В разгар боев под Новоград-Волынским, в ходе которых немцы пытались отбросить 9-й мехкорпус на северо-восток, что обеспечить продвижение к Киеву, Рокоссовский получил указание убыть в Москву. Приказом Ставки ВГК он был назначен командующим армией на Западном фронте и, таким образом, встал в ряды непосредственных защитников советской столицы.
Характерно, что в связи с расформированием механизированных корпусов из всех освобождавшихся командиров на более высокую должность командарма был отозван лишь он один. Это представляется лучшим свидетельством того, что в первых сражениях Великой Отечественной войны именно командир 9-го мехкорпуса проявил себя достойнее других.
16 июля Рокоссовский прибыл в Москву. Противник к этому времени высадил под Ярцево крупный воздушный десант и пытался окружить к западу и востоку от Смоленска 16-ю и 20-ю армии. Чтобы не допустить этого, Ставка спланировала контрудар, для нанесения которого создавались пять подвижных групп, каждая в составе нескольких танковых и стрелковых дивизий. Одну из групп для действий на главном, смоленско-вяземском направлении и должен был возглавить Константин Константинович.
Командующий фронтом маршал С.К. Тимошенко, ставя Рокоссовскому боевую задачу, предупредил, что предназначенные для него дивизии еще не прибыли, поэтому приказал подчинять себе любые части и соединения для организации противодействия врагу на ярцевском рубеже. Так прямо в процессе боев началось формирование соединения, в штабных документах именовавшегося группой генерала Рокоссовского, а в печати — «войсками командира Р».
Первой дивизией, встреченной на пути к Ярцево, оказалась 38-я стрелковая полковника М.П. Кириллова из 19-й армии генерала И.С. Конева. Ее Рокоссовский развернул восточнее Ярцево, уже захваченного противником. Вслед за стрелковым соединением в группе появилась 101-я танковая дивизия Героя Советского Союза полковника Г.М. Михайлова. Она насчитывала около 90 танков, из них всего семь тяжелых боевых машин, но и это при умелом использовании представляло определенную силу. Группа пополнялась также отходящими с фронта и выходящими из окружения отдельными подразделениями и даже одиночками.
«Узнав, что в районе Ярцево и по восточному берегу реки Вопь находятся части, оказывающие сопротивление немцам, люди уже сами потянулись к нам… — писал Рокоссовский. — Мне представляется важным засвидетельствовать это, как очевидцу и участнику событий. Многие части переживали тяжелые дни. Расчлененные танками и авиацией врага, они были лишены единого руководства. И все-таки воины этих частей упорно искали возможности объединиться. Они хотели воевать. Именно это и позволило нам преуспеть в своих организаторских усилиях по сколачиванию подвижной группы»[253].
В этих условиях многое зависело от личного примера командующего. В один из первых дней боев Рокоссовский с командующим артиллерией группы генералом И.П. Камерой проверял, как окопалась пехота. Неожиданно из-за гребня невдалеке расположенных высот появились густые цепи вражеских солдат, а затем и танки с черно-белыми крестами. Наши бойцы дрогнули: к лесу стали отходить сначала одиночки, а затем уже и группы. Что было делать генералам — кричать, грозить оружием? Нет, они встали во весь рост, на виду у всех — несуетливые, рослые, видимые со всех сторон. И это оказалось самым действенным средством против паники. Константин Константинович по этому поводу говорил, что напускная бравада и рисовка не отвечают правилам поведения командира, но порою необходимо встать выше правил.
Захватив Ярцево, соединения 3-й немецкой танковой группы стремились продвинуться по шоссе к Вязьме и одновременно развить наступление на юг к Ельне, в которую ворвались части 2-й танковой группы. Группа Рокоссовского получила приказ командующего фронтом на наступление. В условиях безраздельного господства вражеской авиации группа имеющимися силами сумела овладеть Ярцевом. В течение нескольких дней она отражала ожесточенные атаки танковых частей противника. 27 июля С.К. Тимошенко доносил в Ставку: «Ярцево твердо удерживается Рокоссовским».
На следующий день командующий группой сумел организовать контрудар, в отражение которого втянулись все части и соединения 3-й танковой группы Гота. 1 августа одновременным ударом группы войск Рокоссовского с востока и частей 16-й и 20-й армий с запада фронт окружения советских войск в районе Смоленска был прорван. Начались бои по обеспечению вывода этих войск из окружения.
Это был крупный успех. Гитлер — впервые во Второй мировой войне (!) — был вынужден отдать группе армий «Центр» приказ о переходе к обороне. И хотя обстановка в районе Смоленска продолжала оставаться сложной, стало ясно, что, как справедливо заметил полководец в своих мемуарах, гитлеровский план «молниеносной войны» затрещал.
После выхода наших войск из окружения группа Рокоссовского вошла в состав 16-й армии, а сам Константин Константинович был назначен ее командующим. Армия занимала оборону на 50-километровом фронте, перехватывая магистраль Смоленск — Вязьма. Все попытки противника прорвать оборону были пресечены, и на некоторое время он перешел к обороне.
Именно в ходе этих августовско-сентябрьских боев сложился коллектив руководителей, которые прошли с Рокоссовским большую часть войны — начальник штаба М.С. Малинин, начальник артиллерии В.И. Казаков, начальник бронетанковых и механизированных войск Г.Н. Орел. Секрет такого дружного, стабильного и работоспособного коллектива попытался раскрыть генерал-лейтенант Н.А. Антипенко, влившийся в него в качестве начальника тыла фронта на Брянском фронте: «К.К. Рокоссовский, как и большинство крупных военачальников, свою работу строил на принципе доверия к своим помощникам. Доверие это не было слепым: оно становилось полным лишь тогда, когда Константин Константинович лично и не раз убеждался в том, что ему говорят правду, и что сделано все возможное, чтобы решить поставленную задачу; убедившись в этом, он видел в вас доброго боевого товарища, своего друга. Именно поэтому руководство фронта было так сплочено и спаяно: каждый из нас искренне дорожил авторитетом своего командующего. Рокоссовского на фронте не боялись, его любили»[254].
Относительное затишье на фронте нарушилось с рассветом 2 октября: противник нанес сильный удар на центральном участке обороны 16-й армии. Его здесь ожидали, поэтому враг был отброшен с большими для него потерями. Казалось, ситуация контролировалась, из штаба фронта тоже никаких тревожных сигналов не поступало. А между тем гроза надвигалась. Удар 2 октября по 16-й армии не был ни случайным, ни единственным: именно на вяземском направлении немецко-фашистское командование начало генеральное наступление на Москву.
Вечером 5 октября командующий Западным фронтом генерал И.С. Конев приказал Рокоссовскому передать участок фронта с войсками командующему 19-й армией, а самому со штабом прибыть в Вязьму, принять пять стрелковых дивизий и организовать контрудар в направлении Юхнова. Однако обстановка менялась стремительно: в Вязьме никаких войск не оказалось, а штаб 16-й армии сам едва миновал удар гитлеровцев. В течение нескольких суток командующий вместе со штабом и присоединившимися в пути частями шли с боями по вражеским тылам, но все-таки пробились из окружения.
В районе Можайска Рокоссовский получил от нового командующего Западным фронтом генерала армии Жукова приказ: подчинив себе все войска, какие удастся обнаружить на месте, организовать оборону столицы на волоколамском направлении в полосе от Московского моря на севере до Рузы на юге. События развивались стремительно: 14 октября Константин Константинович прибыл в Волоколамск, а уже 16 октября враг нанес удар по левому флангу обороны армии.
Подчинённые Рокоссовскому войска надежно перекрыли Ленинградское и Волоколамское шоссе, по которым противник прежде всего стремился прорваться к Москве. В течение двух недель армия сдерживала значительно превосходившие силы врага. Командарм-16 создал на наиболее угрожаемых участках прочные противотанковые и артиллерийские очаги обороны, вынуждавшие врага прорывать все новые и новые позиции, применял имевшиеся у него танки не только против пехоты противника, но и — сосредоточенно — для борьбы с вражескими танками. Оба шоссе и танкоопасные направления между дорогами были заминированы, были также взорваны шлюзы Истринского водохранилища, что сильно замедлило продвижение танковой группы врага. Именно в составе 16-й армии добыли ратную славу воины стрелковых дивизий:
316-й генерала И.В. Панфилова и 78-й — полковника А.П. Белобородова, танкисты генерала М.Е. Катукова, кавалеристы генералов Л.М. Доватора и И.А. Плиева.
Правда, 27 октября под ударом многократно превосходящих сил врага, применившего 125 танков, пришлось оставить Волоколамск, но войска отошли на заранее подготовленный рубеж, по-прежнему перекрывая путь к столице.
На следующий день произошел эпизод, вызвавший крайнее возмущение Рокоссовского. В штаб армии прибыл генерал армии Жуков во главе специальной комиссии для расследования обстоятельств сдачи города. Константин Константинович был убежден, что никакой необходимости в подобном разбирательстве и примерном наказании виновных нет, и потому подчиненных в обиду не дал.
Надо сказать, что во время битвы под Москвой служебные отношения между двумя полководцами складывались уже иначе, чем раньше. Рокоссовский объяснял это так: «Главное, видимо, состояло в том, что мы по-разному понимали роль и форму проявления волевого начала в руководстве. На войне же от этого многое зависит»[255].
За этими размышлениями крылся принципиальный для понимания взаимоотношений Жукова и Рокоссовского эпизод, широко освещенный в литературе. Напомним, что когда бои приблизились к Истринскому водохранилищу, командующий 16-й армией предложил отвести вверенные ему войска за водоем и оборону организовать там. Само водохранилище, река Истра и прилегающая местность представляли, на взгляд Рокоссовского, прекрасный рубеж, заняв который заблаговременно, можно было организовать прочную оборону, притом небольшими силами — такими доводами обосновывал командарм свое предложение. Но Жуков категорически запретил это делать. Когда же Рокоссовский, будучи абсолютно уверенным в своей правоте, получил согласие на указанный маневр со стороны начальника Генерального штаба маршала Б.М. Шапошникова, командующий Западным фронтом свой запрет подтвердил самым категорическим образом. А затем состоялся очень тяжелый телефонный разговор. «.. Я вынужден был ему заявить, — говорил Рокоссовский о Жукове, — что если он не изменит тона, то я прерву разговор с ним. Допускаемая им в тот день грубость переходила всякие границы».