– Только зубы вам вставить надо, товарищ генерал-майор, – говорили мне. – А то без зубов генералу неудобно, не совсем по форме.
Я давно потерял в лесу свой протез, будучи в Москве, заказал новый, но улетел, не успев получить, и очень мучился без зубов: одними говяжьими мозгами питался – опротивели они мне невероятно. И вдруг, прилетает самолет из Москвы, мне сообщают:
– Прибыл зубной техник, спрашивает вас – зубы вам привез.
Приятно было, что в Москве не забыли о такой мелочи. Для меня-то, конечно, это не мелочь была, но, по правде сказать, я думал – забудут, не до моих зубов там.
Во время рейда мы неоднократно получали указания, боевые приказы из Москвы, радиограммы товарищей Ворошилова, Хрущева. Далеко не все можно было сообщить бойцам, часто даже мои ближайшие помощники не были осведомлены в том, куда ведет наш маршрут, какая у нас цель, но все чувствовали, знали, что партия, советское правительство не упускают нас из виду, заботятся о нас, руководят нашими действиями, направляют нас в нужную цель. И все же все были поражены, когда к нам в Аревичи прилетел секретарь Центрального Комитета КП(б)У Демьян Сергеевич Коротченко с группой ответственных работников ЦК партии и ЦК комсомола Украины. Сначала мы никак не могли освоиться с мыслью, что среди нас, в тылу немцев, – секретарь Центрального Комитета, и радовались, думали: вот какое значение придает нам партия! И боялись за Демьяна Сергеевича, – как бы немцы не узнали, не подослали какого-нибудь мерзавца-предателя. А потом так привыкли видеть его в расположении партизанских рот, расхаживающего с автоматом или беседующего с бойцами у костра, что казалось – всегда он был с нами, старейший партизан. Обращаясь к нему, все говорили: «Товарищ Демьян», по фамилии не называли.
Вспомнишь Аревичи, заседание партийной комиссии нашего соединения, разбиравшей в присутствии секретаря ЦК КП(б)У заявления бойцов о приеме в партию, и подумаешь: где это было – неужели на территории, оккупированной немцами, глубоко в тылу врага? Недаром советские люди, говоря о районах, оккупированных немцами, всегда прибавляли слово «временно». Именно временно, и не только потому, что мы никогда не сомневались в скором изгнании немцев с советской земли, но и потому, что по-настоящему немцы никогда не были хозяевами положения в захваченных ими районах.
Не такая уж глушь Аревичи – неподалеку железные дороги Овруч – Мозырь, Овруч – Чернигов, а мы простояли здесь больше месяца, ведя разведку правого берега Днепра, и немцы не решались беспокоить нас, только с самолетов поглядывали, из-за облаков, что делается в этих селах, да бомбы время от времени бросали на них. Мы были тут не одни. Рядом с нами действовали в междуречье Днепра и Припяти несколько крупных партизанских отрядов. В Аревичах мы встретились с прославленным командиром черниговских партизан Алексеем Федоровичем Федоровым, ныне дважды Героем Советского Союза. Он тогда тоже рейдировал в этих местах и заехал ко мне, чтобы договориться о взаимодействии. Мы тут же договорились и вскоре нанесли совместный удар по немецкому гарнизону города Брагина. Удар был крепкий. Немцы потеряли в Брагине больше четырехсот человек и все свои склады. Противник смог ответить на это только усиленными бомбардировками партизанских сел.
Еще в Брянских лесах, перед выходом в Сталинский рейд, к нам прибыл из Москвы Петро Петрович Вершигора, получивший у партизан прозвище Борода. Пышная, окладистая борода Петро сразу обратила на себя внимание потому, что она очень не подходила к его круглощекому, как у юноши, лицу, к глазам, поблескивавшим всегда мягкой, как будто застенчивой улыбкой. Так как Петро никогда не расставался с «лейкой», партизаны сначала думали, что он прибыл к нам в качестве фотокорреспондента.
Кто бы к нам ни являлся и какие бы документы не предъявлял, первое время он неизбежно чувствовал, что за ним пристально наблюдают сотни глаз. Прежде чем принять нового человека в свою боевую семью, партизаны должны были узнать – и, конечно, не по бумагам, а по делам, – что это за человек. Требования же, которые командиры и бойцы предъявляли к своим товарищам, повышались с каждым днем нашей борьбы. Не все приходившие к нам оставались с нами. Один оказывался слаб духом, трусоват, просто говоря, а другой и смелый, отчаянный даже, но с душой, загаженной корыстными интересами.
Петро удивительно быстро вошел в нашу семью, сразу расположил к себе народ.
Можно было подумать, что он вернулся в отряд после короткой отлучки и сейчас ходит со своей «лейкой», поглядывает, все ли так, как было до его отъезда, не появились ли новые люди или вообще что-нибудь новое, что следует заснять на пленку. Но он прибыл к нам вовсе не для того, чтобы фотографировать партизан для московских газет, как думал кое-кто сначала. Этот бородач, бывший кинорежиссер, спустившийся в Брянские леса на парашюте, уже нашел на войне свое боевое место, как нашли его многие советские люди, никогда раньше не воевавшие и не предполагавшие в себе никаких воинских способностей. Петро Вершигора оказался талантливым разведчиком, человеком исключительной наблюдательности, большой выдержки и самообладания. Вскоре он стал моим помощником по разведке. Мне не пришлось, как говорится, вводить его в курс дела. Не успели мы с ним как следует познакомиться, как он уже ориентировался в обстановке и знал людей не хуже меня.
Под руководством Вершигоры работала группа дальних разведчиков, оказывавшая нам неоценимую помощь во время рейдов. Это были разные люди: и колхозники – Бордаков, погибший при разгроме станции Ямполь, его приятель Швайко, – и школьная молодежь, – Семенистый, Чусовитый, – и их учителя, педагоги, такие как Иван Григорьевич Архипов, учитель средней школы.
Страстью Архипова были шахматы. Он никогда не расставался с шахматной доской, которую носил за поясом, и мог играть с невозмутимым спокойствием в любой обстановке, перед боем, каким бы тяжелым он ни обещал быть, сейчас же после боя и даже во время боя, если только выпадала минута затишья, когда не надо было стрелять или бросать гранаты. Вернувшись из разведки, не успев доложить о результатах ее, он уже оглядывался – кому бы предложить сыграть. Этот завзятый шахматист был известен у партизан под прозвищем Хапка-Шапка.
Иной раз, уйдя в разведку, Архипов пропадал месяца два.
Его считали уже погибшим, и вдруг ночью на оклик часового «кто идет?» за деревьями раздавался ответ:
– Все убито.
Это был пароль Архипова, все партизаны его знали. Он произносил эти слова особым, неповторимым гробовым голосом, доносившимся как будто из-под земли.
Наши партизаны слышали в селах разговоры о том, будто я сам хожу в целях разведки по базарам, торгую лаптями, скипидаром. Конечно, это легенда, но наши разведчики, действительно, частенько заглядывали на базары. Где только на Украине не появлялся Архипов с вязанкой лаптей на плече!
Однажды, возвращаясь из разведки, Архипов решил пройти через село, занятое немцами, которые в это время готовились к выступлению против партизан. Он мог пройти и минуя село, но через село было много ближе, а Архипов торопился доставить нам добытые им сведения о противнике и хотел заодно еще раз уточнить численность немцев, прибывших в село. На краю села была ветряная мельница. Он зашел на мельницу, вывалялся весь в муке и отправился дальше посреди улицы, мимо немецких солдат. Те сначала смотрели на него, разинув рты, а потом, решив, что это мельник идет с работы, стали потешаться над ним. На улице поднялся такой хохот, что и солдаты, шнырявшие по хатам, сбежались посмотреть, что случилось. Архипов мог пересчитать их всех до одного.
Вид человека, с ног до головы вывалявшегося в муке, развеселил немцев, и ни одному из них не пришло в голову, что это партизан. Добродушно отшучиваясь, он свободно прошел через село.
Много таких советских интеллигентов, как Архипов, людей очень далеких от войны профессий, оказались способными на самые трудные боевые дела, требующие, как можно было бы думать, специальной выучки, длительной тренировки. С большим успехом в группе дальних разведчиков работали наши партизанки, проникавшие с помощью местных жителей всюду, вплоть до немецких комендатур и штабов воинских частей. Среди них была учительница Александра Карповна Демитчик, молодая женщина мужского склада, со строгим взглядом. Она появилась в отряде уже во время нашего рейда, где-то на Правобережье. До этого она долго работала в тылу немцев в одиночку, не имея связи ни с какой организацией, на собственный страх и риск. Это была очень своеобразная подпольная работа, которую с первых же дней немецкой оккупации проводили многие наши сельские интеллигенты, оставшиеся в занятых врагом районах. После прихода немцев Александра Карповна продолжала работать в школе, внешне как будто подчинилась всем требованиям нового начальства, а на самом деле издевалась над оккупантами, учила детей тому, чему она учила их и при советской власти. Она смело читала на уроках выдержки из сочинений Ленина, Сталина, будучи совершенно уверена, что дети не выдадут ее. И действительно, немецкая полиция, трижды ее арестовывавшая, предъявляла ей обвинения и в советской пропаганде, и в связи с партизанами, но ни разу не смогла уличить ее.
Как-то, разговаривая с бойцами и увидев, что Карповна – партизаны так называли разведчицу, – чему-то улыбается, я спросил ее:
– Чего, молодица, смеешься?
– Да такая уж я смешливая, – ответила Карповна. – Немцы меня три раза хватали, и я от них каждый раз смехом отделывалась. Заберут в тюрьму, допрашивают, какая у меня связь с партизанами, а я смеюсь: «Какие партизаны, где вы их видели?» «Ты и умирать будешь, смеясь?» – спрашивают, а я говорю: «Ей-богу, послушаешь вас и со смеху помрешь – какая я партизанка!»
Вскоре после появления у нас Карповны Вершигора поручил ей одно необычное и очень рискованное дело. Неподалеку от Аревичей, в городе Хойники, стояла гарнизоном словацкая часть под командованием подполковника Гусар Иозефа. Из этой части к нам пришел перебежчик-солдат. От него мы узнали, что словаки не хотят воевать с партизанами и командир их тоже будто бы настроен к нам дружественно. Мы решили попытаться склонить этих насильно мобилизованных людей к совместной с нами борьбе против немцев. Я написал письмо к словацкому подполковнику. Карповна взялась лично передать его адресату.