Однако Сталин после того, как в сентябре 1940 г. ему доложили план стратегического развертывания, заставил переделать документ в соответствии с личным убеждением. Возможно, участвуй в докладе сам автор главных идей плана — Шапошников, он нашел бы дополнительные аргументы. Но в момент доклада начальником Генштаба был уже К.А. Мерецков. Так или иначе, но наиболее опасным стратегическим направлением было признано юго-западное — Украина, а не западное — Белоруссия, на котором гитлеровское командование в действительности сосредоточило и с началом боев ввело в действие самые мощные сухопутные и воздушные группировки. Это обстоятельство, по справедливому мнению Г.К. Жукова, в первую очередь негативно отразилось на ходе оборонительных действий в начальном периоде войны.
Не было особой идиллии в отношении вождя к Шапошникову и в дальнейшем. Выше уже не раз говорилось о том пагубном скептицизме, с которым в начале войны Сталин, ставший Верховным Главнокомандующим, относился к деятельности Генерального штаба. По его указанию в первый же день 22 июня из центрального аппарата в помощь командующим фронтами была направлена группа ответственных работников, включая начальника Генштаба генерала армии Жукова, его первого заместителя генерал-лейтенанта Ватутина, а также маршала Шапошникова. Генштаб был, по существу, оголен, и, как признавался А.М. Василевский, в тот момент заместитель начальника Оперативного управления, невольно создавалось впечатление, что «мозг армии» в самый ответственный момент оказался предоставленным самому себе. Все решения принимались наверху помимо Генштаба, и он был лишь передаточной инстанцией.
Это положение сохранялось довольно долго и после повторного назначения Шапошникова, датированного 30 июля 1941 г., начальником Генштаба. Как пишет генерал армии С.П. Иванов со слов А.М. Василевского, «в тот период Генеральный штаб не в состоянии был в достаточной мере влиять на выработку крупных решений. Б.М. Шапошников, по его словам, был жестоко травмирован репрессиями, которым подверглись все его соратники… Само отношение Сталина к Генштабу было скептическим, он называл его канцелярией»[198].
Лишь постепенно и далеко не сразу этот важнейший орган управления обрел присущую ему роль, став рабочим (а по сути — интеллектуальным) органом Ставки. Оперативно-стратегическая подготовка Бориса Михайловича была в тот период более совершенной, чем у Георгия Константиновича Жукова, которого он сменил в должности. Но нельзя отрицать, что характер у последнего был куда круче, и Шапошников, конечно, в большей степени устраивал Верховного, нежели неуступчивый Жуков.
ВНОВЬ ВО ГЛАВЕ ГЕНШТАБА
Возвращение Шапошникова к руководству Генеральным штабом сам Жуков оценил кратко и исчерпывающе: «Зная дело Генштаба до тонкостей, он быстро провел ряд организационных мероприятий, способствовавших улучшению работы этого главного рабочего органа Ставки. Большое личное трудолюбие и умение Б.М. Шапошникова работать с людьми оказали заметное влияние на рост общего искусства управления войсками в действующей армии и особенно со стороны Генштаба»[199].
Хорошо знавший Шапошникова и считавший себя его учеником Маршал Советского Союза И.Х. Баграмян составил «самый лаконичный перечень» того, что было сделано Борисом Михайловичем в первые же дни его пребывания на посту начальника Генштаба: восстановление бесперебойной связи с войсками, упорядочение системы управления действиями фронтов и армий с целью придания им целеустремленности и исключения их разрозненности, скорейшее подтягивание резервов из глубины страны, уточнение боевого состава войск действующей армии после жестоких ударов врага и многое другое[200].
Характеризуя работу Бориса Михайловича в этот период, можно выделить несколько ее важнейших результатов. При его прямом участии разрабатывались операции большого масштаба, назовем главную из них — Московскую наступательную операцию, и в это дело маршал вкладывал весь свой полководческий талант и выдающиеся организаторские способности. Далее — он возглавил очень сложный процесс улучшения стратегического руководства войсками. Было срочно разработано и введено в действие положение, которое регламентировало работу фронтовых управлений и управлений Генерального штаба. В штабную службу были внесены планомерность и четкий порядок, что было особенно важно в противоречивой обстановке первых месяцев войны. Боевые донесения и оперативные сводки штабы фронтов теперь передавались в Генштаб не позднее 2 часов ночи ежесуточно, а спешные, особо важные — лично дежурному заместителю начальника Генштаба. Таким образом, удалось обеспечить поток систематической и оперативной информации о положении на фронтах, что было крайне важно для планирования и организации боевых действий в Ставке ВГК и Генеральном штабе.
И наконец, Борис Михайлович много сделал для того, чтобы мало-помалу преодолеть недоверие Сталина к высшим штабам. Будь на месте Шапошникова кто-то другой, менее мудрый и уравновешенный, менее знающий и не столь глубоко мыслящий, переломить ложное мнение Верховного о Генштабе, как о «канцелярии», было бы значительно труднее, а может, и вовсе бесперспективно. Начальник Генштаба ежедневно, а иногда и по нескольку раз в сутки бывал у Верховного Главнокомандующего с докладами. Проходили они тяжело. Раздраженный обстановкой на фронтах, постоянным отступлением войск Красной армии Сталин высказывал резкое недовольство деятельностью Генштаба, часто не желал считаться с объективным характером трудностей, с которыми сталкивались Генштабисты. Главным рычагом, необходимым для улучшения дела, он считал замену руководителей, но такое отношение к кадрам в первые месяцы войны редко давало положительные результаты. В таких условиях Генштаб не мог заработать в полную меру сил, да и сама система обслуживания им Ставки еще только вырабатывалась.
Всем стилем своей деятельности Шапошников преодолевал сталинские предубеждения. Докладывая подготовленную подчиненными и тщательно продуманную им самим информацию, он высказывал аргументированные предложения, на основе которых Ставка затем отдавала директивы. Сталин стал с большим вниманием прислушивался к рекомендациям и мнению Бориса Михайловича. Постепенно Верховный все больше стал придерживаться правила — принимать всякое ответственное решение лишь после предварительного доклада начальника Генштаба.
Но это — повторимся — не гарантировало непременного согласия Сталина с мнением Шапошникова. Вот самый наглядный пример. В январе 1942 г. Ставка ВГК (читай — Сталин) директивно указала провести наступательные операции одновременно на нескольких стратегических направлениях. Учитывая, что для достижения столь масштабной цели не было ни сил, ни средств, Генштаб выступил за переход к активной стратегической обороне, чтобы измотать врага, а затем перейти в наступление. Однако Сталин к этому мнению не прислушался.
Мобилизовав весь свой авторитет в глазах Верховного, Борис Михайлович продолжал делать все возможное, чтобы Генштаб обрел свое истинное место в военной организации воюющей страны. Напряженный, по сути круглосуточный труд привел к резкому обострению болезни. «Сердце сжималось всякий раз, — вспоминал генерал армии С.М. Штеменко, — когда мы видели своего начальника: он непривычно ссутулился, покашливал, но никогда не жаловался. А его умение сохранять выдержку, обходительность просто поражало»[201].
11 мая 1942 г. по личной просьбе Борис Михайлович был освобожден от должности начальника Генерального штаба. На смену учителю пришел ученик — будущий маршал Василевский, по общему признанию, один из наиболее достойных представителей «шапошниковской школы».
Став заместителем наркома обороны, Шапошников курировал деятельность военных академий, разработку новых боевых уставов и наставлений, составление истории Великой Отечественной войны. В июне 1943 г. он возглавил Военную академию Генерального штаба.
Полтора месяца не дожил Борис Михайлович до победы, скончавшись в марте 1945 г. В час его погребения у Кремлевской стены прозвучал траурный салют в двадцать четыре залпа из ста двадцати четырех орудий. Его имя было присвоено Высшим стрелково-тактическим курсам «Выстрел». В истории нашей армии он навечно остался как создатель современной школы Генштабистов.
Григорий Кулик: «ИЛИ ТЮРЬМА, ИЛИ ОРДЕНА»
Не успел минуть месяц с начала Великой Отечественной войны, как на стол секретаря ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкова, отвечавшего в партии за кадровую политику, легло письмо начальника 3-го управления Наркомата обороны СССР — военной контрразведки майора госбезопасности А.Н. Михеева. Оно несло гриф «Совершенно секретно» и иным просто не могло быть, поскольку касалось личности заместителя народного комиссара обороны Маршала Советского Союза Г.И. Кулика.
Паутина подозрительности и шпиономании, которой маршалу, в отличие от многих сподвижников, удалось счастливо избежать в самый разгар репрессий 1937–1938 гг., теперь грозила опутать с головы до ног. Приложенная к письму справка содержала такую убийственную дозу компромата, которой хватило бы на то, чтобы бросить в небытие не одного человека.
Подготовленный в недрах госбезопасности документ, датированный 17 июля 1941 г., прежде всего уличал Кулика, члена ВКП(б) с ноября 1917 г., в давних связях с враждебной большевикам партией социалистов-революционеров. С уходом на фронт в 1914 г. эти связи вроде бы прекратились, но…
БЛАГОДАРЯ ЦАРИЦЫНУ
С малых лет Григория Ивановича не баловала судьба. Родился он 9 ноября 1890 г. на хуторе Дудников под Полтавой. Их многодетная крестьянская семья влачила полуголодное существование. После смерти отца старшим братьям Григория отошла почти вся земля, ему же и оставшейся с ним матери досталось всего полдесятины. Шедшая от дедов и прадедов мечта о своей землице подтолкнула Григория к эсерам. Но несмотря на то, что он закончил четыре класса школы — для человека в его положении это было немало, в политике разбирался слабо. Как говорится, руководствовался больше классовым инстинктом. По позднейшему признанию Кулика, «если сейчас спросить меня, какая это была организация, меньшевистская или эсеровская, просто затрудняюсь точно ответить, так как в политике я в тот период очень плохо разбирался… В 1914 году с уходом на фронт я всякую связь с революционерами до Февральской революции потерял»