их вслух никто не мог сказать, а значит исправить. Принцип «учиться у буржуазии» во всех областях общественной жизни был предан забвению. Предупреждения Г. Плеханова, П. Кропоткина, В. Ленина насчет отсталости в развитии России помнил еще Бухарин, но проигнорировал Сталин. За пропагандистской шумихой — «у советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока», за псевдонаучными построениями «экономическая независимость СССР от мировой буржуазии», «опора на собственные силы», односторонними расчетами на будто бы неисчерпаемые богатства страны руководство не заметило, что автаркия неизбежно ведет к застою и оскудению.
Незадачливые адвокаты «вождя» в наши дни утверждают, что он почти магически уничтожал одних своих врагов руками других. Использование противоречий в стане противников революции широко рекламировалось в 30-е гг. В зарубежной литературе это обычно связывают с тезисом о гире. На самом деле в 1925 г. «вождь» сказал, что он бросит «решающую гирю» на военные весы в критический момент столкновения между империалистами и, конечно, выйдет победителем. При этом он упоминал вскользь о мирной политике СССР. Основная же его мысль иная: «Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — нам придется выступить последними».
В действительности он добился лишь того, что в течение десятилетий этот тезис успешно используется оппонентами. Так, имея в виду слова о «гире», Хилльгрубер утверждал, что «диктатор» стремился использовать против фашистских «неревизионистские капиталистические державы в качестве послушных исполнителей его воли». Из этого проистекало недоверие «неревизионистов» к СССР. Вопреки безответственным обещаниям, в новой — второй мировой войне — роль «третьего радующегося» играли, увы, другие. Главным образом по вине Сталина Советская страна в момент вступления в войну сразу же попала в положение, исключительно трудное во всех отношениях. На тезис о гире ссылаются и вне связи с желанием подчеркнуть безнравственность политики. Так, Мессершмидт считает: «Трудно предположить, чтобы Сталин в свете своей теории гири один без союзников напал бы на Германию, которая летом 1941 г. была в зените своей славы после ее успехов на Западе».
Применить эту «теорию» Сталину долго не удавалось. Во внешней военной деятельности для «стратегии непрямых действий» (по определению известного английского военного историка и теоретика Б. X. Лиддел Гарта), очевидно, не было подходящих условий. Была прямая военная помощь Чан Кайши, прямые военные столкновения на КВЖД, у озера Хасан, на реке Халхин-Гол, прямая военная помощь республиканской Испании. Лишь после Мюнхенского соглашения наступил его звездный час. Он убирает с поста наркома иностранных дел СССР Литвинова, назначает на эту должность преданнейшего единомышленника Молотова и без каких-либо помех сам выходит на дипломатическую арену, непосредственно руководит международными переговорами, принимает министров и послов, обменивается телеграммами в качестве фактического главы государства. При гласном его участии 23 августа 1939 г. был заключен с Германией пакт о ненападении[203]. По воспоминаниям приближенных, «вождь» считал, что, заключив пакт, он «провел Гитлера вокруг пальца». Не имел ли в виду он ту самую «гирю»: не препятствовать войне двух блоков германо-итало-японского и англо-французского, а затем — в соответствующий момент — вступить в войну самому?
Этот мудрый шаг будто бы привел к расколу врагов. Е. Рыбкин с восторгом сообщает, что «несколькими неожиданными ходами советской дипломатии в конце концов удалось добиться невиданной, ПРОСТО НЕВЕРОЯТНОЙ, как казалось еще недавно, ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ ПОБЕДЫ: империалистический мир УДАЛОСЬ РАСКОЛОТЬ… это была величайшая дипломатическая победа первой половины XX века»[204]. Автор видит ее в предотвращении некоего всемирного антисоветского блока. Однако «раскол» этот — межимпериалистические противоречия — возник задолго до 30-х гг. Отстаивают тезис о том, что пакт 23 августа подготовил создание антифашистской коалиции. Но лишь в авторитарном мышлении могла возникнуть эта идея: вступить в соглашение с фашизмом, чтобы объединиться с… антифашистами. Коалиция возникла в 1942 г. в первую очередь вследствие тех же противоречий. Тезис о «блестящей победе нашей дипломатии» накануне войны Павленко с полным основанием назвал «глупостью». Пакт с Германией противоречил основной исторической тенденции. СССР оказался в прогрессивном лагере. Объединение сил США, СССР и других неагрессивных государств произошло с роковым опозданием. В этом была и вина Сталина. Уже сейчас очевидно, что сближение с Германией в целом было ошибочным. Кардинальную задачу XX в. — государства с различным строем должны подняться над разделяющими их противоречиями и совместными усилиями исключить войну из жизни человечества — нельзя решить, сотрудничая с крайне реакционными и агрессивными режимами.
Из всех акций предвоенных лет пакт с Гитлером и связанные с этим пактом последующие действия вызывают наибольшие споры. Они — предмет дискуссий дипломатов, юристов, историков. Вопреки мнению ряда авторов официальная историография до сих пор находится в самом начале изучения многих важных аспектов пакта. Как и в других аналогичных случаях, она была скована трактовкой, завещанной самими творцами этого пакта. В своем выступлении 3 июля 1941 г. Сталин полностью оправдывал пакт, хотя Гитлер, Риббентроп и оказались «извергами и людоедами». Он утверждал, что СССР будто бы не мог отказаться от предложения о «мирном соглашении с соседней державой», что пакт обеспечил «мир в течение полутора годов и возможность подготовки сил для отпора». В этом был «выигрыш» СССР и «проигрыш» Германии. Выгоды последней сбрасывались со счетов. Вследствие же разрыва пакта Германия приобрела только «непродолжительный военный выигрыш». «Вождю» это представлялось «лишь эпизодом». Умалчивая гигантские потери Красной Армии, он говорил о «громадном политическом выигрыше», который будто бы получил СССР. Этот фактор был назван «серьезным и длительным». На деле «серьезное и длительное» отрицательное влияние на ход войны и на последующее развитие страны оказала неспособность Сталина, его военных и политических советников разумно использовать полученную отсрочку, ради которой в основном они заключали пакт. К сожалению, ни авторы 12-томника, ни авторы многочисленных частных трудов о войне за несколько десятилетий ни в чем существенном не дополнили эти суждения.
На первом плане в споре историков всегда был вопрос об оригинале секретного протокола — приложения к пакту. Дело в том, что в августе 1939 г. был опубликован только текст пакта, о существовании же тайного сговора о фактической ликвидации Польши как независимого государства знали немногие. Однако вскоре после 23 августа стали появляться прямые и косвенные подтверждения этого сговора. В 20-е числа сентября газеты СССР опубликовали, в частности, карту-схему разграничения советских и германских войск на территории Польши (части Красной Армии вступили в западные области Украины и Белоруссии 17 сентября)[205]. Есть и другие реальные факты. Встречное движение двух армий произошло без каких-либо крупных инцидентов, германские войска были отведены с ранее занятых ими территорий, в том числе и из районов Бреста и Львова. Показательна позиция Германии в момент воссоединения прибалтийских республик и Бессарабии, а также советско-финской войны. В январе 1961 г. В. Гомулка следующим образом объяснил всем известные факты: при заключении пакта «Советское правительство сделало оговорку, что в случае войны между Польшей и Германией Германия не может захватить украинских, белорусских и литовских земель, входивших в состав Польского государства, и что в случае поражения Польши эти земли будут заняты Советской Армией».
Однако спор, по характеру своему сугубо схоластический, продолжался. Западным и советским консервативным историкам суть была известна: между СССР и Германией проводилась граница по рекам Писса, Нарев, Буг, Висла, Сан. В «сферу влияния» СССР отходили наряду с украинскими и белорусскими землями также собственно польские земли Варшавского и Люблинского воеводств. Вскоре, правда, по дополнительному соглашению сторон линия разграничения была перенесена до Западного Буга. Теперь она стала в основном соответствовать восточным этнографическим границам Польши. Так был положен конец разделу Украины и Белоруссии, осуществленному в 1920 г. по Рижскому договору.
Пакт далеко не сводился к формуле о ненападении. Вопросы о том, был ли письменный протокол (и верна ли найденная его копия) или была устная договоренность, не имели принципиального значения. В отличие от мировой литературы в СССР пакт не был подвергнут научной критике. Именно этим воспользовались антисоциалистические и националистические экстремисты. Если б пакт был своевременно освещен, он не вызвал бы такую политическую волну, обычную задачу исторической науки не пришлось бы решать Съезду народных депутатов СССР. Впрочем, некоторым историкам решение даже такой высокой инстанции, опирающееся на достижения мировой историографии, не мешает по-прежнему отвергать существование секретных приложений.
В трактовке пакта и связанных с ним событий до последнего времени допускают много фактических ошибок. Утверждают, что вступление РККА в западные области Украины и Белоруссии будто бы было неожиданным для немцев, что это вступление не было связано с пактом. На самом деле соглашение 23 августа предусматривало такое вступление. Больше того, после вторжения в западные области Польши Германия стремилась ускорить вступление с востока войск РККА. Вслед за советской пропагандой тех лет ряд авторов пишет о «защите единокровных братьев». «Защита» — от кого? От Польши? Она пала. От Германии? Заняв их, она сама передала эти земли СССР. Утверждают, что советские войска будто бы вышли на линию Писса — Сан. Но в сентябре 1939 г. они не переходили линию Буга.