этого же года там синагогу», тоже не случайно пошел на этот шаг.
Дело в том, что еще 29 апреля 1937 года заместителя наркома НКВД Украины Зиновия Кацнельсона отозвали из Киева и назначили заместителем начальника ГУЛАГа, но арестовали его лишь 17 июля, больше чем через месяц после осуждения Тухачевского и его подельников. Приговор о высшей мере наказания он выслушал 10 марта следующего года. Видимо, это и стало основанием для побега Фельдбина. В своей книге Фельдбин написал, что «о заговоре военных и скором падении Сталина» он узнал от своего родственника заместителя наркома внутренних дел Украины Кацнельсона.
В октябре 1938-го стал невозвращенцем капитан госбезопасности Матус Азарович Штейнберг.
Симптоматично, что предательство «великих нелегалов» началось с банальных краж. Так, «прощаясь» с СССР, Кривицкий-Гинзберг украл несколько десятков тысяч франков, Орлов-Фельдбин прихватил 68 тысяч долларов, Рейсс-Порецкий украл 60 тысяч долларов. По тем временам это были огромные деньги.
Примечательно и то, что именно в период, когда резиденты разведки скатывались на путь предательства, в Советский Союз вернулись из эмиграции писатель Куприн, поэтесса Цветаева и композитор Прокофьев. После возвращения Прокофьев написал свою знаменитую оперу «Ромео и Джульетта», а к 20-летию Октября создал кантату на тексты Маркса, Ленина и Сталина. Как у бежавших, так и у вернувшихся были не только разные взгляды на будущее, но и противоположные оценки происходившего в стране.
Впрочем, для 1937 года вообще характерна противоречивость оценок, и чаще всего эта особенность является следствием неинформированности. Историки сделали все возможное, чтобы, заморочив читающей публике голову, десятилетиями держать ее в неведении относительно действительного развития событий и участия в них конкретных лиц.
В те по-летнему жаркие дни июля 37-го года, когда старейшие чекисты Агранов-Соренсон и Кацнельсон оказались под арестом, из Москвы в республики и края страны отправились комиссары госбезопасности в высоких чинах. Израиль Леплевский стал наркомом внутренних дел на Украине, Борис Берман – в Белоруссии, Генрих Люшков занял пост начальника управления в Дальневосточном крае, откуда и сбежал в Японию!
В этом не было никакого коварства. Репрессии, которые затребовали у ЦК партийные руководители на местах, только начинались. И то, что во главе их вставали профессионалы, комиссары высокого ранга, лишь результат того, что иных кадров у Ежова просто не было. Безусловно, что репрессии осуществляли не только евреи. В Московской области их проводил поляк С.Ф. Реденс, в Ленинградской – латыш Л.Н. Ваковский (Штубис). Однако именно замалчивание роли евреев в репрессивном процессе повлекло за собой необъективность оценок и смещение акцентов в событиях 37-го года.
В тенденциозной литературе вообще чрезмерно преувеличена роль Ежова, как якобы едва ли не единственного инициатора и координатора репрессий. Но так ли уж велика роль «маленького» наркома? Мог ли Ежов лично развернуть и осуществить сотни тысяч («либералы» бездоказательно уверяют – миллионы!) «необоснованных» арестов, обвинений и осуждений? Обладал ли он такой властью и реальной практической возможностью?
Публицисты, неоправданно-гротескно, дважды лепили из «железного наркома» ложный образ. Сначала «героя», а затем «злобного садиста». Однако то, что из Ежова сделали «стрелочника», некоего «козла отпущения», не случайно. За тенью этой плакатно нарисованной в литературе фигуры была умышленно скрыта значительная группа людей, являвшихся непосредственными исполнителями карательных акций.
В том, что процесс, начавшийся с пресечения потенциально опасной деятельности националистов, бывших кулаков и уголовников почти закономерно перешел в чистку партийных и государственных структур, аппарата НКВД и армии, не было особой заслуги Ежова. Кстати, сам «маленький нарком» и не претендовал на эти лавры. Он осознавал, что не дорос до античного героя, очистившего мифические конюшни.
Уже на суде Ежов так подвел итоги своей деятельности: «Я почистил 14 тысяч чекистов... Везде я чистил чекистов. Не чистил их только в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на самом деле получилось, что я под своим крылышком укрывал вредителей, шпионов и других мастей врагов народа».
Правда, Б. Соколов «поправляет» Ежова, отметив, что «в действительности в 1937-1938 годах было арестовано 11 407 чекистов ». Впрочем, вряд ли Николай Иванович мог лично «почистить» и 11 тысяч профессионалов. Но даже если допустить такую работоспособность, то очевидно, что у него одного никак не могли бы дойти руки до всех остальных репрессированных в 1937 году. Врагов «чистила» вся страна. Во всех слоях общества находились люди, полагавшие, что нельзя останавливаться на полумерах.
И все-таки главными вдохновителями, организаторами, фактически жрецами репрессивной практики являлись партийные руководители регионов. Среди них находились такие одиозные фигуры, как 1-й секретарь Московского городского и областного комитетов ВКП(б) Хрущев и 1-й секретарь Западно-Сибирского крайкома партии Р.И. Эйхе. Мало им уступали в агрессивности Косиор – генеральный секретарь ЦК КП(б) Украины и первые секретари обкомов партии: Куйбышевского – Постышев, Донецкого – Прамнэк, Азово-Черноморского и Ростовского – Евдокимов, Генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Косарев.
У них уже был опыт, и они взялись за дело с тем же рвением, как и при проведении коллективизации. Инициированная главами верхнего эшелона, возглавлявшими регионы республик, краев и областей, начавшаяся летом 37-го года как профилактическая акция накануне предстоявших выборов первая волна репрессий сразу свернула в сторону.
В России она захватила руководителей местных Советов и рядовых коммунистов. В республиках, где репрессии проводились под лозунгом борьбы с национализмом, к осени в числе арестованных оказались и некоторые секретари парторганизаций. Однако после арестов действительных участников заговора организаторы и исполнители акции уже вошли во вкус. Чистка приобретала инерцию, и теперь под репрессии попали «маленькие люди».
Поэтому на следующий год по стране прокатилась ответная волна. Она смела тех, кто в процессе безусловно необходимой чистки осуществил произвол и беззаконие. Тогда-то на скамью подсудимых сели партийные функционеры и названные Ежовым «14 тысяч» чекистов. На ней оказались также работники прокуратуры и судов, допустившие ситуацию, при которой в сеть репрессий попало много «мелкой рыбы».
В этом разграничении периода репрессий на две составные части заключается ключевой смысл, объясняющий их характер и выделяющий их инициаторов. Одновременно он раскрывает тенденциозность той фальсификаторской реабилитации, на волне которой политический приспособленец Хрущев, с беспардонностью умудренного опытом лицемера, уже после смерти Сталина сделал свой последний карьерный спурт.
Сюжеты истории невозможно переписать заново, их можно только понять. В. Кожинов справедливо указывает, что «объяснение террора 1937 года индивидуальной сталинской психикой – это крайне примитивное занятие, не поднимающееся над уровнем, предназначенным для детей младшего возраста, книжек, объясняющих всякого рода бедствия кознями какого-либо лубочного злодея...».
Примечательно, что с началом «реабилитационной» кампании в печати не появилось абсолютно никакой статистики, поясняющей масштабы и характер репрессивного процесса. Симптоматично и то, что, нагнетая эмоциональную истерию, ее организаторы не называли имен действительных исполнителей акции; ни из сотрудников НКВД, ни из когорты партийных руководителей. Более того, кроме одиозных фигур из числа подельников Тухачевского и десятка партократов, причисленных к жертвам якобы «необоснованных» репрессий, остальные «пострадавшие» оказались за кадром.
Между тем, как очевидно из изложенного выше, уже с 20-х годов все: и руководство государственной безопасности, и пенитенциарная система, включавшая тюрьмы и колонии, и даже охрана вождя почти с арийской тщательностью были сосредоточены в руках людей, говоря словами Киплинга, принадлежавших к «одной крови».
Впрочем, концентрационные лагеря не были ни российским, ни даже немецким изобретением. Впервые их создали во время своей Гражданской войны американцы. Во время англо-бурской войны британцы продолжили эту практику. В России лагеря особого назначения были созданы в сентябре 1918 года, после убийства Урицкого и покушения на Ленина, по постановлению СНК РСФСР «О красном терроре». У их истоков стоят те же фигуры, что и при «расказачивании», – Лейбы Бронштейна (Троцкого) и председателя ВЦИК Якова Свердлова.
В единую систему исправительно-трудовые лагеря были преобразованы в начале 30-х годов. Однако мало кому известно, что одним из организаторов и долгое время руководителем пресловутого ГУЛАГа, этого «государства» заключенных, являлся М.Д. Берман. Сын торговца, разорившегося владельца кирпичного завода, Матвей Берман начал работу в ЧК еще в начале Гражданской войны. Уже в 1930 году он стал заместителем, а с 1932 года начальником Главного управления трудовых лагерей, трудовых поселений и мест заключений ОГПУ и позже – НКВД. Одновременно с 1936 года он заместитель наркома внутренних дел. Может показаться парадоксальным, но бывший начальник ГУЛАГа М. Берман, приговоренный в 1939 году к смертной казни, был реабилитирован уже в 1957 году.
Но еще раньше него, в 1956 году, хрущевские клевреты реабилитировали другого, тоже расстрелянного, всесильного руководителя карательной системы. Израиль Израильевич Плинер происходил из семьи приказчика. В 1933 году он стал помощником, в 1935-м – заместителем, а 21 августа 1937 года – начальником ГУЛАГа.
Таким образом, отметим, что участие евреев в репрессивном конвейере не ограничивалось лишь оперативными и карательными функциями, и попытаемся разобраться, что вообще происходило в ГУЛАГе. Однако не глазами с арестантских нар «обиженного» Солженицына, а ведомые стремлением к осмысленному анализу. Вот лишь несколько фамилий руководителей того ведомства, которое с определенного времени стало нарицательным образом репрессий.