Поразительно другое. Рассуждая полстолетия об обстоятельствах убийства Кирова, историки избегали публикации документов. Более того, они никогда не называли фамилий следователей, готовивших судебные процессы! Между тем эти сведения не только важны принципиально, они позволяют взглянуть на события прошлого с совершенно иных позиций.
Дело в том, что расследование убийства было поручено и 1-му заместителю Ягоды Агранову. Прибывший в Ленинград 2 декабря вместе с Ягодой Агранов был назначен временным начальником Ленинградского управления НКВД и возглавил руководство следствием по делу об убийстве.
Яков Саулович Агранов – настоящие имя и фамилия Янкель Шмаевич Соренсон – был популярным человеком в столице. Правда, лишь в определенных кругах. Особенность его респектабельности заключалась в том, что у него были весьма тесные и теплые связи с интеллигенцией. Он активно участвовал в жизни творческой элиты Москвы и широко использовал свои доверительные знакомства в интеллектуальных кругах для получения осведомительной информации.
Эти связи носили ярко выраженный специфический характер. Будучи ближайшим помощником Ягоды, Агранов близко общался с членами РАППа и ЛЕФа и находился в дружеских отношениях с А.Л. Авербахом, Б.А. Пильняком, Бриками и О.Э. Мандельштамом. Существует версия, что именно Агранов организовал «самоубийство Маяковского».
Но с точки зрения лояльности партии его послужной список казался безупречным. Янкель Соренсон, как и многие его коллеги, был ветеран, начавший работу в ВЧК еще в мае 1919 года особоуполномоченным Особого отдела. Именно он руководил расследованием обстоятельств Кронштадтского восстания и мятежа Антонова, готовил процессы правых эсеров, Промпартии и Трудовой крестьянской партии.
С 1922 по 1923 год, как начальник Особого бюро по делам административной высылки, Агранов составлял списки подлежащей выдворению из РСФСР антисоветской интеллигенции, в число которой попали Бердяев, Лосский, Осоргин и многие другие мыслители, оплакиваемые «демократической» и недемократической интеллигенцией.
Кроме Агранова-Соренсона, в следственную группу входили: начальник экономического управления НКВД Лев Миронов (настоящая фамилия Каган) и заместитель начальника Секретно-политического отдела НКВД Генрих Самойлович Люшков.
Таким образом, в расстановке главных фигур при ведении следствия не было ничего необычного. Противоестественность в том, что, не называя фамилий, советская историография с 60-х годов стала безымянно причислять этих следователей к жертвам «сталинских репрессий».
Но как бы ни велось следствие, его результаты не зависели и от Сталина. Вся инициатива целиком находились в руках московских энкавэдэшников, и то, что линия зиновьевцев стала проступать все более отчетливо, объяснялось кругом общения Николаева. Арестованные по делу «комсомольцы» Шатский, Котолынов, Румянцев, Звездов, Антонов, Соколов и другие не скрывали своих знакомств. Среди названных оказался проживавший в это время в Москве помощник управляющего Объединенного научно-технического издательства А. Гертик. Его арестовали 8 декабря.
Через два дня он назвал «близких товарищей»: И.П. Бакаева – управляющего Главэнергосети (бывшего председателя Петроградской губернской комиссии РКП(б) активного участника «новой оппозиции»), и Евдокимова – бывшего заместителя Зиновьева в Петросовете. В 1925 году Евдокимов был первым секретарем Ленинградского губкома, в 26-м году секретарем ЦК ВКП(б) и членом Оргбюро. Позже мы вернемся к этим фамилиям.
Историк Ю. Жуков отмечает, «что практически у большинства арестованных при обыске находили оружие. Один, два, а то и три-четыре револьвера». У всех оказалась оппозиционная литература. «Платформа» группы Рютина, заявления, письма вождей оппозиции, а в середине декабря у К.Н. Емельянова нашли архив «ленинградской» оппозиции.
И лишь 14 декабря в протоколах показаний допрашиваемых появились фамилии восстановленных в очередной раз в партии – год назад в декабре – Зиновьева, Каменева и бывшего редактора «Ленинградской правды», активного участника новой оппозиции Сафарова. 16 декабря во двор дома в Карманицком переулке в Москве, где жили Зиновьев и Каменев, въехали машины НКВД.
Казалось бы, что теперь, когда следствие вышло на организаторов убийства Кирова, должно было наступить разоблачение всего заговора оппозиции. Но этого не произошло. И хотя в «Правде» появилась маленькая заметка, говорившая: «Гнусные, коварные агенты классового врага, подлые подонки бывшей зиновьевской антипартийной группы вырвали из наших рядов тов. Кирова», – прямую причастность Зиновьева и Каменева к убийству следствие не установило.
Поэтому арестованных не привлекли к процессу «ленинградского центра» над Николаевым и тринадцатью бывшими руководящими работниками ленинградского комсомола, уличенными в принадлежности к оппозиционным кругам.
Между тем общественное мнение уже было достаточно возбуждено ленинградской трагедией. Спустя три недели после покушения в Смольном 22 декабря газеты опубликовали сообщение «В народном комиссариате внутренних дел». В нем отмечалось, что предварительное расследование закончено и дело передано в Военную коллегию Верховного суда.
«Установлено, – говорилось в сообщении, – что убийство Кирова было совершено Николаевым по поручению террористического подпольного «Ленинградского центра»... Мотивами убийства тов. Кирова являлось стремление добиться таким путем изменения нынешней политики в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы».
На выездной сессии Верховного суда по делу об убийстве Кирова, состоявшейся 28-29 декабря в Ленинграде, председательствовал В. Ульрих. Заседание, начавшееся в 14 часов 20 минут 28 декабря, продолжалось до 5.45 следующего дня.
29 декабря 1934 года заместитель наркома внутренних дел Агранов передал по телефону: «Совершенно секретно... Москва, НКВД, тов. Ягода. Спецсообщение № 6 о судебном процессе по делу Николаева Л., Котолынова и др. После перерыва суд приступил к заслушиванию последних слов обвиняемых. Даем краткое изложение последних слов обвиняемых.
Николаев указал, что в течение 28 дней, прошедших с момента совершения им преступления, он сделал все, чтобы скрыть от следствия всю правду о контрреволюционной организации, боровшейся против партии и советской власти, санкционировавшей террористический акт, совершенный им над тов. Кировым.
Далее он сказал, что вся его контрреволюционная активность являлась следствием воздействия на него со стороны «вождей» зиновьевской оппозиции, в том числе Котолынова. Они имели на него большое влияние, питали его всякими оппозиционными материалами и натравливали против партийного руководства.
На террор он пошел потому, что бывшая зиновьевская оппозиция еще раз решила испробовать свои силы в новой схватке против партии: они решили использовать все трудности, переживаемые страной в результате роста, чтобы создать из этих трудностей материал, на основе которого они могли бы мобилизовать силы внутри партии для борьбы за возвращение к партийному руководству Зиновьева и Каменева.
Николаев еще раз подтвердил, что имел прямую директиву от Котолынова пойти на террористический акт над тов. Кировым, так как организация добивалась насильственного устранения Сталина, Кирова и других руководителей партии. В конце своего слова он заявил, что сказал суду всю правду и просил пощады».
На процессе все подсудимые подтвердили свое активное участие «в оппозиции и контрреволюционной организации». Котолынов и Левин признали себя ее руководителями, а Мясников в качестве «члена центра». Однако вдохновителями своей антиправительственной деятельности подсудимые называли Зиновьева и Каменева.
Агранов доносил Ягоде: «Анализируя, как он скатился в лагерь контрреволюции, Котолынов говорит, что еще 7 ноября 1927 года было первым шагом на пути контрреволюции, что после XV съезда ВКП(б) зиновьевцы вошли в партию с двурушническими целями, не разоружаясь, а обманывая партию. «От зиновьевщины, – говорит Котолынов, – мы приобрели ненависть к руководству партии, мы собирались и критиковали партию, вождей, мы были отравлены ядом зиновьевщины. Круговая порука не давала нам взорвать контрреволюционное гнездо зиновьевщины».
Гневные слова в адрес своих вдохновителей бросали все. Мясников сказал: «На скамью подсудимых должны сесть Зиновьев и Каменев, которые воспитали их, зиновьевцев, в духе ненависти к партийному руководству».
Румянцев, признавший, «что до последних дней состоял в контрреволюционной организации... Заявил, что очутился в лагере врагов, так как свято верил Зиновьеву, Евдокимову и Залуцкому, что из этой веры происходили его преступления». Обвиняя в своем падении духовных «вождей» оппозиции, все подсудимые просили о помиловании.
Выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР объявила приговор утром в 5 часов 45 минут. За организацию и убийство Кирова все 14 обвиняемых были приговорены к смертной казни. Почти все выслушали приговор подавленно, но спокойно. Николаев воскликнул: «Жестоко » и слегка стукнулся головой о барьер скамьи подсудимых.
Приговор был приведен в исполнение через час после его оглашения. При расстреле среди присутствующих находились руководитель следственной группы Агранов и заместитель Генерального прокурора А.Я. Вышинский. Однако пули расстрельных выстрелов не расставили точки в деле убийства ленинградского секретаря.
Между тем в следовательских кабинетах продолжались допросы Зиновьева и Каменева. Оба упорно отрицали свою организационную роль в убийстве Кирова, и следствие уже не настаивало на их прямой причастности к случившемуся. Сценарист Радзинский пишет: «В Архиве президента находится первый вариант обвинительного заключения. Он составлен 13 января. В нем указывается: «Зиновьев и Каменев виновными себя не признали».
Казалось бы, что арестованные могли чувствовать себя удачливыми, успешно избежавшими опасности. И вдруг все переменилось. Неожиданно в тот же день Зиновьев написал «Заявление следствию»: