в условиях военной стычки с японцами не задевать корейское население? Какое Вам дело до корейцев, если наших людей бьют пачками японцы? Что значит какая-то облачность для большевистской авиации, если она хочет действительно отстоять честь своей Родины…
Т. БЛЮХЕР. Товарищ Сталин, прошу верить, если я имею право на это рассчитывать, то утверждаю, что добить японцев у меня желание было, есть и будет. Все мои оговорки о том, чтобы не задеть поселков мирного корейского населения, продиктованы указаниями, полученными мною семь часов тому назад от начальника Генерального штаба, который подчеркивал, что ни при каких условиях не должны нарушить границу, тут, видимо, происходит даже политическая ошибка о юридических метрах и формальном нарушении границы, которую допустил я в своей телеграмме на Ваше имя 24 июля».
В ряду причин, по которым удары с воздуха пока не наносились, Блюхер назвал также просьбу Штерна до окончательного сосредоточения второй мехбригады и частей 32 сд не разрешать вылеты нашей авиации. По мнению Штерна, активные действия советской авиации вызвали бы ответные действия двух японских авиационных полков в Северной Корее, что помешало бы выдвижению наших наземных частей. Но теперь, как докладывал Блюхер Сталину, «я отдаю распоряжение Рычагову поднять авиацию в воздух и атаковать зарвавшихся интервентов».
В ответ Сталин указал первостепенную цель бомбардировок: «По нашему мнению — главное теперь не дать японцам остаться на нашей территории. Никто Вас не обязывает переходить границу, мы только советуем Вам пустить в ход большие силы нашей бомбардировочной авиации и бомбить непрестанно японцев, чтобы они не могли обосноваться хотя бы на короткий срок на нашей территории, включая Заозерную. Мы считаем, что такая сосредоточенная бомбежка, кроме того, что она истребит японцев, будет вместе с тем прикрытием для подвода наших войск и конечно артиллерии к нашим границам. Советую Вам и Мазепову немедленно вылететь на место происшествия и сделать все для того, чтобы в короткий срок перебить японцев и истребить их материальную часть на нашей территории. Если там где-либо попадутся корейцы, китайцы, французы, англичане — бить всех безразлично».
Переговоры Сталин завершил словами: «Ждем Ваших сообщений об истреблении японцев на нашей территории. Тов. Блюхер должен показать, что он остался Блюхером Перекопа…»[176]
Как видим, в ход у Сталина пошло все — и апелляция к славному боевому прошлому Блюхера, и циничный призыв не останавливаться перед бомбежкой мирного — подчеркнем особо — советского населения. Но и плата за это была затребована немалая: в ходе разговора Василий Константинович вынужден был признать, что в районе боевых действий «настоящего большевистского руководства войсками» не было ни со стороны командующего фронтом, ни со стороны военного совета 1-й армии.
2 августа Блюхер прибыл из Хабаровска во Владивосток, чтобы оттуда морем достичь Посьета. О его моральном и физическом состоянии позволяют судить воспоминания Адмирала Флота Советского Союза Н.Г. Кузнецова, тогда — командующего Тихоокеанским флотом, флагмана 2-го ранга. «Было совсем рано, когда самолет совершил посадку, — писал Кузнецов. — В.К. Блюхер прибыл с членом военного совета П.И. Мазеповым. Маршал выглядел озабоченным и утомленным.
«Как с перевозками? Много ли прибывает раненых?» — поинтересовался, едва мы отъехали от аэродрома. Я ответил, что грузы доставляются без задержки, а раненых немного, всех их разместили в военном госпитале.
Нигде не задерживаясь, мы подъехали к причалу, возле которого стоял корабль. На мостике эсминца маршал спросил, когда мы будем на месте, потом все всматривался вдаль, часто задумывался и не сразу отвечал на вопросы»[177].
Блюхер был подавлен, ибо хорошо представлял, что ждет его на Хасане. Возможно, он уже упрекал себя в том, что упустил много времени, столь необходимого для подготовки района боевых действий. Подходы к месту боев для крупных подразделений затруднялись узким, трудно преодолимым ущельем, войска могли использовать единственную, к тому же плохую, с низкой пропускной способностью дорогу. Подкрепления к Хасану следовало же подтягивать незамедлительно, поскольку японцев, сумевших загодя обеспечить значительное численное превосходство, никак не удавалось сбить с занятых ими высот Заозерная и Безымянная.
С другой стороны, на Хасане словно в фокусе сошлись накопившиеся недостатки и неблагоприятные факторы: слабая выучка личного состава частей фронта, недостаточная материально-техническая обеспеченность, просчеты в организации взаимодействия различных родов войск, в артиллерийской и авиационной поддержке действий пехоты.
Это в полной мере проявилось в действиях 40-й сд (командир дивизии — В.К. Базаров), которая к исходу 1 августа, совершив 200-километровый форсированный марш, подошла к полю боя. При этом артиллерия и минометы почти полностью задержались на марше и поддержать пехоту не могли. Командир дивизии, не проведя рекогносцировку местности, отдал приказ об атаке с утра 2 августа. Два полка наступали с севера, один — с юга.
Вот как описывал дальнейшие события маршал М.В. Захаров: «Не поддержанная огнем артиллерии и авиацией (последнюю нельзя было применить из-за тумана), северная группа сумела пробиться только к северо-восточным скатам высоты Безымянной. Танкисты, не зная местности, увязали в болотах и канавах. Южная группа имела еще меньший успех. Преодолевая плотный огонь японцев с высоты Пулеметной, она сумела, к концу дня продвинуться до южных скатов высоты Заозерной.
Наступление северной и южной групп наших войск не было увязано по времени и развертывалось на узком пространстве, ограниченном с востока озером Хасан, а с запада — линией границы. Управление боем было плохо организовано; множество начальников вмешивалось в действия войск. Так, на вопрос начальника Генерального штаба при разговоре по прямому проводу, какова боевая задача 40-й дивизии, ее командир ответил, что получил три задачи — от фронта, армии и корпуса»[178].
Оговоримся, что мемуары Захарова вышли еще в советское время и отличались сдержанностью, диктуемой политической цензурой. Выходит, реальная ситуация была еще более мрачной.
Надо признать: трагический исход жизненного пути Блюхера стал поводом для историков, чтобы отказаться от освещения истинного состояния боевой подготовки и жизни войск Дальнего Востока в бытность Василия Константиновича командующим. По-человечески это понятно, но исторической истине вредит. Да, роковую роль в судьбе Блюхера сыграли Мехлис и Фриновский, донесения которых в Центр были предвзяты, тенденциозны. Но объективности ради нельзя все списывать на них. В хозяйстве командующего ОКДВА, а затем ДКФ и впрямь накопилось много недостатков. Его многолетнее пребывание в этом отдаленном регионе страны на руководящей должности сыграло с ним злую шутку. Центр долгое время ориентировался на личные доклады маршала, а тот явно «засиделся» на одном месте без особого контроля, без здоровой конструктивной критики. В стране, где жил «большой вождь», политическая традиция диктовала необходимость иметь и вождей «малых» (Ворошилов — «вождь Красной армии», Каганович — «вождь железнодорожного транспорта» и т. п.). Таким региональным лидером, затмевавшим даже партийных руководителей Дальневосточного края, стал постепенно и Блюхер, что, учитывая его легендарную славу, не удивительно.
Однако постепенно этот фактор стал срабатывать против него самого. Он и в военном отношении все более отставал от требований военной науки и практики. Сошлемся на авторитет Маршала Советского Союза И.С. Конева, хорошо знавшего и Блюхера, и Дальневосточный театр. На его взгляд, высказанный писателю К.М. Симонову, Блюхер «был к тридцать седьмому году человеком с прошлым, но без будущего, человеком, который по уровню своих знаний, представлений недалеко ушел от Гражданской войны и принадлежал к той категории, которую представляли собой к началу войны (Великой Отечественной. — Ю.Р.) Ворошилов, Буденный и некоторые другие бывшие конармейцы, жившие не современными, прошлыми взглядами». Так что когда по душу Блюхера прибыли Мехлис и Фриновский, выявленные ими реальные недостатки стали для них приятным сюрпризом. Тут им и выдумывать было особо нечего, оставалось лишь навесить политические ярлыки, да позлее, поувесистее.
Была еще одна и чуть ли не главная причина резкого снижения боеспособности вверенных Блюхеру войск — ОКДВА, а затем ДКФ были буквально обескровлены чистками от «врагов народа». Под удар попал в первую очередь командно-начальствующий и политический состав, что привело к резкому нарушению управления и деморализации личного состава, утрате доверия рядовых красноармейцев к командирам и начальникам. Но об этой проблеме говорили с точностью до наоборот: дескать, войска, освобождаясь от шпионов, диверсантов, оппозиционеров всех мастей, становятся только сильнее.
Однако, как говорят на Востоке, хоть сто раз скажи слово «халва», во рту слаще не станет. Вся безотрадная картина неудачных, сопровождавшихся большими потерями с нашей стороны боев предстала перед взором Блюхера, когда он прибыл в район Хасана. Непосредственное руководство частями 39-го корпуса, который 3 августа был усилен еще одной — 39-й стрелковой дивизией, напомним, было возложено на комкора Штерна. Вопрос об общем руководстве какое-то время оставался открытым. Блюхер предпочел решить его в свою пользу, не очень доверяя командующему 1-й армией комдиву Подласу. При разговоре по прямому проводу с Ворошиловым командующий фронтом так обосновал свое решение: «Сам я предполагаю на время операции оставаться в Краски-но, а поэтому общее руководство оставлю за собою тем более, что придется крепко понуждать 1-ю армию по вопросам своевременного материального обеспечения 39 ск». Забегая вперед, скажем, что качественно выполнять эту задачу Блюхеру оказалось чрезвычайно трудно. И дело не только в постоянном вмешательстве заместителя наркома Мехлиса в оперативное управление войсками.