Эти мероприятия позволили нам, в свою очередь, поставить вопрос о том, чтобы сразу же после объявления войны вторгнуться в Западную Белоруссию и на Украину и дезорганизовать район сосредоточения противника (курсив и подчеркивание мои. - К. Р.), отнеся таковой глубоко в [его] тыл...».
Повторим эту мысль «великого» полководца: «Сразу же после объявления войны вторгнуться» на территорию противника. Тухачевский поясняет свою мысль: «Если война вспыхнет неожиданно и поляки не будут иметь в своем распоряжении предмобилизационного периода, то действия наших армий вторжения будут носить еще более решительный характер.
Само собой понятно, что быстрые действия армии вторжения, поддержанные сильной авиацией, могут сорвать эти мобилизационные перевозки и поставят мобилизуемую польскую армию в очень тяжелое положение.
Далее, операции вторжения дезорганизуют аэродромную полосу приграничной полосы противника, заставляя его отнести развертывание своей авиации в глубину...
Таким образом, операции вторжения срывают сроки сосредоточения противника, если война началась без предмобилизационного периода, что наносит ощутимыи удар по польской мобилизации; наконец, операции вторжения наиболее надежно обеспечивают собственное стратегическое сосредоточение».
Может показаться, что против такой логики трудно возразить. Но даже в своем «Плане поражения» Тухачевский пишет: «Уборевич указывает на то, что вредительством являются операции вторжения, если они имеют разрыв во времени с окончанием сосредоточения главных сил».
Такое обвинение он отвергает: «Это не правильное, ошибочное заключение. Операции вторжения именно потому и принимаются, что запаздывает стратегическое сосредоточение и его надо обеспечить заблаговременным вторжением.
В зависимости от успехов сосредоточения на том или другом фронте части армий вторжения могут быть поддержаны соединениями из состава главных сил и смогут обеспечить этим последним более удобные рубежи развертывания».
Более того, Тухачевский уверяет: «Однако же если такое удержание за собой территории противника армиями вторжения не удастся, то их задачу следует считать выполненной, если они растянут и оттеснят назад сосредоточение противника и тем самым обеспечат бесперебойность собственного стратегического сосредоточения».
Ирония истории в том, что не Тухачевский, а другой «великий» полководец Жуков педантично, с эпигонской точностью воспроизвел задуманную Тухачевским схему «вторжения» в планах отражения агрессии Красной Армией. Как раз в этом и состояла трагедия 1941 года!
Даже в своих «Воспоминаниях и размышлениях» Жуков не скрывал своего преклонения перед авторитетом Тухачевского. Впрочем, В. Краснов пишет без обиняков: «Г.К. Жуков считал своими учителями в области военного дела М.Н. Тухачевского, И.П. Уборевича, А.И. Корка, И.Я. Якира. Ему не раз приходилось с некоторыми из них участвовать в оперативных играх, командно-штабных учениях в Белорусском военном округе. Жукова всегда поражала глубина их знаний, широта оперативного мышления».
И именно в соответствии с планом Тухачевского – Жукова накануне войны Генеральный штаб произвел сосредоточение «на наших западных границах большого числа механизированных (танковых)... и стрелковых соединений в штатах, близких к штатам военного времени ».
Именно в соответствии со схемой Тухачевского начали действовать с началом войны войска Красной Армии, намереваясь нанести контрудары для «вторжения» на территорию противника. Однако, даже имея подавляющий перевес в количестве танков, самолетов и артиллерии, они потерпели поражение.
В том и состояла беда! Поклонник Тухачевского, Жуков стал рабом тактических концепций изменников. Человек, не обладавший военными талантами, держиморда и солдафон, Жуков принял к исполнению пораженческий план начала войны Тухачевского. Он не увидел его коварного дна. Того, что видел Уборевич. Он не понял, что это был «План поражения» – при любой раскладке сил.
Не сумевший критически оценить существо концепции Тухачевского, всей логики замыслов заговорщиков, Жуков положился на «учителей». В результате, имея подавляющее превосходство в танках, самолетах и артиллерии, начальник Генерального штаба поставил Красную Армию под сокрушительный удар. А страну – перед бездной катастрофы.
Позже он вынужден был признать, правда, без ссылок на Тухачевского: «Одной из важнейших причин поражения наших войск в начальный период войны явилась недооценка Наркоматом обороны и Генеральным штабом существа самого начального периода войны, условий развязывания войны и ее ведения в первые часы и дни (курсив мой. – К. Р.)». Жуков лгал. То была не «недооценка» – это результат профессиональной несостоятельности!
Но вернемся назад. В самый разгар событий, связанных с разоблачением заговора, 4 июня 1937 года умерла Е.Г. Джугашвили. Похороны матери вождя организовал Л. Берия; сам Сталин на них не присутствовал. Причина «неисполнения» вождем сыновнего долга была более чем уважительной. Не мелкие заботы удержали его в Москве.
Там с 1 по 4 июня шло длительное заседание Военного совета при наркоме обороны СССР, на котором в первый день, в порядке самокритики, Ворошилов объяснял состояние дел в связи с раскрытием заговора. Объяснять было что. К этому моменту уже арестовали 20 членов самого Военного совета. Совещание было расширенным. Кроме постоянных членов Военного совета на заседании присутствовало 116 руководителей военных округов и работников наркомата. На петлицах гимнастерок сидящих в зале преобладали «кубари» и «шпалы».
Сталин выступил на заседании 2 июня. Сохранилась не редактированная стенограмма его выступления. Оно не выглядит официальным. Даже сама форма подачи им информации носила характер импровизации, доверительного разговора, прерываемого репликами с мест и обменом мнений. Сталин воздерживается от резких и крайних оценок. Он как бы рассуждал вслух.
И уже это свидетельствует об отсутствии преднамеренности возбуждения дела Тухачевского и его подельников. Иначе бы Сталин придал своему выступлению совсем иную эмоциональную и политическую окраску.
Вместо этого вождь говорил о случившемся почти как о заурядном событии. Не повышая тона и как бы взвешивая сказанное: «Вижу на ваших лицах мрачность и некоторую растерянность. Понимаю, что тяжело слышать такие обвинения в адрес людей, с которыми мы десятки лет работали рука об руку и которые теперь оказались изменниками Родины. Но омрачаться и огорчаться не надо.
Явление хоть и неприятное, но вполне закономерное. В самом деле: почему иностранные разведки должны интересоваться областью сельского хозяйства, состоянием транспорта и оставить где-то в стороне Красную Армию».
Сталин начал выступление с тройного повторения призыва «изучить». «Товарищи, – говорит он, – в том, что военно-политический заговор существовал против Советской власти, теперь, я надеюсь, никто не сомневается.
Факт, такая уйма показаний (курсив мой. – К. Р.) самих преступников и наблюдения со стороны товарищей, которые работают на местах, такая масса их, что, несомненно, здесь имеет место военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами.
Ругают людей: одних мерзавцами, других – чудаками, третьих – помещиками.
Но сама по себе ругань ничего не дает. Для того чтобы это зло с корнем вырвать и положить ему конец, надо его изучить, спокойно изучить, изучить его корни, вскрыть и наметить средства, чтобы впредь таких безобразий ни в нашей стране, ни вокруг нас не повторялось.
...Прежде всего, обратите внимание, что за люди стояли во главе военно-политического заговора. Я не беру тех, которые уже расстреляны (речь шла об участниках предыдущих процессов. – К. Р.), я беру тех, которые недавно еще были на воле. Троцкий, Рыков, Бухарин – это, так сказать, политические руководители. К ним я отношу Рудзутака, который также стоял во главе и очень хитро работал, путал все, а всего-навсего оказался немецким шпионом.
Карахан, Енукидзе. Дальше идут Ягода, Тухачевский – по военной линии, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Гамарник – 13 человек.
Что это за люди? Это очень интересно знать. Это – ядро военно-политического заговора, ядро, которое имело систематические сношения с германскими фашистами, особенно с германским рейхсвером, и которое приспосабливало всю свою работу к вкусам и заказам со стороны германских фашистов. Что это за люди?»
Но прервем выступление вождя. Это было продолжительное выступление, и обратим внимание на очевидный парадокс. По версии противников Сталина, он чуть ли не лично спланировал весь ход репрессий в отношении «героических» полководцев. И вдруг, в момент кульминации, когда, казалось бы, нужно заклеймить изменников, он начинает рассуждать перед высшим составом армии не о том, что арестованы враги, а о том, «что это за люди?».
Уже из содержания его выступления явственно проступает, что даже у него к этому моменту еще не сложилась целостная концепция в оценке случившегося. Тем более в его рассуждениях нет злонамеренной обдуманности в обвинении заговорщиков. Скорее, Сталина можно упрекнуть в заземлении оценки событий.
И, суммируя информацию как аналитик, он не находит в ней социально-политических мотивов: «Вот здесь выступал т. Кулик, который говорил, что Тухачевский стал врагом народа якобы потому, что он бывший помещик».
Сталин назвал такую точку зрения неправильной, поскольку «она биологическая, а не социальная. «...» Поэтому общая мерка, что это не сын батрака, – это старая мерка, к отдельным лицам не применимая. Это не марксистский подход...
Есть у вас еще другая, тоже неправильная ходячая точка зрения. Часто говорят: в 1922 году такой-то голосовал за Троцкого. Тоже неправильно. Человек мог быть молодым, просто не разбирался, был задира