Обстановка на фронте стабилизировалась. В результате Смоленской операции наши войска продвинулись на запад до двухсот пятидесяти километров, очистив от оккупантов Смоленскую область и войдя в Белоруссию, заняли оборонительные позиции. К обороне готовились и немцы. Затишье не было полным. Немцы продолжали бомбить Смоленск и совершали разведывательные полеты. Их положение значительно ухудшил открытый союзниками 6 июня второй фронт. Стало понятно, что и советские войска вскоре продолжат наступление.
15 июня нам поставили цели на летнюю кампанию. стратегическое наступление в Белоруссии, и 218-й полк стал готовиться к боевой работе.
24 июня рано утром нам поставили задачу поддержать наступление наземных войск под Бобруйском. Наша цель – вражеская артиллерия вокруг Паричей. Это мой тридцать пятый боевой вылет. Погода мерзкая. туман и низкая облачность. Поэтому отобрали четверку опытных экипажей, допущенных в СМУ. Взлетели в 7 часов 15 минут на двухместных штурмовиках с пушками НС-37, фугасными авиабомбами ФАБ-50 и авиационными снарядами РС-132. Сопровождает нас одна пара «Кобр», лучше оборудованных для таких метеоусловий. Видимость по горизонту не превышает девятьсот метров.
Мы набрали двести метров и взяли курс прямо на Паричи. «Кобры» так низко лететь не могли, терялся смысл прикрытия, поэтому истребители полезли вверх в облачность и сразу нас потеряли. Была надежда, что и немецкие истребители не смогут организовать противодействие в такую погоду. Но мы ошибались. Уж не знаю, как немцев на нас навели, может по радиолокационной станции, может ночников каких послали, но только мы пересекли линию фронта, на нас сзади сверху из облачности выпали Мессершмитты, предварительно связав боем пару прикрытия. Звено распалось. Немец зашел нам в хвост, Наум вел отчаянный огонь. От пулеметно-пушечного огня Ил получил значительные поврежден и еле держался в воздухе. Руль направления не работал – перебило тросовую проводку, самолет вяло реагировал на отклонение ручки по тангажу. Я сбросил бомбы, с трудом развернувшись элеронами и «газом» используя гироскопический момент винта, и пошел в сторону своего аэродрома, попытавшись уйти в облачность. Чувствую, как внутри меня становится жарко, давление бьет в голову, неужели все, вот и наше время подошло…
В 1944 году вышло новое Наставление по боевым действиям штурмовой авиации, требующее от каждого летчика постоянно сохранять свое место, в общем строю. Самовольный выход из группы рассматривался как преступление. Чего таить грех, были случаи, когда летчиков подводили нервы, и они покидали боевые порядки, под любыми предлогами возвращаясь на аэродром. С другой стороны – отрыв отдельного экипажа не только ставит выполнение боевой задачи под угрозу, но и делает одиночный самолет легкой мишенью. Инструкции в авиации написаны кровью, но сегодня у меня не было выхода. От истребителей мы удрали, что с остальным звеном я не знал. Осматриваю самолет. Обшивка крыла вся изуродована. Лечу и думаю. прыгать или сажать? Решил. дойдем до аэродрома, там будет видно. Посадить самолет без педалей с неэффективным рулем высоты сложная задача. Я вспомнил Мирона Ефимова, командира 8-го Гвардейского полка, он два раза сажал самолет с подобными повреждениями, а ведь я в авиации дольше, обязан справиться. Да и какой летчик любит парашют? С прогревом туман начал рассеиваться. Впереди вижу аэродром, буду сажать. Предупредил Наума. Работаю дросселем, помогая рулю высоты. Как сажать? Принял решение. «по-обычному», только на запасную полосу подальше от стоянок и строений, аэродром большой, еще немцами оборудованный. Делаю пологий заход, выпускаю шасси и механизацию, повезло, что не перебило пневмосистему. Плавно убираю «газ» и почти до конца тяну на себя штурвал. Посадка получается достаточно мягкой. Техники считают повреждения, их много, больше двадцати пулевых и три крупные дырки от снарядов. Самая большая дыра в месте стыковки хвостовой части самолета со средней. Рама и обшивка повреждены, торчат стрингеры. Трос руля направления перебит, а тяги руля высоты целы, но поврежден сам каркас руля. Еще бы немножко и хвост нам срезало. Лонжероны крыльев целые, но обшивка порвана. Из вылета вернулись только мы. Три Ил-2 и оба истребителя были сбиты. Три человека погибли, остальные вышли в расположение 65-й армии.
Самолет восстанавливали почти трое суток, но починили, технический состав молодцы, я ходатайствовал о благодарности механикам, может и наградят.
Меня назначили старшим летчиком – ведущим пары. Лысенко последовательно выводит меня в командиры.
27 июня в 15.15 шестью самолетами под командой лейтенанта Бизяева вылетели для удара по танкам, окруженным в районе Бобруйска. Сегодня загрузили необычные боеприпасы – по две кассеты противотанковых кумулятивных 2,5 килограммовых бомб. Техники потратили более тридцати минут на установку всех боеприпасов. Эти бомбы, ПТАБ, не новость, первыми их применил штурмовики нашей дивизии еще под Малоархангельском год назад, и летчики полка имеют опыт использования таких бомб, но не я. Перед полетом получил инструкцию от Бизяева. сбрасывать с высоты менее ста метров в пологом пикировании. При кучном падении ПТАБ из двух контейнеров поражается все в полосе пятнадцать на семьдесят пять метров. Для уничтожения танка достаточно прямого попадания нескольких бомб. Эффективность выше, чем у фугасов. Кроме контейнеров взяли еще по комплекту бронебойных реактивных снарядов. Нас сопровождает четыре истребителя.
Погода – полная противоположность последнему вылету. Лето берет верх. После обеда хочется сбегать на речку, а не лететь на задание, но ведь под трибунал отдадут.
Идем, ориентируясь по Березине на высоте двести метров. Танки обнаружили южнее Бобруйска. Несколько тяжелых машин прикрывали дорогу с Паричей возле переправы через Березину. Штурмовики прошлись над целью чтобы оценить обстановку и построить круг. Я решил атаковать схода. Спикировав, я открыл кассеты, высыпав смертоносное содержимое метров с семидесяти пяти. Танки стояли на высоте, откуда им было удобно вести огонь по позициям наших войск, ничем не защищенные сверху. Я знал, что для снижения эффективности ПТАБ достаточно укрыть танк высоким навесом из деревьев или металлической сеткой, но здесь немцы были не готовы. Сделав круг, я убедился что, по крайней мере, один танк загорелся и отошел для повторной атаки. Мы зависли над немецкими позициями, проводя атаку за атакой. Через некоторое время горело уже четыре танка, остальные, заведя моторы, начали отходить с высоты. Боевой вылет можно было считать успешным, и мы пошли обратно. По дороге на аэродром экипажи, позволив себе расслабиться, не теряя друг друга, разошлись парами для отработки групповой слетанности на простой пилотаж. Уже находясь в зоне своего аэродрома, когда ничего не могло угрожать, один молодой летчик, выполняя резкий вертикальный маневр, потерял скорость и плашмя упал на землю. Вот так, из боя вышли все целыми, а тут катастрофа. Немецкая авиация сегодня молчала. В хорошую погоду днем люфтваффе все трудней противостоять нашему численному превосходству. Дуэль над Бобруйском в этот день все же состоялась, наши истребители сбили два самолета противника, потеряв два своих.
К нам привезли пленного немецкого майора, сбитого в районе Витебска, его кажется, звали Ляйхт. Он оказался нашим «коллегой» штурмовиком, только летал на ФВ-190. Провозили майора по авиационным частям с воспитательной целью, показать, что немцы не такие уж «несбиваемые» асы. Собственно говоря, их никто и не боялся, даже молодые пилоты – не сорок первый…
Впервые я поймал себя на мысли, что так близко вижу противника. На штурмовках для меня немцы – это живые фигурки, разбегающиеся от Ила или ведущие по нам огонь. Их истребителей мы так близко не подпускаем. Я не понимал немецкого, вопросы задавали через переводчика. Немец, вел себя как человек обреченный, но с достоинством и без страха. Вглядываясь в его худощавое открытое лицо с волевым подбородком и прямым носом, я понял, что этот мужчина, приблизительно моих лет, не мифический враг, а такой же человек, как и мы все из плоти и крови, со своими принципами, привязанностями и мечтами. Наверняка дома его ждала семья. Если бы не война, он мог бы вести вполне размеренную спокойную жизнь, по выходным гулять с детьми и женой в парке, а получись нам встретиться в мирной жизни. Почему мы уступали им так долго небо и землю, они не полубоги, просто хорошие солдаты, дело не в них, в нас. Это мы не умели воевать, не умели планировать операции, не умели наладить взаимодействие между войсками, особенно по родам и видам, долго не было всеобщей связи, не говоря уж про локационные станции. А летчики наши не хуже. пилотажники, снайпера, и пехотинцы наши не хуже, и прочие рода войск, и героев не меньше. Но отсутствие знаний и опыта по взаимодействию, отсутствие связи выбивало из колеи, делая беспомощными до слез, заставляя отступать до сорок третьего, поливая поля кровью миллионов бойцов. Их стратеги были грамотней наших, образованней в военном деле. Теперь уж и наши закончили «фронтовые академии», научились. Лучше поздно, чем никогда, но жаль что поздно!
Я назначен командиром звена, Лысенко собирается отправить меня в академию в Чкалов и временно перевел в штаб полка, сейчас я больше занимаюсь обучением пополнения, отрабатываем слетанность в группе, боевых вылетов я пока не делаю. В учебные полеты Ваську не беру, она преданно, как собачка ждет меня на аэродроме.
После освобождения Бобруйска мне удалось несколько раз бывать в городе и осмотреть его. Путешествовал я с неразлучной Васькой, сидящей в уже порядком потрепанной противогазной сумке. Ее милая мордочка преданно и нежно смотрела на меня, что доставляло мне удовольствие и умиление. Я посетил Бобруйскую крепость, где немцы устроили концлагерь и действующую Никольскую церковь. На пороге собора меня остановил пожилой священник, вежливо попросив не заходить в храм с кошкой. Уважая правила, я не настаивал. Священник, настоятель собора, видя мое скромное поведение, пригласил меня к себе. Мы разговорились. Я дал понять батюшке, что не верующий, но и не коммунист, и воинствующим атеизмом не страдаю. Во что верить – дело каждого. Священника звали протоиерей Ярослав. Прощаясь, он спросил, не может ли часть помочь продуктами детям, бегающим в храм с соседних улиц и даже ближайших деревень. Многие из них лишились родителей, и пока власти определят их судьбу, надо было как-то помочь. Я пообещал переговорить с начальством, и действительно, полк смог организовать некоторую помощь. Я еще несколько еще раз встречался с отцом Ярославом передовая продукты для детей, и наши отношения, если не брать двойную разницу в возрасте, приобрели товарищеский характер, ну или походили на отношения отца с сыном. Не знаю почему, но я находил некоторое успокоение в разговорах с пожилым священником. Меня очень волновали домашние, ведь от семьи я давно не получал писем и не знал об их жизни с момента последнего отпуска. Я рассказал ему о себе, отец Ярослав оказался открытым человеком, уж не знаю почему, но я пользовался у него доверием и наши разговоры носили слишком откровенный характер. Услышь их посторонний, он бы не избежал осуждения, если не высшей меры, впрочем, как и я.