алин взял меня тихонечко за руку и приблизил к себе, и я снова стал сам собой. У всех, вероятно, было такое чувство, все пришли в себя, успокоились. Сталин, очевидно, заметил это и начал разговор о партизанских делах. Меня он прежде всего спросил, как мы держим связь с народом, как относится к нам население. Я встал, хотел докладывать, но Сталин сказал, что докладывать не нужно, чтобы я сел и отвечал на вопросы, которые он будет задавать.
Вопросов мне задано было товарищем Сталиным много. Когда, отвечая на первый вопрос, я стал рассказывать, как мы держим связь с народом, как народ нам помогает, Сталин сразу дал почувствовать, что это очень важно, что этому он придает очень большое значение. Он несколько раз кивал головой, как бы говоря: «так, так, вот это очень хорошо, что с народом крепко связаны».
На некоторых вопросах товарищ Сталин останавливал наше внимание, другие задавал попутно, мимоходом. Между прочим, когда речь шла о связи с народом, Сталин спросил меня, нужны ли в партизанских отрядах комиссары. А когда я стал говорить, что одному командиру трудно справиться со всей политической работой, что эту работу мы ведем не только в отряде, но и во всех селах, через которые проходим, Сталин сказал:
– Понятно, – и на этом разговор о комиссарах закончился. Больше уже к этому вопросу Сталин не возвращался.
На вопрос Сталина, как мы вооружены, обмундированы, какой у нас источник пополнения вооружения и боеприпасов, я ответил:
– Один источник, товарищ Сталин, – за счет противника, трофеи.
– Ничего, – сказал Сталин, – теперь мы поможем отечественным вооружением.
Отвечая на вопросы Сталина, мне вдруг показалось, что то, о чем я говорю, ему хорошо известно, что он спрашивает меня не для того, чтобы получить от меня какие-нибудь сведения, – у него их достаточно, – а чтобы навести меня на какую-то мысль, помочь мне самому что-то уяснить. Только потом я понял, к каким выводам он все время незаметно подталкивал меня, и, когда понял, поразился, до чего же это просто, ясно.
После того как я ответил на ряд вопросов, Сталин спросил, почему наш отряд стал рейдирующим. Я рассказал о тех выгодах маневренных действий, в которых мы убедились на своем опыте борьбы на Сумщине. Выслушав это, Сталин задал мне неожиданный вопрос: если все это так, если рейды оправдывают себя, то не можем ли мы совершить рейд на правый берег Днепра. Дело было очень серьезное, ответить сразу я не мог.
– Подумайте, – сказал Сталин и обратился с каким-то вопросом к другому.
О выходе на Правобережную Украину у нас никогда не заходило речи. Мы не смели и мечтать об этом. Товарищ Сталин назвал наш отряд рейдирующим. Это совершенно точно, в этом вся суть нашей тактики. Сталин одним метким словом определил ее. Но мы совершали рейды из одного района в другой. А тут предстояло пройти несколько областей, форсировать Десну, Днепр. Масштабы совсем другие. Ну, и что же из этого? – думал я. – Разве операции, которые мы предпринимали из Хинельских лесов, из Старой Гуты, по своим масштабам не превзошли все, что мы делали, когда вышли из Спадщанского леса, разве летний рейд на Путивль не оставил далеко позади зимний рейд из Хвощевки? Масштабы наших операций непрерывно расширялись. Сначала мы не выходили из пределов района, потом рейдировали уже по всей северной части Сумской области, а теперь мы вышли уже и из пределов Сумщины. Так что ничего неожиданного в предложении товарища Сталина нет. Просто он сделал из нашего опыта выводы, которых мы сами не смогли сделать, направляет нас туда, куда это сейчас, видимо, нужнее всего. Действительно, почему мы должны все время кружиться на Сумщине, вокруг своего гнезда? Ведь все преимущество нашей маневренной тактики в том, что мы все время оставляем инициативу за собой, всегда можем нанести врагу удар в самое больное место. Это для меня решало вопрос, поставленный товарищем Сталиным.
Сталин, разговаривавший в это время с другим, мельком взглянул на меня, сразу, должно быть, по моему виду понял, что я могу уже ответить, жду, когда он обратится ко мне. Повернувшись ко мне, товарищ Сталин сказал:
– Пожалуйста, я слушаю вас, товарищ Ковпак.
– Я думаю, товарищ Сталин, – сказал я, – что выйти на правый берег Днепра мы можем.
– А что вам нужно для этого? – спросил Сталин.
Я ответил, что больше всего нам нужны будут пушки, автоматы, противотанковые ружья.
– Все будет, – сказал Сталин и приказал мне тут же составить заявку на все, что требуется для рейда на Правобережье.
Я написал заявку и потом подсчитал количество самолето-вылетов, необходимых для того, чтобы перебросить все, что я прошу, и ужаснулся – цифра мне показалась огромной. Разве можно сейчас просить столько, – подумал я и переписал свою заявку, сильно урезав ее. И все-таки, передавая свою заявку товарищу Сталину, я боялся, что он скажет: «Да, размахнулись вы, товарищ Ковпак». Произошло совсем по-другому. Взглянув на поданную мной бумажку, Сталин спросил:
– Разве это вас обеспечит?
А когда я сказал, что не решился просить большего, Сталин вернул мне заявку и приказал составить заново.
– Мы можем дать все, что нужно, – сказал он.
Пересоставляя заявку, я подумал, что было бы очень хорошо получить для бойцов сапоги, но решил, что это будет уже чересчур, и вместо сапог попросил ботинки. Сталин, прочитав новую заявку, тотчас вычеркнул ботинки. Ну вот, а я еще хотел сапоги просить! Но не успел я выругать себя, как над зачеркнутым словом «ботинки» рукой Сталина было написано «сапоги».
Разговаривал с нами товарищ Сталин так, как будто времени у него много, не торопил нас, давал нам спокойно собраться с мыслями, а решал все тут же, при нас, не откладывая ни на минуту.
На прощание, напутствуя нас, товарищ Сталин сказал:
– Главное, товарищи, крепче держите связь с народом, – и, улыбнувшись, провел рукой, показал на всех нас, сидящих у стола: – Пока вы наш второй фронт.
Возвращаясь на «Дугласе» обратно через фронт в Брянские леса, я был уже твердо убежден, что приближаются дни коренного перелома в ходе войны. Беседа с товарищем Сталиным и приказ на выход в рейд, который я прочел под расписку перед вылетом из Москвы, не оставляли на этот счет никакого сомнения.
Нам было приказано выйти в районы Житомирской и Киевской областей. В приказе говорилось, что эти районы, расположенные в Правобережной Украине, с разветвленной сетью железных и шоссейных дорог, с многочисленными переправами через реки, являются в данный момент важнейшими стратегическими путями. Наша задача состоит в диверсионной работе на этих путях подвоза из Германии живой силы и техники к Волге и предгорьям Кавказа, где происходили тогда решающие бои. Одновременно нам ставилась задача по разведке укреплений, возводимых немцами на правом берегу Днепра, и тут же указывалось, что этот господствующий берег несомненно будет скоро представлять собой плацдарм ожесточенных боев.
Приказ был совершенно секретный. По некоторым вскользь оброненным словам товарища Сталина можно было догадаться, что этот партизанский рейд связывается в его замысле с какой-то большой, очень скрытно подготавливающейся операцией Красной Армии, что как ни тяжело сейчас на фронте, а скоро надо ждать радостных событий. Тем большая ответственность лежала на нас за сохранение тайны.
Прежде чем я добрался с аэродрома орловских партизан до Старой Гуты, мне несколько раз пришлось выступать с докладами в лесных селах и на полянах, заселенных народом из спаленных немцами деревень. Привяжет баба к дереву корову, козу или поросенка, посадит под деревом малых детишек и строит курень вместо сожженной хаты. Далеко по лесу раскинулись такие курени. Обжились уже люди в шалашах и землянках, понастроили вокруг клетушек да загородок для домашней птицы и мелкого скота, вырыли ямы для картофеля на зиму; таскали его по ночам издалека, со своих брошенных усадебных огородов, также украдкой от немцев хлеб убирали с полей, перетаскивали в лес по снопу, грибы и ягоды сушили, орехи и желуди собирали.
Как я ни торопился к себе, но проехать мимо этих людей было невозможно. Да они бы и не пропустили меня. Люди толпами выходили на дорогу и заворачивали коней.
– Ну, что там в Москве? Что товарищ Сталин каже? О втором фронте не слыхать?
– Как не слыхать! —говорю. – Второй фронт гремит уже.
Люди спрашивают:
– Где же он гремит?
– Неподалеку тут, – говорю, – в лесу, партизанский фронт.
Я боялся, что с выходом в рейд наших отрядов, стоявших заставами по южной опушке леса, немцы опять проникнут в освобожденный партизанами край, хотел, чтобы на опустевшие боевые места встали те, кто пока еще мирно жил в лесу, и поэтому всю свою речь сводил к одному:
– На чужой коняке в рай не въедешь.
Среди народа, скрывавшегося от немцев в лесу, были люди, которые называли себя партизанами. Дошел человек до мысли, что не остается ему ничего больше, как бороться с врагом, раздобыл он себе кое-какое оружие, но не хочется ему очень отрываться от своей семьи, и вот он живет вместе с ней под одним деревом – тут же спит и суп варит, жинка его корову доит, а он рядом на посту стоит с ружьем. Вот почему я особенно напирал на то, что товарищ Сталин назвал нас, партизан, вторым фронтом. На фронте находишься, так надо и бить врага по-фронтовому, не давать ему покоя ни днем ни ночью, бить и бить без передышки.
– Не бойся оторваться от своей базы, не держись за дерево – деревья всюду есть, не ты ховайся от немца, а пусть он от тебя ховается, – говорил я, возбужденный мыслью о предстоящем рейде по заданию Сталина.
Вернувшись в Старую Гуту, я прежде всего рассказал о беседе с товарищем Сталиным нашему комиссару Семену Васильевичу Рудневу. Только ему я мог сообщить полностью содержание секретного приказа. Мы заперлись с Семеном Васильевичем в трофейной венгерской санитарке, стоявшей в лесу рядом со штабным шалашом на случай, если кому нужно уединиться, чтобы поработать спокойно.
– Вот, – сказал я, постучав пальцем по карте в районе междуречья Волги и Дона, – вот куда мы смотрели. А вот куда показал нам Сталин, – я очертил пальцем указанные в приказе районы Правобережной Украины. Наверное у меня так блестели тогда глаза, что Семен Васильевич и без слов мог понять, что это означает.