Требований, которые предъявляли на протяжении веков к полководцам, автор предусмотрительно избегает. Лишь вскользь упоминаются возможности принимать решения, будто бы в равной степени «ограниченные» и у Суворова, и у Жукова. Но это верно лишь относительно второго. Неудачны попытки возвести в ранг «миротворцев» Жукова и Эйзенхауэра, обозначить «особенности» искусства Эйзенхауэра в полном отрыве от темы книги, как и сопоставить Жукова с Кейтелем. Почти никто в Германии Кейтеля не считал «первым», «лучшим». Так высоко его вознес… Сталин. Гареев же ставит рядом известную посредственность и «величие». Автор воспрещает «отождествлять сталинизм и Жукова». Да, это было бы не корректно. Просто Жуков был плоть от плоти этой системы, ее детищем, ее надежным орудием. Не может быть и речи о «жуковском искусстве» как о чем-то самостоятельном. Он лишь воспроизводил сталинизм в военном деле. Можно говорить о Жукове как и о жертве сталинизма. Последний вознес на военный Олимп этого рядового советского генерала, к этому совершенно не подготовленного. Рассуждения об «уникальности» Жукова — неудачная попытка опровергнуть наш тезис о сталинизме как своеобразном методе руководства войной. Подчас автор, очевидно, забывает о своей сверхзадаче, ссылаясь на «систему», отводя очень большое место Сталину в книге о Жукове. Из книги мы узнаем, что систематически занимались «управлением армией не только Жуков, но и Шапошников и Василевский». Больше того, оказывается, эти и другие генералы «обладали качествами, которых недоставало Жукову».
Гареев чаще обычного обращается к классикам, с которыми знаком понаслышке. Так, в его книге Гегель вопреки истине «пытался притормозить диалектику развития общества», а «Клаузевиц и Жомини» считали «уничтожение вооруженных сил противника конечной целью войны». Гареев по существу объявляет Жукова неким соавтором военных классиков, в частности, их идей: «основной закон» военного искусства («соответствие решений условиям обстановки»), сочетание обороны и наступления, в том числе преднамеренная оборона (Курская битва). Много лет нам говорят о «большом военнотеоретическом наследии выдающегося военного мыслителя и реформатора» Жукова. Когда же читатель увидит эти творения Жукова? Несостоятельны попытки автора ревизовать классиков. Он заявляет, например, что в наши дни будто бы «утратил значение» принцип сосредоточения сил и средств на решающем направлении. Автор нарушает многие элементарные правила историографии, которым следовали классики. Так, он судит о Жукове по тому, что тот рассказывает о себе. По Гарееву, маршал «предостерегал от чванливого отношения к военной науке зарубежных стран». Известно ли автору, что перу Жукова принадлежат оскорбительные отзывы о зарубежных военных историках и теоретиках? Воспринял у Жукова и «усовершенствовал» Гареев тезис о вине политиков, а не военных. Утверждая, что российские политики вот уже более 150 лет ставят армию в «немыслимо трудные условия», он попадает в смешное положение. Классики недвусмысленно показали, что за применение армии несут ответственность и политические, и военные вожди.
Мы не приемлем отождествление критики мифа с «нападками» на всех советских маршалов, армию, победу, родину и т. д. Гареев считает «ниспровергателей полководца» «людьми, чуждыми подлинным российским национальным интересам» (как при Сталине: инакомыслие — измена родине). Эпи, по Гарееву, «шарлатаны», «мародеры в области истории» вносят в литературу «черную ложь» и «абсурд». Пишущего генерала возмущает, что в «научную среду… проникает масса посредственностей», что филолог Б. Соколов пытается разобраться в значении Ельнинской операции и цене победы. Нас же возмущает совсем другое, почему неспециалисты без труда обнаруживают пороки и ошибки в наших незатейливых военных теориях и историографиях, а самым читаемым автором стал у нас Резун. Гареев опускается до выяснения, кем были его оппоненты во время войны — клубными работниками или почтальонами. Для науки, однако, важно, чтобы нынешние книги о войне отличались от выступления агитатора полка, чтобы их авторы не следовали слепо «приказам начальника», не подменяли аргументацию грубостью, изучали источник, а не подбирали «нужные примеры».
Гареев вольно обращается с трудами оппонентов. Из десятка наших книг и многих статей последних лет он не проанализировал ни одной. Он произвольно меняет названия работ, искажает смысл выхваченных им из контекста отдельных суждений. Якобы мы осуждаем «огульно то, что сделано»; утверждаем, что «все наши полководцы были бездарными», а («свои» — для нас) гитлеровские генералы «более образованны и талантливы». Автор отверг, но не разобрал по существу тезис о «выталкивании пришельца» из СССР в 1942–1945 гг., приписал принцип «с потерями не считаться» писателю. Впрочем, через две страницы сообщил, что «сталинская директива» гласила: «любой ценой, не считаясь ни с обстановкой, ни с потерями». Опираясь на документы, давно опубликованные в СССР Дашичевым, мы показали, что Гитлер во изменение плана «Барбаросса» в августе 1941 г. отказался от захвата Ленинграда, предписывая Леебу лишь окружить город. Об этом, по крайней мере, догадывался Шапошников, обращая внимание Ворошилова на усиление активности немцев против левого фланга Ленинградского фронта. Впервые мы узнали об этом от Басова. Жуков же не понял ситуации. Он принял сверхжестокие и бестолковые меры против штурма, позволив немцам закрепить окружение города. Явно не разобравшись в деле, Гареев отечески советует нам изучить план «Барбаросса» (декабрь 1941 г.)… К книге Гареева близки другие издания. Например, «Маршал победы» (1996), «Великий советский полководец» (1997). Автор статьи из второго сборника, имея в виду наше выступление по третьему телеканалу 11 мая 1994 г., пишет: это говорит «либо о некомпетентности… либо, скорее всего, об умышленной дезинформации народа по каким-то целевым вражеским заданиям или обычному подкупу». Любопытно, что примерно в таком же стиле нас ругал и Резун (Суворов) в своей очередной книге «Последняя республика» (1995).
В глазах думающего читателя книга Гареева вопреки его замыслам служит разоблачению мифа о «первом маршале». Она показывает, что миф неизбежно влечет за собой новые фальсификации всей истории войны, например, искажение событий, участником которых был Жуков. Приходят на память и другие мысли. Как было хорошо, когда наши книги редактировали, и суждения автора одной и той же книги не исключали друг друга.
К «генеральской литературе» относится книга Ю. Горькова, претенциозно названная «Кремль. Ставка. Генштаб» (1995). Автор публикует выписки из журналов посещений Сталина в Кремле, но ему не удалось извлечь из них что-либо существенное. Он заявляет, что стремился показать многогранную деятельность командования Красной Армии до и в ходе войны. Но автор не выполнил своих обещаний. Его обобщения не радуют ни свежестью, ни глубиной. Горьков признает, что ему не по чину критиковать «великих полководцев», в первую очередь, Сталина. «Трудно, а порой и невозможно сказать, оправданы ли были жестокие меры… легко рассуждать о бесчеловечных приказах». Объявив непознаваемой сталинскую войну, автор тем не менее призывает учиться на ее опыте. Лишь вскользь касается он пороков «верховного». Тому «особенно нравились генералы, отличавшиеся грубостью, а иногда и крепкими кулаками». Автор сообщает о «типичном представителе этой породы» А. Еременко, о диком самоуправстве В. Чуйкова — расстреле офицеров (трибунал задним числом оформлял приговоры, инкриминируя им измену). Более близкие генсеку лица в этой связи не упоминаются. В главе «Из военно-научного наследия Г. К. Жукова» автор пересказал «найденные и отредактированные» им рукописи. Их однако нельзя отнести к «научному наследию». Упоминая доклад Жукова о наступательных операциях (1940 г.), автор промолчал, что он был написан группой офицеров под руководством Баграмяна.
Особо скажем о тщетных попытках пропагандистов «мифа» найти себе поддержку за рубежом. Никто в мире роль Сталина, Жукова и других советских маршалов в войне на научном уровне не изучал. Ссылки на западные авторитеты поэтому ничтожны. Ни Ф. Меллентин и К. Типпельскирх, ни Д. Эйзенхауэр и Г. Солсбери, ни М. Кайден и Й. Геббельс, на которых обычно ссылаются, не были учеными специалистами. Они не располагали необходимыми источниками и не владели методом сравнительного анализа. Гарееву не стоило вспоминать свои поездки на Запад. Это явно не обогатило его работы о Жукове[187].
На самом деле в западноевропейской и американской литературе можно найти практически любую оценку Жукова. Превалируют же весьма умеренные суждения о нем. Не случайно очень заинтересованному Н. Яковлеву не удалось найти для переиздания в РФ нужной ему полностью прожуковской книги. Работа К. Спара из США едва ли безупречна в этом отношении. В названии этой биографии есть слова great сар-tain, переведенные Яковлевым как «великий полководец», что не соответствует содержанию книги. Автор признает, что «основным» источником для биографии были «Воспоминания и размышления». Такой подход резко ослабляет позицию биографа. Он испытывает сильное влияние консерваторов из СССР — РФ. В то же время он собрал существенный материал, характеризующий маршала не лучшим образом. Книга поэтому полна противоречий.
Автор представляет своего героя чисто военным специалистом, и тем не менее признает, что тот был искренним приверженцем сталинской системы. Вопреки мифу он сообщает о «провалах» маршала: не удалось окружить и уничтожить дивизии противника под Ельней, группу армий «Центр» зимой 1941/42 гг., немецкие войска под Ржевом, не достиг целей на Северокавказском фронте. Автор приоткрывает секрет успехов Жукова — львиная доля подкреплений шла на фронты, которые он «курировал». В очень мягкой форме Спар сообщает о «различном отношении Г. Жукова и Д. Эйзенхауэра к количеству людских потерь в военных операциях». На самом деле речь должна идти о двух диаметрально противоположных методах ведения войны. Сталина и его порученцев цена победы не интересовала. Нам возразят, что США могли позволить себе предпринять военные действия в Европе лишь на самых благоприятных для них условиях. Лидеры же СССР лишили себя такого выбора. Но это не оправдывает советских военных вождей. Тем более что условия 1941 и последующих годов создавались не без их участия.