ночь начали наступление на противника, занимавшего здесь укрепленную оборону с системой опорных пунктов, дзотов и других фортификационных сооружений.
Я пошел сам с батареей, чтобы на практике окончательно, раз навсегда, договориться с артиллеристами, как следует экономить снаряды.
– С трех снарядов там ничего не должно остаться, – говорил я, показывая на цель.
Артиллеристы быстро поняли, как надо действовать, и постарались, пользуясь темнотой, подтащить свои пушки к немецким дзотам на такое расстояние, что ни один снаряд не пропал даром.
Впервые приходилось нам наступать на укрепленную оборону противника, преодолевать заграждения, штурмовать дзоты. Противник оказывал сильное сопротивление, но когда загремели наши пушки, партизан ничто уже не могло удержать. Мы выбили немцев из хутора Поделый и продвинулись за ночь километров на пять. Немцам пришлось убрать свою батарею, стоявшую на позициях у хутора Лукашенкова, отодвинуть ее подальше. Теперь Старая Гута была уже вне досягаемости немецкой артиллерии.
Эта победа очень воодушевила партизан, они убедились, что, имея пушки, могут с успехом действовать против сильной обороны противника, что теперь они ни в чем не уступят регулярной воинской части. Это было всем особенно приятно, и Руднев, единственный из руководителей нашего партизанского соединения, много лет служивший в Красной Армии, особенно напирал на это, подводя итоги боя.
Подготовка к Сталинскому рейду была завершена пробным выходом. Члены комиссии, проверявшей готовность к походу, придирались к каждой мелочи, которая могла бы помешать в пути, затруднить или демаскировать движение колонны, например: колеса сильно стучат, хомут маловат. Чтобы взять с собой побольше боеприпасов, с повозок снимали все, без чего можно обойтись в пути. Бойцы, ничем так не дорожившие, как боеприпасами, готовые все выбросить из карманов, чтобы только взять с собой побольше патронов, на этот раз особенно постарались: при прощании старогутовцы получили от нас на память много подарков – партизаны раздарили все, что имели.
Некоторым бойцам и командирам перед выходом в рейд пришлось расстаться со своими семьями. К этому времени в нашем обозе собралось уже немало партизанских семей. Одни сами бежали к нам, других вывезли наши люди, когда отряды проходили неподалеку от родных сел. Семьи обременяли нас, загружали обоз, но нельзя было отказать в приюте женщинам и детям, на которых охотились немецкие палачи, и партизаны возили их с собой. Теперь решено было отправить семьи вместе с тяжелораненными в Москву. Мы посадили их на те самые самолеты, которые доставили нам вооружение, и пожелали счастливого пути. Проводил свою семью и Семен Васильевич Руднев – жену и младшего сына. Старший, Радик, остался с отцом.
Возле Старой Гуты у нас была подготовлена на зиму база, погреба и лесной госпиталь – большой дом, перевезенный из села в глубину леса. Все это было передано по акту одному из отрядов, остававшихся в Брянских лесах.
В ночь с 25 на 26 октября партизанское соединение отправилось в Сталинский рейд. Много старогутовцев вышло на дорогу, по которой бесшумно двигалась лесом партизанская колонна. Долго стояли люди, и старые, и малые, провожая наших хлопцев «в дальний путь на славные дела», как поется в нашей любимой песне.
Соединение двинулось в поход. Шли обычным армейским походным порядком: разведка, головная застава, авангард, главные силы, обоз, арьергард, боевое охранение. Параллельно нам шло в рейд из Брянских лесов на правобережье Днепра партизанское соединение Героя Советского Союза Сабурова, вместе со мной летавшего в Москву и тоже получившего сталинское задание.
Укрепленная линия противника, блокировавшего Брянские леса, была преодолена без боя. Под покровом темноты колонны, растянувшиеся на несколько километров, в полной тишине прошли мимо разгромленных в последнем бою опорных пунктов противника, и к утру мы были уже далеко от Старой Гуты.
Десна, Днепр, Припять
При выходе в рейд командиры и политработники больше всего были озабочены поддержанием строгой дисциплины марша. Мы добивались, чтобы ночью колонны было не видно и не слышно. С курением и разговорами на марше велась беспощадная борьба.
Первые две ночи марша прошли в такой тишине, что отойдешь от дороги на несколько десятков шагов – и уже ничего не слышно, хотя по дороге двигаются сотни повозок.
Днем отдых в лесу, варка пищи, ночью – скрытый марш, стремительный бросок на сорок – пятьдесят километров.
На третью ночь тишина была нарушена – противник напал на наш след, и мы двигались дальше уже с «треском и шумом», как говорили партизаны, то есть подрывали мосты, водокачки, стрелки на железнодорожных путях, уничтожали склады противника и его полицию.
28 октября, после учиненного нами разгрома железнодорожного хозяйства станции Ямполь немцы, собрав все силы ямпольского и шостенского гарнизонов, пытались атаковать партизанское соединение, остановившееся на дневку в лесу у села Червона Дубрава. Противник был отброшен нашими заставами.
Теперь скрываться нам больше уже нечего было, и мы решили произвести на немцев возможно более сильное впечатление. С этой целью, когда мы проходили неподалеку от Кролевца, я приказал артиллеристам ударить из всех своих пушек по немецкому гарнизону. Где он расположен в городе, нам было точно известно, а чтобы артиллеристы не промахнулись, я сказал им, что уже посланы разведчики для проверки точности попадания. Разведчики действительно были в городе, и они засвидетельствовали, что артиллеристы не промахнулись.
Сея панику среди оккупантов, партизаны беспрепятственно двигались на запад и вступили в Черниговскую область.
На Сумщине, в Брянских лесах мы везде чувствовали себя как дома, знали, что среди населения у нас тысячи помощников. Однажды по пути из Старой Гуты на отдаленную партизанскую заставу, пробираясь лесом на коне, я натолкнулся на народ, живший табором на берегу небольшой лесной речки.
Только я остановился здесь, чтобы напоить коня, как ко мне подошли несколько женщин и, назвав меня по фамилии, стали просить, чтобы я выступил у них в таборе, сделал народу доклад. Соблюдая необходимую во вражеском тылу конспирацию, я никогда не называл своей фамилии незнакомым людям.
– Обознались, бабы, – сказал я. – Моя фамилия вовсе не Ковпак, а Сидоренко.
Женщины засмеялись:
– То не важно: Ковпак или Сидоренко, – и потащили меня к себе в табор.
Пришлось мне подняться на телегу, выкаченную на середину табора, и выступить перед народом.
– Я, товарищи, не отказываюсь сделать доклад, – сказал я, – но убедительно прошу вас поверить, что я вовсе не Ковпак.
Слышу, бабы захихикали, и вдруг одна закричала:
– Да брось ты прикидываться! Мы ж тебя як облупленного знаем, Сидор Артемович. Глянь – свои же люди все.
Я стал всматриваться в окружающие меня лица и не удержался, сам засмеялся: куда ни глянешь – все знакомый народ.
Многих из этих женщин я знал, когда они еще в селах жили, по своим хатам. Одни выпекали для наших партизан хлеб и на глазах немцев возили его в лес: наверху воза сено, а внизу буханки. Иных я не раз встречал в партизанском лагере – они приносили записки от подпольщиков: где сколько полиции, где новый немецкий гарнизон, сколько солдат, орудий, танков, где склады боеприпасов, какие эшелоны идут по железной дороге. У той я сам как-то на первых порах в клуне прятался, и она тайком, огородами, по одному приводила ко мне нужных людей, а та, что стоит рядом с ней и хохочет, прошлой зимой весь отряд спасла от окружения— провела партизан оврагами по пояс в снегу между немецкими заставами, и немцы потом метались из стороны в сторону, не могли понять, куда исчезли партизаны, не провалился же весь отряд в сугробы! А ребятишки, что на деревья позабрались, свесились вниз и кричат: «Мы ж тебя, дед, ще издалека признали», – так это ж те самые хлопцы, что патроны в лесу собирали из-под снега или выкрадывали их у немцев и приносили в подолах рубах, когда в отряде не оставалось боеприпасов, а надо было готовиться к бою.
Как приятно было подумать, что из сотен этих людей, собравшихся в лесу, нет, наверное, и одного, который когда-нибудь чем-нибудь да не помог нам, партизанам!
Но теперь мы вступали в районы, где нас никто не знал, куда не проникали даже наши дальние разведчики. Как-то встретит нас народ здесь?
Нужно было пройти город Короп, чтобы выйти к мосту на реке Десне. В Коропе стоял крупный немецкий гарнизон.
Решили спросить у жителей, нельзя ли как-нибудь миновать город.
В соседнем селе Вольное первая же женщина, которой был задан этот вопрос, сама вызвалась проводить нас обходной дорогой.
– А артиллерия пройдет?
– И танки пройдут, – сказала она. – Идите за мной.
Она провела нас к мосту почти по окраине города. Рядом немцы, вот-вот они могли обнаружить движущуюся в темноте колонну и открыть огонь, а эта смелая женщина шла впереди колонны совершенно спокойно, как будто шла на базар. Я спросил ее фамилию, но она ответила, что ее фамилию мне не к чему знать. Настаивал, говорил, что она заслуживает благодарности, но женщина ни за что не хотела назвать себя.
– Я не спрашиваю вашей фамилии, и вы не спрашивайте моей. Придет время и, может быть, встретимся, тогда узнаем друг друга и поблагодарим, – смеясь, сказала она, когда мы прощались с ней у моста, по которому уже переходили на другой берег партизанские батальоны.
Я вспомнил тогда случай в Брянском лесу, неудачную попытку выдать себя за другого и подумал, не посмеивается ли эта женщина над нашей партизанской конспирацией, которая, по правде сказать, бывала иногда довольно наивной.
У меня осталось впечатление, что эта простая украинская колхозница прошла уже хорошую школу нелегальной работы, что это настоящая подпольщица*[3]. И сколько таких безымянных помощников и помощниц нашли мы на своем пути через оккупированные немцами районы Украины!