Крайняя нужда заставила Сталина несколько умерить свой произвол в кадровой политике. Но его «заслуга» — лишь в том, что он стал терпеть в руководстве и компетентных людей. Выдвинулись Василевский, Жуков, Конев, Рокоссовский, другие маршалы, генералы и офицеры — те, кто командовал фронтами и армиями, корпусами, дивизиями и полками, ротами и взводами. Однако эта положительная тенденция не была единственной, как было принято писать. Официальная историография лишь скороговоркой упоминала отдельных отставших от времени полководцев. Аналогичное стремление прослеживается и в западной литературе о войне. В этом смысле любопытны и записи последних дней существования фашистской империи в дневнике Геббельса: «Передо мной книга о Генеральном штабе (Красной Армии. — Авт.) с описанием жизни и портретами советских генералов и маршалов. При чтении этой книги легко обнаружить среди прочего то, что мы в прошлом упустили. Эти маршалы и генералы чрезвычайно молоды, почти не старше 50 лет. Они имеют за плечами богатый опыт политико-революционной деятельности, убежденные большевики, исключительно энергичные люди.
В большинстве своем — это сыновья рабочих, сапожников, мелких крестьян». Сравнивая их с немецко-фашистскими фельдмаршалами и генералами, Геббельс пришел к выводу о превосходстве советского генералитета.
Принимая в целом этот вывод, мы не можем закрывать глаза на другие обстоятельства. В советском генералитете вследствие репрессий действительно преобладали молодые. Но среди этих «выскочек поневоле» оказалось немало таких, которые не выдержали испытания и властью, и войной. Далеко не все молодые в руководстве РККА стали крупными специалистами. Некоторые из них держались на поверхности в основном благодаря преданности «вождю». Таков, например, карьерист Штеменко, не сумевший скрыть этих чувств даже в своих воспоминаниях. Другим долго удавалось маскировать свое ничтожество с помощью умных заместителей или начальников штабов. Среди военных руководителей сохраняли сильные позиции крайне консервативные и негодные для дела в новых условиях люди. По мнению П. Григоренко, Ворошилов, Буденный, Кулик «не имели своего лица». По мнению Павленко, они не обладали военными знаниями, необходимыми нормальному батальонному командиру, но всем им Сталин присвоил звания маршалов. Впрочем, Сталин присваивал звания маршалов и лицам, совершенно далеким от военного дела (Л. Берия, Н. Булганин). Начальник Главного артиллерийского управления РККА Кулик нанес армии большой ущерб еще в предвоенные годы. Это продолжалось и во время войны, когда он исполнял другие поручения «вождя». Характерно, что сам Сталин после сдачи Ростова и Крыма поставил вопрос: помогал Кулик или мешал командованию фронта в качестве представителя Ставки.
Так называемое дело Кулика — это обычный для Сталина поиск козла отпущения. Имевшимися силами удержать Керчь в 1942 г. было невозможно. Кулика же обвиняли чуть ли не в преднамеренной сдаче города. Его судьба закончилась трагически. Но об этом — особый разговор. Возвращаясь к большой группе руководителей РККА, ставших выдвиженцами в годы гражданской войны, но остановившихся в своем профессиональном развитии, нужно сказать, что в этом не только их беда, но и вина. Такой вывод подтверждают и опубликованные недавно личные документы Кулика, в частности, написанная им в качестве представителя Ставки 30 января 1942 г. объяснительная записка, адресованная Сталину. Она раскрывает очень узкий кругозор автора, его неспособность выделить главное в сложившейся в районе Керчи обстановке. Наконец, язык записи показывает низкий уровень логического мышления и общей грамотности маршала[256]. Многим лицам в Красной Армии, выдвинутым часто неожиданно для них самих на непомерно высокие должности в годы гражданской войны или на рубеже 30—40-х гг., не хватало способности критически оценивать свое служебное несоответствие и прибегнуть к самому интенсивному самоусовершенствованию. Значительная их часть вскоре превратилась в тупых вельмож.
Среди советских военных руководителей своей интеллигентностью отличалась сравнительно небольшая группа лиц. Их список обычно открывает Рокоссовский. Его часто ставят в один ряд с Жуковым по их вкладу в победу. Мемуаристы противопоставляют при этом воспитанность Рокоссовского грубости Жукова. Многие подчеркивают его порядочность и человечность, простоту и близость к людям, приводят при этом его девиз «больше огня — меньше солдат погибнет». С его участием было принято решение нанести упреждающий удар артиллерии на Курской дуге, решение о преднамеренной обороне под Курском. Об этом же свидетельствуют его обращения к противнику о капитуляции в районах Сталинграда, Данцига, Гдыни. С его творчеством связана операция «Багратион», по оценке многих специалистов — лучшая по замыслу и осуществлению операция второй мировой войны. Высокая компетентность сочеталась в нем с принципиальностью.
Заметим при этом, что добрые слова о Рокоссовском находят место на страницах печати без всякой помпезности, без организации «фондов» и других изощрений. В памяти одного из авторов этих строк сохранились события осени 1944 г. на Висле. Ему очень близки мысли начальника тыла 1-го Белорусского фронта Н. Антипенко. Многие офицеры и генералы, писал генерал в 1964 г., «были немало опечалены» заменой на посту командующего Рокоссовского Жуковым. «Имя К. К. Рокоссовского на фронте было самым любимым и близким. Его никто не боялся… Но его приказ, просьбы к подчиненным обладали какой-то особой магической силой и всегда хотелось выполнить их безоговорочно».
Свидетельствует сын главного маршала артиллерии Воронова: «Особые доверительные отношения сложились у отца с обаятельнейшим Рокоссовским. Все человеческие качества Константина Константиновича были превосходны… Уважая других наших полководцев, именно Рокоссовского Воронов считал талантливейшим стратегом Советской Армии. Все его операции замечательно искусны и красивы. Он, как никто, умел найти уязвимые места в обороне противника, ввести его в заблуждение относительно направления главного удара, достичь успеха с минимальными потерями». Человеческие качества Рокоссовского хорошо характеризует эпизод, рассказанный Гареевым. Во время посещения запасного командного пункта Белорусского военного округа маршал споткнулся о телефонный провод и упал. Автор замечает, что было бы, если б такое случилось с Жуковым. Рокоссовский же поднялся и спокойно сказал, что на фронте в подобных местах провод закапывали. Рядом с Рокоссовским наиболее часто упоминают А. Антонова, И. Баграмяна, А. Василевского, Н. Ватутина, Л. Говорова, Н. Кузнецова, К. Мерецкова, И. Черняховского, Б. Шапошникова[257].
Наиболее многочисленна другая группа военачальников, типичным представителем которой был Жуков. Его военнополитический портрет в советской литературе искажен [258]. Были симпатии или антипатии влиятельных впоследствии лиц, знавших его по совместной службе; собственные его суждения о своих действиях (главная книга о Жукове написана Жуковым!), ореол мученика; преувеличение роли Жукова в аресте Берии; весьма активное участие в создании биографии Жукова его родственников; сталинистская традиция в историографии и пропаганде — великая победа не может быть без «великого полководца», явный политический заказ. Недаром правители установили памятники, учредили орден и медаль Жукова. Методика сочинителей мифа о «великом полководце Жукове» весьма проста. Все негативное в деятельности маршала — от его ответственности за 1941 г. до грубых просчетов под Берлином — обходят молчанием, общие же достижения РККА приписывают одному Жукову («выиграл войну» и т. п.) Научная историография роли Жукова, как и других советских и зарубежных полководцев 1939–1945 гг., еще не касалась. Источники неполны и односторонни. Это не мешает, однако, многим авторам делать Жукова «единственным», «наиболее выдающимся полководцем, не знавшим поражений», творцом побед под Ельней, Москвой, Ленинградом, Сталинградом, Курском и др. Но эффективную роль в этих победах сыграли десятки других полководцев. По мнению Басова, многие идеи, осуществленные в ходе войны, были плодом ума Василевского, Антонова, в целом Генерального штаба, Жуков лишь претворял эти идеи. Вопрос о «первенстве» никем не изучался. Эти победы в СССР с точки зрения военного искусства также не исследованы. В первую очередь — какой ценой они достигнуты? Некоторые авторы свои симпатии стремятся выдать за мнения целых литератур. Так, Карпов пишет: «В мемуарах фашистские генералы единодушны в оценке Жукова как самой яркой личности второй мировой войны». Возникают сомнения, известны ли автору книги имена этих генералов. Другие идут еще дальше — выдают свое субъективное представление за «мнение народа», «народную память».
Поистине эти люди не знают меры ни в поношении, ни в славословии: «Где Жуков — там победа» (не прямая ли это калька с девиза «Где Сталин — там победа»? По утверждению Раша Жуков — «величайший из военных авторитетов всех времен», «партийный тип большевика и народного заступника», «укротитель Сталина», «избавитель от газовых камер и от бериевского понимания марксизма», «спаситель» Хрущева от Берии, «гений», «натура мирового калибра, бесспорно величайший художник земли и самая блестящая фигура истории русской». Даже жестокость Жукова, известная многим участникам войны, воспринимается как благо. Такие люди, как Раш, полагают, что народ не проживет без кумиров. Но этот народ достаточно натерпелся от поспешных решений, дурной пропаганды и произвола. Слишком обесценены звания «народный» и «национальный», так часто явления заурядные преподносились как выдающиеся.
Известно, что Жуков в 1941–1945 гг. был ближе к «вождю», чем другие военные. Именно с Жуковым, если верить ему самому, Сталин больше советовался и считался. Но не наивно ли возлагать на Жукова победы, а на Сталина — поражения? Путь к победе шел через крах дипломатии и стратегии в июне 1941 г. и его роковые последствия. Все это связано и с Жуковым.