Классовая природа участвовавших в войне стран, характер экономического строя, политические цели войны обусловливали направленность и масштабность экономических усилий, последовательность проведения военно-хозяйственных мероприятий, утверждают далее авторы книги. Но наибольшей «масштабностью экономических усилий» отличались СССР, США, Германия, страны, резко отличавшиеся друг от друга именно «классовой природой и политическими целями». В другом разделе книги читаем: «Наряду с количественной оценкой материальных потерь большое значение имеет учет их социальной стороны, обусловленной общественным строем воевавших государств и их целями». Однако потери СССР были наибольшими. Как же объяснить это, учитывая его цели и строй, который, по мнению авторов, был самым передовым?
В духе вульгаризированного классового подхода оказался в полном забвении и геополитический фактор, игравший исключительную роль в истории СССР, особенно в 1941–1942 гг. Страну во многом спасло ее пространство. Лишь в последнее время начинают признавать это. Так, в частности, вышел на авансцену евразийский аспект советской внешней политики. Роль географического фактора была хорошо понятна ведущим представителям русских исторических школ XIX в., то есть Сталину вследствие его полуобразованности просто было не дано усвоить истину, доступную его современникам. Вне названного фактора истолковывал он, в частности, источники победы советского народа. Идеологически обусловленная односторонность никогда не проходит бесследно. Так, в СССР замалчивалась, например, определенная роль американских войск в освобождении Чехословакии. Ныне на этой почве паразитирует внешне противоположная, по существу столь же ложная тенденция — преуменьшение роли СССР[138].
Антитеоретичность военной историографии проявляется в преобладании мелкотемья. Покажем это на примере «Военноисторического журнала» при Филатове в качестве главного редактора. Чего только здесь нет — куски «бериевской» темы, отрывочные сведения о польском генерале В. Сикорском и советском дипломате И. Майском, поездах Николая II и Л. Троцкого, детях И. Сталина и Н. Хрущева.
Антитеоретичностью объясняются отрицание альтернативности исторического развития. Во время войны ход событий во многом зависит от тех или иных решений руководителей. При полной и честной информации правильность этих решений достаточно четко прослеживается. Они и их результаты не отделены десятилетиями. Однако военные историки, как правило, не имели понятия об изучении альтернатив, и на рубеже 80—90-х гг. они были застигнуты врасплох. Об уроках истории весьма многозначительно говорилось. Но обществу предлагали лишь глубокомысленные сентенции, вроде: за предотвращение войны нужно бороться, пока не заговорят пушки; без серьезной экономической подготовки нельзя победить[139].
Запрет действовал вплоть до XXVII съезда КПСС. Считалось, что путь, избранный «великим кормчим», — единственно верный, что все решения были обусловлены некоей железной необходимостью. Безотказно действовали и конкретные суждения «вождя». Так, в речи на предвыборном собрании в 1946 г. Сталин утверждал, что вторая мировая война «возникла, как неизбежный результат развития мировых экономических и политических сил на базе современного монополистического капитализма». Он упоминал «ошибки» тех или иных государственных деятелей, но снова и снова подчеркивал, что предотвратить войну было невозможно. Так этот научный вопрос был закрыт на многие десятилетия. До сих пор им никто всерьез не занимается.
Исследователь, не скованный догмами, встречает альтернативы буквально на каждом шагу: был ли неизбежен отход Красной Армии к Ленинграду, Москве, Сталинграду, Ставрополю, был ли выбор в военной истории Ленинграда?
В этой связи представляет интерес материал дискуссии последних лет о роли Жукова, в частности, в истории Ленинградской битвы. Если судить по воспоминаниям маршала, он пробыл в Ленинграде всего с 6 сентября по 10 октября 1941 г. Он назвал эти дни «самыми трудными» в истории битвы, хотя и никак не обосновал это. Автор не скупился на похвалы в адрес «советского командования» в Ленинграде, то есть в свой адрес. В этих же целях он исказил намерения противника. Впрочем, можно допустить, что и в момент написания книги он знал вермахт не лучше, чем в 1941 г. Жуков пишет: «Гитлер был в бешенстве… Летне-осенняя кампания окончилась без значительных успехов в достижении стратегических целей». Гитлер будто бы «торопил» В. Лееба (командующего группой армии «Север») «быстрее овладеть Ленинградом». Немцы перешли к обороне под Ленинградом якобы главным образом вследствие тяжелых потерь в сентябрьских боях под городом.
В книге обойдено молчанием весьма важное. Вермахт уже не располагал силами для наступления с решительными целями на всех направлениях. В отличие от Москвы Ленинград был для него всего лишь второстепенной целью. Здесь были сосредоточены не лучшие силы немцев, ими командовал не лучший фельдмаршал. Группа «Север» имела ограниченную задачу не захватить, а лишь блокировать Ленинград. Это соответствовало целям Гитлера — наиболее легким способом умертвить население. Такое решение было принято задолго до появления в Ленинграде Жукова и не только вследствие действительно героического сопротивления ленинградцев. В отличие от первоначальных намерений фашистского руководства в записке Гитлера от 22 августа 1941 г. о продолжении операции на советско-германском фронте выдвигалось требование «окружить или уничтожить здесь (в районе Ленинграда. — Авт.) русские части», чтобы скорее высвободить моторизованные силы группы армий «Север». «Эти силы смогут содействовать выполнению единственно еще не выполненной задачи» — продвижению группы армий «Центр» на Москву. В директиве ОКВ (главного командования вермахтом) № 35 от 6 сентября 1941 г. задача группы армий «Север» уже вполне определенно ограничивалась лишь окружением (не уничтожением! — Авт.) вражеских войск в районе Ленинграда, ради высвобождения сил в пользу группы армий «Центр». Это подтверждается и новейшими исследованиями зарубежных ученых.
Ю. Колосов, один из видных знатоков Ленинградской битвы, в докладе на международной научной конференции в январе 1992 г. убедительно показал, что из всех лиц, командовавших Ленинградским фронтом, незаслуженно забыты М. Попов и М. Хозин, редко вспоминают Л. Говорова, но тенденциозно выдвигают на первый план Г. Жукова. Прибыв в город, он сосредоточил усилия на предотвращении штурма Ленинграда со стороны Пулковских высот, который так и не состоялся. Тезис «Жуков выиграл сражение за Ленинград», по мнению Колосова, ошибочен. Оно было выиграно «всеми защитниками Ленинграда и прежде всего в боях в Прибалтике и особенно на Лужском рубеже». Еще до приезда Жукова «основное дело войсками Ленинградского фронта было уже сделано: взять Ленинград штурмом немцы уже не могли». И далее. «Жуков не понял замысла Гитлера», — подчеркивает историк. Добавим: не понимал его и Сталин, ставя Жукову задачу: «не допустить врага в Ленинград, чего бы это вам не стоило». Колосов продолжает: «Главная опасность уже тогда заключалась в блокаде. Спасать Ленинград в сентябре 1941 г. нужно было не от штурма, а от блокады. Ключом к окружению Ленинграда являлась железнодорожная станция Мга». «Сражение при Мге было случайным, малых масштабов… но последствия оказались далеко идущими». Жуков улетел из Ленинграда, оставив позади себя 900-дневную блокаду. На наш взгляд, прорвать только что замкнувшееся вокруг города кольцо окружения было много легче, чем делать это после того, как противник закрепил свои позиции.
Грубый просчет Жукова не преуменьшает значение битвы. Под Ленинградом вермахт потерпел свое первое стратегическое поражение в ходе второй мировой войны. Но этот просчет чрезвычайно усложнил оборону Ленинграда, жизнь его мирного населения, многократно увеличил жертвы и материальные потери. От этого просчета наше внимание не должна отвлекать проблема: был ли выбор в военной истории города? Повторяя идею одного из героев Г. Бёлля, В. Астафьев считает ныне, что Ленинград нужно было сдать врагу: «миллион жизней (по данным Д. Лихачева — 1 млн. 200 тыс.) за коробки»?! Оппонент из «Красной звезды» выстраивает целую колонну аргументов: нельзя называть «коробками» культуру, болит сердце даже за разрушенное вокруг Ленинграда, весь мир с восторгом смотрел на его подвиг, сдать город означало совершить преступление перед революцией. Однако, если б он был сдан противнику, согласно приказу Гитлера, все равно были бы уничтожены и население, и город. Следовательно, противопоставление людей и «коробок» несостоятельно. Нельзя сбрасывать со счетов и другие обстоятельства: работавшую непосредственно на фронт промышленность города, Ленинград как последнее прибежище Балтийского флота. Наконец, сдача города высвободила бы десятки германских дивизий. Как раз этого добивалось фашистское командование.
Альтернативы были и в другом: можно ли было предотвратить блокирование Ленинграда, предотвратить массовый голод в городе, оказавшемся в блокаде, и гибель его населения? Кстати, Жуков фарисейски называет это «недоеданием». Можно ли было организовать деблокирование Ленинграда в более ранние сроки, учитывая, что попытки прорвать блокаду срывались из-за недостатка выделенных для этих целей сил и средств. Сталин распылял имевшиеся резервы. Среди многих целей он не умел или не хотел заметить приоритетную — смерть не угрожала так остро жителям ни одного другого города. Вполне вероятно, об этом пишет Г. Солсбери (США), что Сталин испытывал неприязнь к Ленинграду и ленинградцам[140].
Другая важная альтернатива: нужно ли было удерживать Москву. Многие военные историки под влиянием пропаганды тех лет до сих пор считают этот вопрос кощунственным, по меньшей мере надуманным. Но сейчас известно, что Сталиным вопрос о сдаче Москвы был предрешен. Для науки же важна та сторона вопроса, которая Сталина не волновала, — цена удержания города. Оставление Москвы Кутузовым ради сохранения армии и населения оправдано историей. В то время лозунг «Ни шагу назад» вызвал бы по меньшей мере недоумение. Было ли ошибочным забывать при этом, что роль Москвы в политическом и экономическом отношениях, ее место в духовной жизни народа в 1941 г. были несравненно выше. Однако нельзя разделить категорического утверждения Василевского о том, что руководство Германии будто бы полагало: «пока Москва остается вдохновляющим и организующим центром борьбы, победа над Советским Союзом невозможна». Хотя многие немцы захват Москвы и отождествляли с окончанием Восточного похода. Нечто похожее было и в сознании советских людей. Они в большинстве своем гнали от себя мысль о падении столицы.