По воспоминаниям Будрина, батальон, которым он командовал, только получил пополнение, многие солдаты были малограмотными или неграмотными, не владели русским языком, не имели никакой военной подготовки, некоторые ни разу не стреляли из винтовки. 1 февраля 1943 г. комбат получает приказ Д. Лелюшенко немедленно взять хутор Лысый, без всякой рекогносцировки и без огневой поддержки. В ответ на слова Будрина о неоправданном риске последовала угроза отдать его под трибунал. Трое суток днем и ночью батальон пытался взять этот хутор, оказавшийся хорошо укрепленным. От батальона остался один взвод… Много лет спустя, в 1971 г., пришлось вести дискуссию с Лелюшенко. Тот запальчиво и беспомощно пытался опровергнуть тезис о многократном превосходстве потерь РККА. К сожалению, мы не были тогда знакомы с боевой биографией генерала.
Плохо или вообще неподготовленные атаки пехоты для захвата никчемной высотки при не подавленных артиллерией или авиацией огневых точках противника характеризуют своеобразный, присущий сталинизму метод. Рядом с такими атаками необходимо поставить боевой прием, связанный с именем Александра Матросова. Он закрыл вражеский пулемет своим телом, хотя для того, чтобы заставить замолчать пулемет, нужно было всего лишь несколько пушечных выстрелов. Г. Куманев и некоторые другие историки в течение десятилетий выясняют число таких героев, не понимая, что в боевых действиях этого рода участвовали миллионы. Никто до сих пор не доказал, что подобные подвиги были необходимы. Мотивы действий солдат, закрывших амбразуры вражеских дотов, таранов летчиков и танкистов должны быть исследованы. Пока же эти подвиги бездумно воспевают. К ним примыкает вызов огня на себя командирами-артиллеристами. Он носит еще более спорный характер. Здесь речь идет не просто о самоубийстве. В непосредственной близости от командира, управляющего огнем своей батареи (дивизиона) на наблюдательном пункте, как правило, находились несколько других офицеров и солдат, связистов, разведчиков, санитаров. Командир ставил под удар и их жизнь. Трудно допустить, чтобы он интересовался при этом их мнением.
На войне возможны самые различные ситуации. Подчас был просто неизбежным героизм, оплаченный человеческой жизнью. Но нельзя пропагандировать нерациональное убийство или самоубийство. Не самопожертвование, не безразличие Сталина и сталинцев к человеческой жизни, а воинское мастерство, находчивость, храбрость в первую очередь определили исход боев и сражений. «Обвязавшись гранатами», он бросился под танк, продолжает писать и ныне «Красная звезда»; «Подвиг командира тут же повторили его подчиненные, и четыре тигра замерли, охваченные пламенем». Апология жертвенности, идея сугубо языческая, пронизывала «странички» главного редактора и рядовые полосы «Военно-исторического журнала». Авторы не задумываются, что такая пропаганда в армии аморальна и неразумна. С точки зрения элементарных интересов воюющей армии (народа в целом), во много раз выгоднее сохранить подготовленного летчика, танкиста, пехотинца, чем бросать их на дот, на таран и т. д. Эти рассуждения отнюдь не бросают тень на память героев. Перед ними мы склоняем голову. Но вопрос об ответственности тех, кто вынудил героев пойти на верную смерть и кто пропагандирует такой метод борьбы, мы поставили бы, и не только чисто теоретически. В одном ряду с этим — стремление казенной пропаганды, придворной поэзии приучить человека к обыденности смерти («стоять насмерть!»). «Семи смертям не бывать, одной не миновать», — вытащили из фольклора не самую жизнеутверждающую пословицу. «А коль придется в землю лечь, так это только раз», — подло утешали сочинители популярной песни.
Также несостоятельны и безнравственны эксплуатация твердости советского солдата, его неприхотливости, его терпения, как и апология этой эксплуатации. Чтобы компенсировать дурное руководство, люди на фронте и в тылу работали на пределах человеческих возможностей. Пример: для летчиков США была установлена норма — 25 боевых вылетов и не более 30. Исходили из данных статистики — одна потеря приходилась на 25 вылетов. В советской же авиации дальнего действия экипажи делали по 300 боевых вылетов.
Массовый героизм советских людей в литературе до сих пор заслонен описанием поступков одиночек, десятков, сотен, совершенных в экстремальных условиях. Ничуть не преуменьшая их значения, пора обратить внимание на главное — коллективный подвиг частей, соединений, заводов, колхозов. Это героизм другого рода — длительный и тяжелый, умелый и дисциплинированный, ратный труд миллионов красноармейцев в условиях постоянной смертельной опасности, беззаветный труд миллионов рабочих, служащих при предельном напряжении духовных и физических сил, часто в условиях голода и холода.
Жестокость проявлялась в самых различных формах. Командир с палкой или плетью — явление на фронте отнюдь не исключительное. Пожалуй, первым в советской мемуарной литературе Хрущев откровенно показал, что в те годы в Красной Армии довольно широко распространилось избиение командующими (командирами) своих подчиненных. «Набить морду!» — так требовал сам Сталин. Так поступали С. Буденный, А. Еременко, В. Гордое, Г. Захаров, другие известные генералы. Автор как будто не находил слов для решительного осуждения этого, не видел абсолютной несовместимости жестокости с пребыванием этих генералов в армии. Он не заметил, что все это закономерно вытекало из приказов № 270 и 227. Многочисленные факты свидетельствуют, что жестокость была свойственна значительному числу командиров, хотя мы и знаем, что она поразила не все соединения и части армии. Гареев сообщает о Гордове, бывшем командующем 33-й армии. Он был «недопустимо груб и жесток, нередко прибегал даже к расстрелу без суда и следствия». Автор недоумевает, почему именно Гордова после его провала на Западном фронте Жуков взял к себе на 1-й Украинский фронт командующим 3-й гвардейской армией.
Печатные сообщения об этом по-прежнему редки. Но личный опыт, наблюдения друзей-фронтовиков подтверждают такой вывод. Особенно часто, очевидно, мордобой применялся на переднем крае. Некоторые военные историки полагают даже, что без этого нельзя поднять в атаку при сильном огне противника. Но не разумнее ли остановить эту явно неподготовленную атаку и сначала подавить этот огонь? На фронте все годы переходил из уст в уста рассказ: за незначительную провинность (часто мнимую) генерал застрелил (избил) командира танка (взвода, отделения). Его подчиненные выстрелом из танкового орудия (пулемета, автомата) убили генерала. Мы убеждены, что основа этой версии была реальной. Заметим, симпатии рассказчика и слушателей всегда были на стороне мстителей.
Бесчеловечность режима проявилась уже в первые дни войны, когда не эвакуированные вовремя семьи военнослужащих были брошены на верную гибель. Нечто подобное повторилось позднее. По воспоминаниям А. Еременко, Н. Хрущева, А. Чуянова, Сталин отверг многократные просьбы о вывозе из Сталинграда населения и заводов, заведомо зная, что вскоре здесь будет поле боя. Выше всего на фронте ценились не люди, а оружие, техника. И дело не только в том, что многим не хватало культуры и в технику они верили больше, чем в человека. Было военное право: за потерю винтовки солдат мог пойти под трибунал. Медсестра, спасая раненого, должна была думать еще о своем и его оружии. Но как могла хрупкая девушка перенести обездвиженного красноармейца да еще и его оружие? В артиллерии за оставленные при отходе орудия и не сданную тару из-под снарядов ответственность была часто неотвратимее и выше, чем за безрассудную гибель подчиненных или несвоевременную доставку им пищи. Эта тенденция прослеживается во многих документах тех лет. В боевой характеристике В. Щенникова читаем: «Во время выхода с поля боя он вынес 2 ручных пулемета, 2 винтовки, 4 автомата и (!) одного раненого командира отделения». Не случайно в армии из уст в уста передавали распоряжение одного начальника штаба — выделить пять ломов, десять лопат, пятнадцать человек и одного командира взвода. Мы не считаем этот рассказ выдуманным. Тон задавали, разумеется, сверху. В телеграмме Сталина Хрущеву 10 июля 1941 г. есть такая фраза: «увести все взрослое мужское население, рабочий скот…» Нужны ли здесь комментарии?
Не изучены многие другие проблемы. Первая — это женщины и дети на войне. Привлечение женщин в действующую армию и в других странах, участвовавших в минувшей войне, не снимает вопроса. Остается спорным требование Сталина (речь от 3 июля 1941 г.) уничтожать все, что нельзя вынести. В этих целях, как известно, применялись самые разные средства. Даже вплоть до засылки диверсантов за линию фронта, часто обреченных на гибель (3. Космодемьянская). Не ясно, кому больше вреда приносила тактика выжженной земли, противнику или советскому населению, против своей воли оставшемуся на этой земле. Уничтожение лесов вредило партизанам. Советские войска рано или поздно возвращались на эту территорию, и на их долю выпадало восстанавливать то, что вчера было ими же разрушено. Заметим, кстати, что официальная историография наивно пытается представить, что разрушения творили одни фашисты.
Жестокость (в какой-то мере и некомпетентность) ярко проявилась в истории народного ополчения. Вслед за Самсоновым мы полагаем, что трагедия ополчения — это показатель не только патриотизма русского и других советских народов. Применение в бою совершенно не подготовленных, почти не вооруженных, а подчас и просто безоружных, как правило, физически не тренированных гражданских лиц, — это не просто акт отчаяния, но и злодеяние против миллионов соотечественников. Мы предвидим возгласы оскорбленных оппонентов. Этот общий вывод опровергнуть нельзя — за ним реальная история. Другое дело, что ополчение до конца не изучено: какова реальная польза от огромных жертв, был ли другой выход (маневр имеющимися силами, дальнейший отход).
В книге А. Колесника «Ополченческие формирования Российской Федерации в годы Великой Отечественной войны» (1988) вопрос о их боевом применении и громадных потерях, еще больших, чем в регулярных войсках, фактически обойден молчанием. Об этом можно лишь догадываться по случайно оброненным фразам о формировании этих частей в 6 раз быстрее, чем кадровых, об их сравнительно худшем вооружении. Официальные историки обходят молчанием эффективность ополчения. Тот факт, что, по А. Синицыну, все московские ополченческие дивизии стали краснознаменными, а три из них — гвардейскими, отнюдь не говорит еще о реальных итогах боевых действий. Не поставлен и тем более не решен вопрос, во что обошлось привлечение из народного хозяйства в эти части квалифицированных специалистов. Известно, что в начале 1942 г. ГКО сочтет нужных отозвать из армии крайне необходимых хозяйству специалистов. Неизвестно пока, какая часть таких людей к этому времени осталась в живых. Подобное растранжиривание кадров проявлялось и в иных формах. Сколько высоко квалифицированных моряков, десантников, подготовленных для выполнения более сложных задач, незадачливое командование бросало в пекло боев, закрывая то одну, то другую брешь!