Больше того, он дал телеграмму Сталину и Ворошилову о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности. Как знать, не она ли уберегла Георгия Константиновича от ареста? А вот его откомандированию летом 1938 г. на Халхин-Гол уж точно помогла.
Когда на совещании у Сталина решали, кто из командиров смог бы переломить неудачный до того ход боев с японцами, по предложению командующего войсками Белорусского военного округа С.К. Тимошенко всплыла фамилия Жукова. Сталину она была знакома, но вот в какой связи — он не помнил. К.Е. Ворошилов подсказал:
— Это тот самый Жуков, который в 37-м прислал вам и мне телеграмму о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности.
— Ну, и чем дело кончилось?
— Ничем, — ответил нарком. — Выяснилось, что для привлечения к партийной ответственности оснований не было.
Это, несомненно, подавало кандидатуру Жукова в выгодном свете. Когда же его выдвижение на должность командующего корпусом, действовавшего в Монголии, поддержал секретарь ЦК компартии Белоруссии П.К. Пономаренко, все сомнения у Сталина отпали.
Как известно, на Халхин-Голе Красная армия одержала впечатляющую победу, надолго охладившую воинственный пыл японцев. «Я поехал туда с радостью, — рассказывал полководец, беседуя с писателем К.М. Симоновым. — А после завершения операции испытал большое удовлетворение. Не только потому, что была удачно проведена операция, которую я до сих пор люблю, но и потому, что я своими действиями там как бы оправдался, как бы отбросил от себя все те наветы и обвинения, которые скапливались против меня в предыдущие годы… То, в чем меня раньше пытались обвинить, стало наглядной неправдой».
В письме Н.С. Хрущеву и А.И. Микояну 27 февраля 1964 г. Жуков назвал имена тех, кто фабриковал на него «дело»: «В 1937— 38 годах меня пытались ошельмовать и приклеить ярлык врага народа. И, как мне было известно, особенно в этом отношении старались бывший член Военного совета Белорусского военного округа Ф.И. Голиков (ныне маршал) и начальник ПУРККА Мехлис, проводивший чистку командно-политического состава Белорусского ВО»[229].
Неудачей закончилась и попытка расправиться с полководцем сразу после Великой Отечественной войны. Недруги, однако, со своими планами не расставались. В феврале 1947 г. Жуков, продолжавший оставаться кандидатом в члены ЦК ВКП(б), был вызван в Москву на пленум. Что произошло дальше, рассказал он сам: «…Пленум приступил к обсуждению персональных дел отдельных членов ЦК. Семь человек, выведенных из состава ЦК, один за другим покинули зал заседаний. И тут я услышал свою фамилию (предложение о выводе маршала из состава кандидатов в члены ЦК внес А.А. Жданов. — Ю.Р.). Каких-то новых фактов, доказывающих мою вину, не было приведено. Поэтому, когда мне было предложено выступить, я отказался от слова. Оправдываться мне было не в чем. Состоялось голосование, и меня вывели из состава ЦК.
Как только руки голосовавших опустились, я поднялся со своего места и строевым шагом вышел из зала…»[230]
Представляешь, читатель? Раньше благоговейную тишину этого зала нарушали лишь неисчислимые здравицы в честь вождя да площадная брань в адрес «оппортунистов всех мастей», а тут — печатный шаг старого солдата, сознающего свою правоту. Словно вызов послушно-агрессивному большинству. С точки зрения обывателя, как знать: согнул бы маршал перед диктатором всегда прямую спину, покаялся бы в несуществующих грехах — может, беду и пронесло бы стороной. Но Жуков был из другой породы. И потому не сетовал на судьбу, логично ожидая новых неприятностей.
Начиная с 1946 г., были арестованы многие его сослуживцы. В 1948 г. волна арестов возобновилась, захватив бывших члена военного совета 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта К.Ф. Телегина и командира 2-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта В.В. Крюкова (каждый из них был осужден на 25 лет заключения). Из старых соратников Жукова выбивали показания все по тому же сюжету — заговорщической деятельности.
…Еще и сегодня можно услышать, что в нашей стране лишь до войны имели место репрессии, а вот после нее — ни-ни, царила социалистическая законность. Строки из письма Героя Советского Союза генерала Крюкова, направленного уже после смерти Сталина в ЦК партии, — лучший довод против. «После соответствующей обработки в тюрьме я был вызван к зам. н[ачальни] ка следственной части полковнику Лихачеву, который сразу мне заявил: «Помни, что ты теперь уже не генерал, а арестант, и разговоры с тобой будут коротки. Если ты вздумаешь запираться в своих показаниях, будем бить тебя, как «Сидорову козу»… «Но позвольте, — я ему говорю, — я же только пока что подследственный и никем пока что не разжалован». «Иди сюда», — и Лихачев подводит меня к окну, из которого видна улица. «Вон видишь там народ, вон где подследственные, а ты уже осужден, от нас на свободу возврата нет, дорога одна только в исправительные лагеря».
Крюкову задавались одни и те же вопросы: «Бывал на банкетах у Жукова и Буденного и др.?» — «Да, бывал». — «Какие вопросы решались там?» — «О каких вопросах вы говорите? Были банкеты, как и каждый банкет: пили, ели, веселились, вот и все». — «Врешь, перестань упорствовать, нам все известно». — «Если вам все известно, что же вы от меня хотите? Уличайте меня тогда фактами». — «Я буду тебя уличать не фактами, а резиновой палкой. Восхвалял Жукова? Какие тосты говорил за него»? — «В чем же заключается мое восхваление Жукова? Я не знаю, где бы это воспрещалось участие на банкетах, причем официальных». — «Все ваши банкеты это только фикция одна, это не что иное, как собрание заговорщиков».
Пока из арестованного рьяно (хотя и безуспешно) выбивались нужные следствию показания, были составлены протоколы, куда вписали все, что было «нужно». «Примером, — указывал Крюков, — могут служить следующие протоколы: на вопрос следователя «бывал ли у вас на квартире Жуков» — я ответил: «Да». — «О чем велись разговоры и в частности, что Жуков говорил о контрударе под Москвой?» — Я ответил: «Жуков не распространялся в подробностях об этом контрударе. Он сказал очень коротко. Вызвали к Верховному Главнокомандующему и сказали: вот задача, вот план, вот средства. Москву надо во что бы то ни стало удержать, вот и все». Из моего ответа у следователя в протоколе появилось (примерно): Жуков умалял достоинство Верховного Главнокомандующего»[231].
(К слову, как только Георгий Константинович получил в июне 1953 г. письмо от Крюкова, он обратился к Хрущеву с просьбой освободить генерала из заключения, охарактеризовав его как «одного из добросовестнейших командиров, храброго в боях против гитлеровских захватчиков».)
Абакумовцы арестовали также многих из военных невысокого ранга, кто находился в непосредственном окружении маршала и потому мог рассказать о деталях его быта, личной жизни. Им удалось «сломать» адъютанта Семочкина, который дал дискредитирующие Жукова показания.
Кроме того, из архивов подняли относящиеся еще к 1946 г. документы, которые должны были свидетельствовать о роскоши, в которой купался маршал, о бытовом разложении. Поскольку запросы военной и государственной верхушки в самом деле не отличались скромностью, гонители Жукова наряду с откровенным вымыслом смогли ухватиться и за реальные факты.
Так, заместитель министра Вооруженных сил Булганин еще в августе 1946 г. донес Сталину о том, что таможенниками на границе было задержано 7 вагонов, в которых находилось 85 ящиков с мебелью, принадлежащей маршалу Жукову. Одесской таможне было дано указание эту мебель до получения специального указания хозяину не выдавать.
К архивной «пыли» спецслужбы добавили и свежесобранный материал. По указанию самого Сталина 5 января 1948 г. на квартире Жукова в Москве, а в ночь с 8 на 9 января на подмосковной даче в поселке Рублево были произведены негласные обыски.
В процессе обыска квартиры, как докладывал вождю Абакумов, была обнаружена шкатулка, содержавшая: «часов — 24 шт., в том числе: золотых —17 и с драгоценными камнями — 3; золотых кулонов и колец — 15 шт., из них 8 с драгоценными камнями; золотой брелок с большим количеством драгоценных камней; другие золотые изделия (портсигар, цепочки и браслеты, серьги с драгоценными камнями и пр.)».
Ценности было решено не изымать, чтобы не выдать факт негласного обыска. По заключению сотрудников, проводивших обыск, — на это особо обращал внимание Абакумов — квартира заранее очищена хозяевами от всего, включая какие бы то ни было письма, записи, которые могли бы повредить им, бросить на них тень.
Что касается дачи, то там было обнаружено «огромное количество» различных предметов роскоши и драгоценностей: «Например:
шерстяных тканей, шелка, парчи, панбархата и других материалов — всего свыше 4000 метров; мехов — собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракульчевых, каракулевых — всего 323 шкуры; шевро высшего качества — 35 кож; дорогостоящих ковров и гобеленов больших размеров, вывезенных из Потсдамского и др. дворцов и домов Германии — всего 44 штуки, часть которых разложена и развешена по комнатам, а остальные лежат на складе. Особенно обращает на себя внимание больших размеров ковер, разложенный в одной из комнат дачи;
ценных картин классической живописи больших размеров в художественных рамках — всего 55 штук, развешенных по комнатам дачи и частично хранящихся на складе; дорогостоящих сервизов столовой и чайной посуды (фарфор с художественной отделкой, хрусталь) — 7 больших ящиков;
серебряных гарнитуров столовых и чайных приборов — 2 ящика;
аккордеонов с богатой художественной отделкой — 8 штук;
уникальных охотничьих ружей фирмы Голанд-Голанд и других — всего 20 штук.
Это имущество хранится в 51 сундуке и чемодане, а также лежит навалом…
Свыше двух десятков больших ковров покрывают полы почти всех комнат.