград с ходу, вынуждены были остановиться… В первую очередь благодаря 62-й армии город стал подлинным щитом против наступления немцев, закрывшим им путь к нашему волжскому и уральскому тылу…
Армия осуществляла подлинно активную оборону… Отражая атаки противника, части 62-й армии сами атаковали его, делали смелые вылазки, забирали инициативу в свои руки и принуждали врага к обороне. 62-я армия навеки оставила в истории военного искусства не только образцы ведения активной обороны, но и саму себя в целом как необычайный воинский организм, выработавший совершенные, еще никогда не применявшиеся формы уличных боев. Она довела до степени высокого воинского класса защиту зданий, полуразвалившихся стен, отдельных этажей, комнат и даже лестничных ступеней, используя при этом все виды технических средств борьбы. Проходя суровую школу военного опыта, молодая армия одновременно создала своими действиями университет городских боев…
Стойкость 62-й армии, поразившая весь мир, дала возможность нашему командованию собрать силы, перейти в наступление и нанести немецко-фашистским войскам тяжелое поражение».
А заключительные строки статьи переносили в далекое тогда мирное будущее:
«Пройдут годы. Зеленой травой зарастут развороченные снарядами поля сражений, новые светлые здания вырастут в свободном Сталинграде, и ветеран-воин с гордостью скажет: