Второй случай был в с. Жаткова в 1 км от Н[овгорода]-Волынского, где группа партизан под командой Осадчука Павла избивала одну старушку шомполами до тех пор, пока старуха не лишилась рассудка. Осадчук вымогал тогда от нее сапоги и друг[ое] имущество. Сама Люба была на этой “операции” участником. Вообще, по словам Любы, применение шомпола для наказания стариков было в этой группе модным…
Таких отдельно действующих групп под термином “по особому заданию в здешних краях” “короли белорусских лесов” Сабуровы, Маликовы, Шитовы и им подобные расплодили видимо-невидимо. (…) Я был поражен размахом того грабежа, который чинили местные партизаны в Емильчино. Под квартиру я занял дом священника отца Николая. Во всем довольно обширном доме целый хаос; у него отобраны были все вещи, мебель перевернута, посуда частично побита, квартира не топлена. У него отняли лошадей, к[омандир] гр[уппы] п[артизанского] о[тряда] [им.] Дзержинского требовал 30 000 рублей советскими знаками в помощь Красной армии. Я прошел ряд прилегающих квартир, где обнаружилось то же самое. В большинстве домов жителей не оказалось, они разбежались, спасаясь от произвола»[1171].
Однако и соединение автора приведенных выше строк не было свободно от проявлений разбоя. Немецкая разведсводка подчеркивала, что Наумов «отличался алчностью до грабежей и постоянными налетами на мирных жителей, [партизаны] его избрали [своим] командиром»[1172]. О том, что сведения германских спецслужб хотя бы отчасти соответствовали действительности, свидетельствует телеграмма Тимофея Строкача Михаилу Наумову с требованием прекратить мародерство партизан кавалерийского соединения[1173].
Скажем также несколько слов и о партизанах ГРУ. Жительница расположенного на севере Ровенщины села Старая Рафаловка вспоминала о том, что грабежи партизан бригады, находившейся под командованием Антона Бринского, совершались под угрозой расстрела: «Не дай чего партизанам, — жизнь отдашь. У старика Лазаря, жил такой в городке, семья была большая, — штаны из корта забирали. А он: “Не дам, это мне на смерть!” Выстрелил какой-то преступник: “Вот тебе, дед, смерть”. Я для себя перешила пальто покойной матери. Пришли. “Отдай!” — говорят. Прошу: “Оно ж одно у меня, последняя одежка!” Но напрасно было умолять»[1174].
Свидетельство Алексея Федорова и его комиссара Владимира Дружинина заставляет с доверием относиться к этим сведениям о бригаде Бринского («Дяди Пети»). По словам командования Черниговско-Волынского соединения, ряд командиров «петровцев», не говоря уже о рядовых партизанах, терроризировал местное население «повсеместными избиениями, убийствами и мародерством, чинимыми, как правило, в форме бандитизма, грабежа…»[1175] После того, как эти сведения получило его начальство в РУ ГШ КА, Бринский начал оправдываться, но все же признал:
«Изложенные факты имели место…»[1176]
Все бывшие красные партизаны, с которыми приходилось беседовать автору этих строк, категорически отрицали распространенность бандитизма в советских отрядах. Даже уже упоминавшийся Василий Ермоленко, давший весьма откровенное интервью о Винницком соединении под командованием Якова Мельника, на осторожный вопрос о разбое ответил отрицательно, приведя на первый взгляд убедительный аргумент: «Что партизану [в лесу] нужно?»[1177]
Для того, чтобы показать несостоятельность этого вопрошающего утверждения, нужно сказать, куда же девали партизаны награбленное имущество.
Очевидно, что часть добычи непосредственные участники разбоя съедали, выпивали, а также либо надевали на себя сами, либо дарили своим коллегам женского пола. Например, по сведениям бывшего политрука одной из групп Сумского соединения Минаева наиболее отмеченные бандитизмом партизаны были видны невооруженным взглядом: «Где, как не в 3-й роте нарядней всех одеваются бойцы? И делают очень скрытно и хитро, т. к. 3-я рота, согласно маршрутного приказа первая въезжает в населенный пункт и до подхода главных сил уже раскурочили кого-нибудь и когда все въезжают, то виновника трудно найти»[1178]. В той же записке Минаева отмечалось наличие в соединении Ковпака своего рода бартерных базаров, обыденными спутниками которых были ругань, кражи и драки.
Уже упоминавшийся Антон Бринский в начале 1944 г. свидетельствовал, что в течение полугода между подчиненной ему разведывательной бригадой и Черниговско-Волынским соединением шел «массовый обмен оружием, боеприпасами со стороны людей Федорова с нашими людьми на лошадей, часы, сапоги, водку и другие вещи… [Командиру одного из отрядов разведбригады Петру] Логинову дали автомат и пистолет — адъютант комиссара Дружинина, а нач[альник] боепитания ([соединения А.] Федорова) за водку и другие вещи давал боеприпасы, винтовки и другие вещи. Федоров дал Логинову пистолет, а Логинов ему за это дал баян и пошил костюм. Этот так называемый товарообмен был обыденным явлением и сопровождался пьянками»[1179].
Торговля протекала не только с партизанами, но при случае и с красноармейцами. 12 января 1944 г. на адрес Хрущева и начальника ГПУ Красной армии Щербакова ушла радиограмма от начальника штаба 76-го стрелкового корпуса 13-й армии 1-го Украинского фронта полковника Епина. В ней сообщалось, что на стыке Житомирской и Ровенской областей в боевых порядках войск перемещаются обозы партизанских отрядов, сопровождаемые стадами скота. Партизаны грабили население, а продовольствие обменивали у красноармейцев на оружие и боеприпасы. По словам Епина, советские отряды «напоминали купцов дикой страны»[1180].
Материальные ценности, отнятые у крестьян, нередко продавались партизанами другим крестьянам — как правило, за алкоголь. Довольно красочную картину, царившую в отряде «За Киев» соединения им. Буденного под командованием В. Макарова, описали в жалобе в НКГБ УССР два бывших партизана, Буслаев и Сидоренко: «В с. Майдан-Гута Мизочского района Волынской области партизан Михайленко Анатолий ограбил старика и забрал ненужную ему женскую одежду. На замечание ему он ответил, что отвезет жене или пропьет. (…) Командир взвода Бублик Павел сам лично и на это подговаривал бойцов, занимался продажей лошадей за водку, которых перед отъездом забирал обратно. Примерно, был случай в с. Раков-чик, под Делятином, и под Борщевым. (…) На всем своем пути движения [соединения] лошади менялись в каждом населенном пункте, так как пьяницы безжалостно и бездельно в разъездах за водкой загоняли лошадей до непригодности. Многие за два с половиной месяца ухитрились замучить по 10–12 лошадей.
Грабежи проводились обыкновенно при обысках под предлогом: нет ли “шпионов“ или “бандеровцев“, а осмотру, обыкновенно, подвергались такие места, где могли быть часы или другие ценности. Такие вещи, как часы, бритвы, кольца, дорогие костюмы просто безоговорочно отбирались»[1181]. По словам Буслаева и Сидоренко, о приближении этого партизанского соединения население заранее знало за 30–40 км и в ужасе бежало в леса, оставляя в селах одних стариков или вообще пустые дома.
Рядовые партизаны, если начальство охотно попустительствовало разбою, отдавали руководству часть награбленного. Например, по сведениям секретных информаторов Строкача, в Волынском соединении им. Ленина в начале марта 1944 г. царила довольно-таки спокойная жизнь: «Партийная работа в отрядах отсутствует, мародерство и пьянки продолжаются. [Уполномоченный ЦК КП(б)У по Станиславской области М.] Козенко окружает себя людьми, считающими войну оконченной и ожидающими освобождения Станиславской области и отзыва их на руководящие посты. [Командир соединения Л.] Иванов и остальное командование полмесяца пьянствовало, были случаи драк. Виновники преступлений зачастую находят защиту у депутата [Верховного Совета УССР М. Козенко], расплачиваясь самогоном и барахлом»[1182]. В документе последние четыре слова зачеркнуты. Вероятно, сотрудник УШПД, прочитавший радиограмму, решил все-таки скрыть часть информации, компрометирующей соединение, перед тем, как перенаправлять полученные сведения в ЦК КП(б)У.
Кроме этого, конфискованное имущество партизаны развозили по своим квартирам. Об этом, в частности, сообщал в УШПД командир отряда им. Боровика В. Ушаков, описывая местные партизанские отряды Киевской области[1183]. То же самое наблюдал на Житомирщине Михаил Наумов: входившие в соединение С. Маликова местные жители в целях личного потребления отнимали у других местных жителей одежду[1184]. Ту же самую картину можно найти в бандеровском обзоре ситуации на стыке западных областей БССР и УССР: «Красные сильно материалистически настроены (за часы или даже перстень один другого стреляет), или часто местные высылают добытые вещи родне»[1185].
В целом бандитизм был очень распространенным явлением в рядах украинских партизан с начала и до конца оккупации. Более того, в направленной в октябре 1944 г. на борьбу с бандеровцами партизанской дивизии им. Ковпака также практиковалось мародерство[1186] и сожжение домов участников Сопротивления.
В советской историографической традиции доминировали утверждения о незначительной распространенности бандитизма в рядах партизан, а акцент делался на том, что с этим явлением велась борьба. Если, как было показано выше, первый тезис явно несостоятелен, то со вторым поспорить сложно. Однако куда важнее дать ответ на вопрос, какими методами противодействовало разбою руководство советских коммандос — зафронтовое начальство, а также командиры на местах?