При этом, говоря о программе эсеров, которая легла в основу «Декрета о земле», Ленин неоднократно подчеркивал, что крестьянский наказ не отражал большевистских требований по аграрному вопросу. Но, поскольку в нем была выражена воля трудового крестьянства, большевики приняли его: «Мы, – говорил Ленин, – открыто сказали в нашем декрете от 26 октября 1917 года, что мы берем в основу крестьянский наказ о земле. Мы открыто сказали, что он не отвечает нашим взглядам, что это не есть коммунизм, но мы не навязывали крестьянству того, что не соответствовало его взглядам, а соответствовало лишь нашей программе».
Аграрная программа большевиков подразумевала не раздачу земли крестьянам, а – в программе минимум, рассчитанной на буржуазную революцию, – «свободное развитие классовой борьбы в деревне», то есть перенесение в деревню капиталистических отношений. В перспективе это вело к расслоению крестьянства на собственников и деревенский безземельный пролетариат, появлению новых форм сельскохозяйственного производства, аналогичных фабричным – крупных, построенных на капиталистических принципах хозяйств с наемной рабочей силой.
Однако революция в России развивалась нестандартно: вопреки представлениям марксистов об изначальном (и довольно продолжительном) буржуазном этапе, революция с самого начала, с 1905 года, шла под социалистическими лозунгами и коллективистскими, а не буржуазными требованиями. Эта направленность прекрасно прослеживается в приговорах и наказах крестьян Российской империи в Государственную думу, это видно в приговорах, собранных эсеровской партией. Потому «Апрельские тезисы» Ленина говорили уже об организации на бывших помещичьих землях передовых сельскохозяйственных производств, где достигалось бы существенное увеличение производительности труда благодаря коллективной обработке земли под руководством профессиональных агрономов, применению удобрений, техники и т. д. В ленинских «Материалах по пересмотру партийной программы» большевиков марта – апреля 1917 года говорилось о поддержке почина «тех крестьянских комитетов, которые в ряде местностей России передают помещичий живой и мертвый инвентарь в руки организованного в эти комитеты крестьянства для общественно-регулированного использования по обработке всех земель». Также партия советовала «пролетариям и полупролетариям деревни, чтобы они добивались образования из каждого помещичьего имения достаточно крупного образцового хозяйства, которое бы велось на общественный счет Советами депутатов от сельскохозяйственных рабочих под руководством агрономов и с применением наилучших технических средств».
В 1917–1918 годах, пока Гражданская война не смешала все планы, Ленин активно призывал крестьянство создавать такие хозяйства, полагая, что их успешность будет отличным доводом для частника и далее объединяться в сельскохозяйственные коммуны. Впрочем, до поры до времени этот вопрос было предоставлено решать крестьянству по собственному усмотрению.
Большевики, таким образом, вобрали в свою концепцию наиболее популярные в крестьянстве идеи. Но одновременно предприняли ненасильственную попытку направить стихийный процесс в правильное с их точки зрения русло, а именно к организации коллективных хозяйств.
Не будем обращаться к опыту тотально дискредитированных за последние 20 с лишним лет колхозов, но и современная разница между агрохолдингами с внешним финансированием и современными же одиночными фермерскими хозяйствами говорит в этом отношении сама за себя: фермерство без серьезных госдотаций, сравнимых со странами Запада, в России не прижилось, в то время как основанные крупным капиталом и живущие по принципу производящего сектора агрохолдинги показывают чудеса производительности.
Ведь из самых элементарных соображений следует, что простая раздача земли крестьянам, столь привлекательно выглядящая при «бытовом» подходе к проблеме, в реальности никаких выдвинутых аграрным перенаселением вопросов не решала. 80 процентов населения страны проживало в сельской местности, где в подавляющем большинстве вело крайне примитивное хозяйство, непрерывно балансируя на грани голода. Увеличение земельных наделов за счет государственных и помещичьих угодий помогло бы наконец накормить деревню. Но одновременно это вело к сокращению или ликвидации самих помещичьих хозяйств – наиболее товарных на тот момент в России (вопреки распространенному заблуждению, товарный хлеб в Империи, которая кормила пол-Европы, производили именно помещики, используя, по сути, новый вариант барщины – крестьянские отработки; крестьяне же по большей части кормили только сами себя – подробнее об этом см. «Сумерки Российской империи»). А думать следовало и о благосостоянии городов, и о получении ресурсов для дальнейшего развития.
Простое распределение земли среди крестьянства даже на теоретическом уровне с большой долей вероятности вело к «капсуляции» деревни, при которой городу доставался бы минимум излишков. С этим, сделав ставку на аграрную программу эсеров, большевики столкнулись в период военного коммунизма и НЭПа. Достигнув определенного улучшения (в том числе и во время военного коммунизма), деревня остановилась в своем развитии, перестав в полной мере удовлетворять нужды городов. В городах под конец НЭПа вновь пришлось вводить карточки на продовольствие.
Но по-другому и быть не могло: за прошедшие годы на селе не произошло кардинальных изменений, никуда не делась крайне низкая производительность труда, архаичные методы землепользования, практически полное отсутствие современных машин и технологий. Дать больше, чем деревня давала, она уже не могла. Раздача земли крестьянам, таким образом, помогала лишь накормить самих крестьян.
Но и безземелие было лишь частью большой проблемы. Другой ее срез, не менее важный в стратегическом плане развития государства, – это вопрос аграрной перенаселенности по сравнению с предельно малой численностью городского населения. Для развития промышленности требовалось высвобождение рабочих рук, требовалось направить огромные массы излишнего крестьянства в города (естественно, при условии соответствующего роста промышленности). Фактически Россия в начале XX века столкнулась с неизбежностью раскрестьянивания – иных методов развития и способов выдавить рабочую силу из деревни не было. Спектр возможных альтернатив сужался до минимума. В свое время Англия кардинально решила аналогичную проблему путем огораживания – массы крестьян были насильно согнаны со своей земли. В течение нескольких десятилетий в стране, ранее покрытой сетью деревень, была искоренена массовая аграрная культура за счет роста ткацких мануфактур, требующих расширения овцеводства и все больших поставок сырья – шерсти. В итоге «овцы съели людей» – земли отошли под пастбища, бывшие крестьяне, лишенные дома и всяких средств к существованию, создали рынок рабочей силы, отчасти пополнив рабочий класс, отчасти городское дно, отчасти сформировав класс безземельных сельскохозяйственных рабочих – батраков. Но Россия все время шла по принципиально иному пути, наделяя землей, то есть привязывая людей к наделам.
Безземелие, к которому спустя много лет привела отмена крепостного права, было результатом половинчатых и непродуманных реформ, а не элементом плана. Столыпинская реформа, сделавшая ставку на кулака в ущерб середняку и бедняку, никак не была раскрестьяниванием в полной мере (хоть и стоило ожидать, что в процессе реформы произойдет неизбежное выделение из общей массы безземельного деревенского, а затем и городского пролетариата). Реформа содержала в себе важный фактор – расселение, то есть вновь наделение землей, пусть и в Сибири. Но эта реформа, сделавшая ставку на 10 процентов зажиточных крестьян, провалилась под революционным давлением 90 процентов бедных земледельцев, из которых лишь малая доля согласилась на переселение. Деревня категорически отвергала даже такие мягкие, по сравнению с английскими, попытки внедрения капиталистических отношений в своей среде.
Но провал «мягкой» реформы еще более сужал спектр возможных действий. В политологии существует понятие «мальтузианской ловушки» – ситуации, при которой в доиндустриальных и ранних индустриальных обществах рост населения периодически обгоняет рост производства продуктов питания. Возникает голод, который «регулирует» численность населения. А возникающий по итогам голодных лет избыток провоцирует очередной демографический всплеск. В этой ситуации даже относительный рост производительности сельского хозяйства в результате технологических инноваций приводит лишь к выводу проблемы на новый уровень. Применение новых технологий дает избыток, следует рост населения деревни, и этот рост опережает темпы технологического переоснащения. Начинается голод, который ставит крест в том числе и на более широком внедрении новых технологий и машин. В долгосрочной перспективе не происходит ни роста производства продуктов питания, ни улучшения условий существования людей.
Россия, в силу резкого роста численности населения в конце XIX – начала XX веков, находилась на пороге мальтузианской ловушки. Хорошо известным из истории выходом из этой ситуации было именно раскрестьянивание.
Такой ход событий был прерван революцией. Все партии, включая большевиков, вынуждены были считаться с требованиями крестьянской массы – основной по численности группы населения. Олицетворением этих требований стал в 1917 году Декрет о земле и последовавший за ним Закон о социализации земли. Земля поступила в общественную собственность, наделы были розданы «по едокам» – вновь население было привязано к земле, к своему кровному участку.
Но, решая тем самым «бытовой» срез аграрного вопроса, его окончательное разрешение переносилось на будущее. Вызов, который стоял перед страной, заключался в необходимости накормить всех, а не только крестьянство, получая при этом достаточно ресурсов для дальнейшего промышленного развития. Нефти и газа, с горем пополам спасающих современную Россию вот уже 20 лет, на тот момент у государства не было.