[69].
Советские же руководители словно шоры одели на глаза. Официальная пропаганда твердила, что, «очистившись от врагов», Красная армия стала еще сильнее. Шапкозакидательские настроения подогревались утверждениями, что на любые происки врага РККА ответит сокрушительным ударом, будет воевать малой кровью и на чужой территории.
Цену такой страусиной политики показала «зимняя война» с Финляндией в ноябре 1939 — марте 1940 г. Несмотря на значительное превосходство в силах, легкой прогулки не получилось, победа досталась с большим трудом. Весь мир увидел низкую боевую готовность Красной армии. И во многом в этом был повинен нарком обороны.
«Должен сказать, что ни я — нарком обороны, ни Генштаб, ни командование Ленинградского ВО вначале совершенно не представляли себе всех особенностей и трудностей, связанных с этой войной», — каялся Ворошилов на специально созванном заседании Главного военного совета. Сталин, наконец, понял, куда может завести армию такой «профессионал». Как вспоминал в разговоре с писателем Симоновым маршал Жуков, вождь, говоря с ним весной 1940 г., раздраженно отозвался о Ворошилове: «Хвастался, заверял, утверждал, что на удар ответим тройным ударом. Все хорошо, все в порядке, все готово, товарищ Сталин, а оказалось…»
Ситуацией попытался воспользоваться Мехлис. На пленуме ЦК ВКП(б) 28 марта 1940 г., заслушавшем доклад наркома обороны, начальник Политуправления заявил: «Ворошилов так просто не может уйти со своего поста, его надо строжайше наказать». Но даже своему давнему любимцу Сталин не позволил очень уж сильно замахнуться на провалившегося наркома, хотя с должности его и снял. Новым наркомом назначили маршала С.К. Тимошенко.
Вождь, провозгласивший, как известно, тезис — «Кадры решают все!», не мог не понимать прямой связи репрессий и низкой подготовки командно-начальствующего состава. Но и признать, что своими руками и руками своих присных погубил цвет армии, тоже не мог. На совещании начальствующего состава, созванном ЦК в апреле 1940 г. специально для обсуждения опыта боевых действий против Финляндии, внимающим ему он бросил «кость», объяснив, что нашему командному составу «помешали, по-моему, культ традиции и опыта Гражданской войны». Он призвал «расклевать культ преклонения перед опытом Гражданской войны», преодолеть засилье ее участников, «которые не могут дать ходу молодым кадрам».
А ведь никакого «засилья» уже и в помине не было, подавляющая часть кадров навсегда перешла в «ведомство Наркомвнудела без занятия определенных должностей». Это понимал и Ворошилов, при всей своей податливости не желавший в одиночку отдуваться за неутешительные результаты «зимней войны» и за плачевное состояние армии.
Как вспоминал Хрущев, однажды, когда диктатор обрушился на Ворошилова с обвинениями, «тот тоже вскипел, покраснел, поднялся и в ответ на критику Сталина бросил ему обвинение: «Ты виноват в этом. Ты истребил военные кадры». Сталин тоже ответил. Тогда Ворошилов схватил тарелку, на которой лежал отварной поросенок, и ударил ею об стол».
В период репрессий, а затем и вследствие войны с Финляндией Ворошилов, судя по всему, утратил и тот небольшой авторитет, которым пользовался. Адмирал Н.Г. Кузнецов вспоминал: «Со временем убедился, что Сталин не только не считался с Ворошиловым, но и держал его в страхе, и последний, видимо, побаивался за свою судьбу…
В небольшом влиянии Ворошилова на деле уже в тот период (конец 1930-х гг. — Ю.Р.) я убедился потом окончательно. Как-то в 1940 году, докладывая флотские вопросы, я сослался на его мнение, думая, что это мне поможет. Тогда Сталин встал и сердито одернул меня: «Что понимает Ворошилов в делах флота? Он понимает только, что корабли идут полным ходом и песок летит из-под винтов»[70].
С низким авторитетом наркома обороны Кузнецов связывал факт создания в декабре 1937 г. самостоятельного НК ВМФ, когда приступили к созданию «большого» флота. А ведь более 12 лет, с 1925 г., Климент Ефремович, как нарком, руководил не только армией, но и флотом.
В мае 1940 г. он этот пост все-таки утратил. Но милые бранятся — только тешатся. Освобожденный от руководства Наркоматом обороны Ворошилов остался председателем Главного военного совета, а вскоре стал заместителем главы правительства. Наказали, ничего не скажешь.
На этом посту Климент Ефремович продолжал верно служить режиму. Уже в постсоветский период достоянием историков стал документ особой важности и секретности — доклад Берии относительно польских военнопленных. Нарком внутренних дел испрашивал согласия на расстрел 21857 человек. Под резолюцией Сталина «Согласен» стоят подписи трех лиц — Ворошилова, Молотова, Микояна[71].
«ТАК МНЕ, СТАРОМУ, И НАДО…»
В год начала Великой Отечественной войны Ворошилову исполнилось 60 лет. Это, разумеется, был уже не тот лихой Клим, что умел и на коне прогарцевать, и за балетной примой приударить. Испытания предвоенных лет, постоянные моральные тупики, в которые его загонял Сталин, не могли пройти даром. Тем не менее с политической арены он и не думал сходить, хотя былым влиянием уже не пользовался. С созданием 23 июня 1941 г. высшего органа стратегического руководства Вооруженными Силами — Ставки Главного командования (преобразованной 8 августа в Ставку ВГК) он вошел в ее состав, а 30 июня стал членом высшего чрезвычайного органа власти в стране — Государственного Комитета Обороны СССР (ГКО).
Сталин, разочарованный крупными неудачами своих выдвиженцев генералов Д.Г. Павлова и М.П. Кирпоноса — командующих Западным и Юго-Западным фронтами, которым довелось первыми повести военные действия, решил направить им в помощь маститых военачальников. Вслед за маршалами Шапошниковым и Куликом на Западный фронт 27 июня 1941 г. направился Ворошилов. Прибыв в Могилев, где располагался штаб фронта, Климент Ефремович убедился, что Павлов и его штаб пока не в состоянии разобраться в обстановке и потеряли управление войсками. Но какую помощь был способен оказать им высокий московский гость, и сам-то не слишком разбиравшийся в особенностях современной маневренной войны?
Позднее маршал, вспоминая об этом первом выезде на фронт, писал: «Моя поездка явилась кратковременной — с 27 июня по 1 июля 1941 г., — но она была настолько тяжелой и напряженной, что стоила мне, по всей вероятности, многих лет жизни». Наверное, так оно и было.
Пользуясь своими полномочиями члена Ставки, маршал смог лишь информировать Москву о том немногом, что знал сам, да непрерывно запрашивал помощь техникой и маршевыми пополнениями. Это вызывало лишь раздражение, поскольку Ворошилова послали в Белоруссию как раз для выявления возможностей отпора немцам на месте. Между тем войска фронта отступали, уже 28 июня пал Минск. Чашу сталинского терпения переполнил доклад в ночь на 1 июля о прорыве немцев на восточный берег Березины и возможности захвата ими плацдарма на Днепре. В ответ на очередную просьбу выделить резервы Сталин приказал Ворошилову возвращаться в Москву.
Здесь уже искали новые, более эффективные формы управления войсками. Учитывая, что протяженность советско-германского фронта за первые десять дней войны увеличилась вдвое — до 4 тыс. км, а это в свою очередь затрудняло взаимодействие между фронтами, было принято решение дополнительно к фронтовому командованию ввести главное командование на каждом из основных стратегических направлений: Северо-Западном, Западном и Юго-Западном. В первую очередь они должны были координировать действия войск фронтов, входящих в направления, не допускать самовольный отход без разрешения высшего командования, а также поддерживать высокий боевой и моральный дух личного состава.
10 июля ГКО принял соответствующее решение. Главнокомандующим Северо-Западным направлением, которое включало войска Северного и Северо-Западного фронтов, а позже обороны Ленинграда, силы Северного и Балтийского флотов, стал Ворошилов.
Историк В.Д. Данилов так описывал работу маршала на новом посту: «Прибыв в Ленинград и заслушав доклады командования фронтов, он сразу же развернул кипучую деятельность по организации отпора врагу. Так, на Северном фронте были организованы работы по усилению оборонительной линии Нарва — оз. Ильмень, а также на Карельском перешейке. На Северо-Западном фронте, где складывалась более сложная обстановка, главком потребовал, прежде всего, привести в порядок части и соединения. Здесь он лично поставил конкретные задачи начальникам артиллерии, связи, тыла, командующему ВВС. Особое внимание всех командиров и начальников маршал обратил на необходимость укрепления морально-политического состояния дивизий, находившихся на передовой. С этой целью по указанию главкома в Ленинграде была проведена мобилизация 1000 коммунистов. Их направили в дивизии в качестве политбойцов. В самом Ленинграде развернулись работы по строительству оборонительных сооружений и оснащению их необходимым вооружением. Из трудящихся предприятий и учреждений по территориально-производственному принципу формировалось 150 рабочих батальонов численностью по 600 человек в каждом (позже преобразованы в батальоны народного ополчения). Налаживался выпуск вооружения, боеприпасов и продовольствия для них. В формируемые батальоны на добровольных началах включались женщины. Создавались группы подростков для разведки, связи, снабжения личного состава батальонов боеприпасами, продовольствием, водой»[72].
Работы проводилось вроде много, а обстановка вокруг Ленинграда с каждым днем продолжала ухудшаться. К середине августа в результате одновременного наступления противника крупными силами на Карельском перешейке, в Эстонии и на кингисеппском направлении создалось очень тяжелое положение в полосе обоих фронтов.
Историк пытается объяснить, почему это так происходил