20 апреля в 19 часов 40 минут (обратим особое внимание на время) Конев отдает следующий приказ командующим танковыми армиями Рыбалко и Лелюшенко: «Войска маршала Жукова (находятся) в 10 км от восточной окраины Берлина. Приказываю обязательно сегодня ночью ворваться в Берлин первыми. Исполнение донести».
В тот же день, но в 21 час 50 минут похожий приказ командующему 2-й гвардейской танковой армией генералу С.И. Богданову отдает уже Жуков: армии «поручается историческая задача: первой ворваться в Берлин и водрузить знамя Победы… Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте задачу: не позднее 4 часов утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе»[225].
Как не понять желания всех — от маршала до рядового солдата быстрее добить врага в его логове! Но в данном случае к вполне объяснимому желанию примешивался и нездоровый дух конкуренции, настолько сильный, что даже многоопытный Жуков позволил себе ставить подчиненным нереальные задачи. Не только танкисты Богданова, но и весь 1-й Белорусский фронт в целом встретил на ближайших подступах к Берлину столь мощное сопротивление, что о вступлении даже в пригород говорить было преждевременно. Противостояние войскам Конева было слабее, поэтому именно из штаба 1-го Украинского фронта в Москву ушла первая телеграмма о вожделенном успехе, пусть пока и частичном. 22 апреля в 22 часа Сталину было доложено, что 3-я гвардейская танковая армия Рыбалко передовыми бригадами ворвалась в южную часть Берлина, ведет бои за Тельтов-канал и в центре района Ланквиц.
Жуков, безусловно, уступать не хотел. Тем более что бои за город, укрепленный как самая настоящая крепость, приняли затяжной и изнурительный характер. Гитлер бросил в топку боев все, что было сосредоточено в столице, так что при продвижении наших войск к центру приходилось буквально прогрызать оборону немцев.
Появились и новые объекты, взятие которых первым позволяло перехватить инициативу у соседа. Так, перед соединениями обоих фронтов — 3-й гвардейской танковой армией (1-й Украинский) и 47-й общевойсковой армией (1-й Белорусский) была поставлена задача соединиться в районе Бранденбурга, замкнув тем самым с запада кольцо окружения Берлина. В этих условиях 25 апреля в 1 час ночи начальник штаба 1-го Белорусского фронта генерал М.С. Малинин от имени Жукова отдал боевое распоряжение командиру 7-го гвардейского кавалерийского корпуса (из состава 47-й армии), потребовав упредить соседей: «6 мк (механизированный корпус. — Ю.Р.) 1-го Украинского фронта на подходе к г. Бранденбург с юго-востока. Командующий фронтом приказал: одну кавалерийскую дивизию с одной танковой бригадой немедля повернуть для стремительного удара на юг с задачей занять г. Бранденбург до подхода 6 мк — к утру 25.4.45 г.».
Первыми городка, однако, вновь достигли подчиненные Конева, о чем было тут же доложено в Ставку. Азарт, охвативший командующего 1-м Украинским фронтом и подчиненных ему генералов, оказался настолько велик, что стал приносить уже ощутимый вред. Они стали пренебрегать разграничительной линией между двумя фронтами, установленной Ставкой уже в городской черте Берлина. Желая утвердить свое первенство — а как иначе объяснить дальнейшие события? — танкисты генерала Рыбалко, форсировав Шпрее, оказались в тылу боевых порядков 8-й гвардейской армии генерала В.И. Чуйкова и 1-й гвардейской танковой армии генерала М.Е. Катукова, входивших в состав 1-го Белорусского фронта. Один Бог знает, сколько это принесло напрасных жертв из-за возникшей путаницы. Но лишь через два дня Конев поставил перед Жуковым вопрос о принятии совместных мер, чтобы возникшую неразбериху прекратить. Причем суть его предложений сводилась к изменению командующим соседним фронтом в одностороннем порядке направления наступления армий Чуйкова и Катукова.
Получив обращение Конева, Жуков через час с четвертью (напомним, дело происходит 28 апреля поздно вечером) направляет доклад Сталину. В нем он, сообщив, что «наступление частей Конева по тылам 8 гв. А и 1 гв. ТА создало путаницу и перемешивание частей, что крайне осложнило управление боем», просил установить четкую разграничительную линию между войсками фронтов или даже «разрешить мне сменить части 1-го Украинского фронта в г. Берлине». Как видим, это радикально отличалось от предложений Конева и может даже рассматриваться как попытка вывести того из «игры».
Маршал, отправляя доклад, еще не знал, что в Ставке уже поняли опасность сложившейся обстановки. Жукову и Коневу как раз в эти часы была направлена директива о новой разграничительной линии. В соответствии с ней, в частности, Рыбалко должен был отвести свои части из района Тиргартена, передав позиции войскам 1-го Белорусского фронта, что, как вспоминал Конев, вызвало у генерала-танкиста болезненную реакцию. Нелегко, очевидно, было примириться с установленным порядком и самому Ивану Степановичу Коневу. Чего-чего, а недостатком честолюбия он, как и Жуков, никогда не страдал. Посылая 2 мая итоговое донесение в Ставку, он прибег к следующей формуле: войска 1-го Украинского фронта совместно (подчеркнуто нами. — Ю.Р.) с войсками 1-го Белорусского фронта овладели Берлином.
Вряд ли на это не обратил внимания адресат донесения — Сталин. Но относительно доли фронтов в общем успехе он имел свое мнение. В праздничном приказе Верховного Главнокомандующего по итогам боев за фашистскую столицу формулировка о вкладе фронтов была иной: войска 1-го Белорусского фронта овладели Берлином при содействии войск 1-го Украинского фронта.
Если отвлечься даже от того, чьи войска взяли рейхстаг и имперскую канцелярию, нельзя не признать, что именно 1-й Белорусский фронт внес в победу наибольший вклад. Потери немцев в полосе фронта Жукова составили 232,7 тыс. человек, в полосе фронта Конева — 108,7 тыс.
Маршал Жуков был конечно же удовлетворен оценкой Верховного. Под благовидным предлогом отстраненный Сталиным за полгода до этого от функций представителя Ставки ВГК на наиболее важных фронтах, он-таки сумел прийти к финишу первым.
Но история на этом не закончилась. Когда в 1957 г. Хрущев обвинил Жукова в бонапартизме, одним из тех, кто присоединился к гонителям, был маршал Конев. Не Верховный ли Главнокомандующий еще в годы войны вложил ему в руку этот камень?
Позднее в книге мемуаров маршал И.С. Конев прямо заявил: «Известно, что Жуков не хотел и слышать, чтобы кто-либо, кроме войск 1-го Белорусского фронта, участвовал во взятии Берлина. К сожалению, надо прямо сказать, что даже тогда, когда войска 1-го Украинского фронта — 3-я и 4-я танковые армии и 28-я армия — вели бои в Берлине, — это вызвало ярость и негодование Жукова… Когда войска 3-й танковой армии Рыбалко и корпус Батицкого 27-й армии подошли на расстояние трехсот метров к рейхстагу, Жуков кричал на Рыбалко: «Зачем вы тут появились?»[226]
Находившийся в отставке и опале и не имевший возможность через прессу ответить на возводимые в его адрес обвинения Жуков вынужден был сносить все новые обиды. На некоторые из них в апреле 1964 г. он даже пожаловался Хрущеву. В своих воспоминаниях маршал В.И. Чуйков выдвинул «абсурдную», с точки зрения опального маршала, мысль о том, что в начале февраля 1945 г. обстановка позволяла захватить Берлин с ходу. Жуков объяснил невозможность этого тем, что в тылу оставалась Померанская группировка противника. Она готовилась к удару во фланг фронта с тем, чтобы разгромить шесть наших армий, выдвинувшихся клином далеко вперед на р. Одер. Необходимо было также подготовить Берлинскую операцию в материально-техническом отношении, организовать оперативное взаимодействие с соседними фронтами, с ВВС. Чуйков писал: «Надо было рискнуть». Жуков резонно отвечал: «Я тоже за риск, но не за авантюрный риск».
Все так. Но ни Хрущев, ни сменивший его Брежнев на жалобу маршала Победы не обратили ни малейшего внимания. Уже не в журнальном, а в книжном варианте мемуаров Чуйков вновь повторил свои обвинения в адрес бывшего командующего 1-м Белорусским фронтом.
Так берлинский триумф сорок пятого года отзывался неутоленными маршальскими обидами.
Особняком стоит вопрос о жертвах. Многими фронтовиками с крайним возмущением были встречены слова писателя Виктора Астафьева: «Жуков — продукт времени, и этим все определено… Так он начинал на Халхин-Голе, где не готовились к наступлению, а он погнал войска, и масса людей погибла. С этого начинал, этим и кончил…» (имелась в виду Берлинская операция).
Что можно сказать по этому поводу? Войны без потерь не бывает, и в войсках Жукова они были немалыми. Но почему: из-за жестокости, низкой квалификации полководца или, может, потому, что Георгий Константинович неизменно руководил войсками, действовавшими на главных направлениях, где сопротивление врага было наиболее ожесточенным?
В свое время И.С. Конев, Р.Я. Малиновский и некоторые другие военачальники утверждали, что в операциях, которыми непосредственно руководил Георгий Константинович, потери были значительно большими, чем у других командующих. Факты, однако, это утверждение опровергают.
Взять Берлинскую операцию. В абсолютных цифрах потерь у Жукова (37,6 тыс. человек) было действительно больше, чем у Конева (27,6 тыс.), но у него и войск было больше почти в два раза: 908,5 тыс. человек против 550,9 тыс. Поэтому в процентном отношении потерь на 1-м Белорусском меньше, чем на 1-м Украинском фронте: соответственно 4,1 и 5,0.
Такая же картина наблюдается и по другим операциям. Например, Московская битва: Западный фронт (Жуков)— 13,5 % от общей численности войск, Калининский фронт (Конев) — 14,2 %. Висло-Одерская операция: 1-й Белорусский (Жуков) — 1,7 %, 1-й Украинский (Конев) — 2,4 %. Будапештская операция: 2-й Украинский (Малиновский) и 3-й Украинский (Толбухин) — 7,7 %.
В чем прав писатель-фронтовик Астафьев, так это в том, что большие потери в нашей армии были, к глубокому сожалению, обычным делом. Народ платил тоталитарному режиму, и платил кроваво. Проводя масштабные социальные эксперименты (взять хотя бы т. н. «коллективизацию»), власть меньше всего думала об их людской цене. Аналогично поступали и в войну, то беря города к той или иной революционной дате, то нередко компенсируя недостаток техники и боепри