и командиров, но успеха не добились. Особое внимание решили обратить на дневального Вадима Серебрякова. Он был призван с территории, освобожденной от оккупантов. На днях подал рапорт с просьбой послать его на передовую, в разведку.
— Был в оккупации, просится на фронт, а разведчики — это та категория военнослужащих, кто обычно работает в тылу врага… — размышлял Овчинников, предложил Сумцову: — Поговори с Серебряковым.
Перед Сумцовым появился широкоплечий, загорелый боец и сразу же начал говорить о себе:
— Я воевал, был контужен, побывал в плену, бежал… И вот теперь кисну в запасном полку.
— Всему свое время. У вас еще все впереди, — сказал Сумцов, внимательно вглядываясь в лицо собеседника. Константин уже знал кое-что о методах деятельности абвера, об использовании немцами лиц, оказавшихся у них в плену. Служба в запасном полку, конечно, медом не казалась. И многие ищут перемен втайне, надеясь, что это сулит более легкое, интересное существование. Сумцов пытался понять, насколько искренни желания Серебрякова… Или же это уже избитый метод немецкой разведки — дать возможность своему агенту через фронт вернуться в абвер. Сумцову во что бы то ни стало нужно было найти ниточку, которая могла бы привести к раскрытию преступления.
— Вот вы хотите попасть на передовую, — Сумцов продолжил разговор с Серебряковым. — А враг, куда более опасный, чем немец с автоматом, нагло действует в расположении нашей части. Найти и разоблачить его — дело чести не только Особого отдела, но и всех бойцов полка. Вы согласны с этим?
— Да, вполне, — твердо заявил Серебряков.
О встрече с Серебряковым Константин доложил Овчинникову:
— Что он собой представляет, мне не ясно. О его намерениях достоверных данных у меня нет. Верить ему на слово не могу.
— Да, у нас нет оснований верить ему. Будем работать с ним, — как бы подвел итог капитан Овчинников.
— Однако сроки поджимают, — заметил Константин.
— Это точно, время не ждет, — согласился Овчинников.
В то время, когда Сумцов беседовал с Серебряковым, а затем говорил с Овчинниковым, в курилке сидел с цигаркой во рту коренастый ефрейтор с бабьим лицом Борис Кулешов. Вскоре к нему присоединился долговязый сержант Александр Филатов. Сел рядом, заговорил шепотом:
— Начало положено.
— Что это твоих рук дело, сразу понял. Как взял?
— Не один день присматривался к писарю. Он секретную почту возит. Дождался, когда он с сумкой зашел в казарму. Я за ним. В помещении — ни души. Сумка писаря лежит на койке. Такой случай! Открыл сумку, достал пакет, сунул в карман. И всех делов! Выскочил во двор. Меня никто не заметил.
— Ловко! — не скрывая своего восхищения, отозвался ефрейтор Кулешов. — Куда спрятал?
— Нашел место. А завтра вот эти листочки в ход пушу, — и сержант показал собеседнику какие-то бумаги.
— Ни в коем случае! — возразил ефрейтор. — Рисковать нам не нужно.
— Не каркай! — прикрикнул на него сержант.
…На следующий день, просмотрев папку с документами расследования ЧП, Сумцов решил доложить начальству, что пока у них нет успеха. В дверь постучали. Вошел Серебряков. Достав из кармана вчетверо сложенный листок бумаги, протянул его Сумцову.
— Немецкая листовка. Нашел в кармане шинели.
— Кто-нибудь об этом знает?
— Нет.
— Ни о самой листовке, ни о том, что она у нас, никому ни слова!
Это было обращение гитлеровского командования к советским воинам — сдаваться в плен. Пассиршайн — «пропуск» — значилось на немецком языке. В конце было напечатано: «Служит пропуском в расположение немецких войск». Подобных немецких листовок Сумцову довелось повидать достаточно. Много их немцы бросали в первые месяцы войны. «Бей жида политрука! Рожа просит кирпича» — такой был текст одной из агиток.
Сумцов поспешил сообщить о листовке Овчинникову. Как только капитан стал рассматривать немецкое творчество, зазвонил телефон. Овчинников подошел к аппарату.
— Сейчас зайдем. Да, оба, — ответил он в трубку.
Они появились в кабинете комиссара. Тот держал в руках три немецкие листовки.
— Враг наглеет, — сказал он чекистам. — Убежден, хищение пакета и распространение листовок — звенья одной цепи. Пробравшегося в полк врага надо найти во что бы то ни стало.
На следующий день комиссар вновь пригласил к себе Овчинникова и Сумцова.
— Поступил приказ направить из полка команду для оборудования ложного аэродрома. Наши бойцы будут устанавливать там макеты зенитно-артиллерийских батарей. Это недалеко отсюда.
— Нам может понадобиться список личного состава команды, — сказал капитан Овчинников.
…На исходе дня Вадим Серебряков вышел из казармы покурить. К нему подошел ефрейтор Кулешов. Достав из кармана кисет с махоркой, осведомился:
— Про листовки слышал?
— О них весь полк говорит.
— А тебя по этому вопросу никуда не вызывали?
— Нет, обошлось.
— Похоже, что не все листовки комиссару отдали, — предположил ефрейтор. — У кого найдут — добра не жди.
Серебряков промолчал.
— Говорят, ты рапорт подавал. Верно это?
— Да, — признался Вадим. — Хотел в разведку попасть, а получил от ворот поворот.
Перебирая в памяти сказанное Кулешовым, Вадим не мог избавиться от мысли, что все это говорилось неспроста. И он решил обо всем этом рассказать сотруднику Особого отдела.
Сумцов поблагодарил Серебрякова.
— В этом что-то есть… Может быть, это нужная нам ниточка. Она поможет размотать весь клубок до конца, — говорил Константин начальнику.
Овчинников послал срочный запрос по месту проживания Кулешова на оккупированной территории, недавно освобожденной от захватчиков.
Капитан Овчинников выяснил, что Кулешов дружит с рядовым Евсеевым.
— Это бывший лесоруб. Нытик порядочный. Все жалуется, что норма питания маловата, — сказал Овчинников Сумцову. Стало известно Овчинникову и то, что Кулешов изредка по вечерам встречается с сержантом Филатовым, проходившим службу в другом подразделении полка. Рассказывая об этом Сумцову, капитан подчеркнул: Филатов, как и Кулешов, имел контакты с немцами.
…После разговора с Серебряковым ефрейтор Кулешов встретился с долговязым сержантом Александром Филатовым.
— Я толковал с Серебряковым, — проинформировал он сержанта. — Листовку комиссару он не отдал. Похоже, к немцам тропку подыскивает.
— Продолжай с ним встречаться, — распорядился сержант. — А меня посылают на оборудование ложного аэродрома.
Сумцов и Овчинников продолжали искать пути к раскрытию совершенных в полку преступлений.
Через агентуру капитан Овчинников узнал, что в поясе брюк ефрейтора Кулешова зашита вражеская листовка, с пропуском для перехода на сторону немецких войск. Рассказал об этом Сумцову.
— Надо задержать Кулешова, — предложил Константин.
— У нас нет никаких доказательств причастности его к хищению пакета, и мы не знаем, кто распространяет листовки, — не согласился с Сумцовым его начальник. — Нужно поставить Кулешова в такие условия, чтобы еще до задержания он раскрыл себя сам. А как это сделать? Что предпринять?
Овчинников и Сумцов обратились за помощью к комиссару полка:
— В интересах расследования надо послать на ложный аэродром еще одну команду. Она должна состоять из пяти-шести красноармейцев. Но нужно обязательно включить в эту команду ефрейтора Кулешова и рядового Серебрякова.
— Раз надо, значит, надо, — согласился комиссар.
…К ефрейтору Кулешову подошел ординарец Овчинникова и сообщил ему, что капитан из Особого отдела срочно вызывает его к себе. Кулешов, побледнев, пробормотал:
— Я только скажу товарищу два слова.
Он отозвал в сторону собравшегося в дорогу Серебрякова.
— Меня вызывают в Особый отдел, — зашептал ефрейтор. — Разыщи на аэродроме сержанта Филатова и передай: пусть все сожжет.
Овчинников и Сумцов приняли Филатова вежливо.
— В полку распространялись немецкие листовки. Что вы об этом скажете?
— Слышал об этом.
— Подозреваете кого-либо из бойцов в распоряжении?
— Да нет… Ни на кого не подумал.
— И еще в полку был похищен секретный пакет. Что вы об этом скажете?
— Не знаю… Не слышал про такое…
Когда Кулешов вышел из Особого отдела во двор, то сразу понял, что команда на аэродром отправилась без него…
Сержант Филатов подыскал удобный случай поговорить с красноармейцем Евсеевым наедине. Как-то по окончании рабочего дня увидел его на зеленом поле аэродрома. Евсеев собирал и ел щавель.
— Нагуливаешь аппетит перед ужином? — с ехидством поинтересовался Филатов, подходя к бойцу. — А вот немцев кормят до отвала. У пленных паек и то больше, чем у нас.
— Не может быть.
— Был там, знаю.
Евсеев продолжал спокойно жевать щавель, и его невозмутимость подбодрила Филатова. Он начал расхваливать отношение гитлеровцев к советским военнопленным. Затем сказал:
— На передовую направят, а там как пить дать — убьют. Может, сразу податься туда, на ту сторону…
— Куда это туда? К врагам? Да я тебя за такие слова отведу куда следует. — Чуть остыв, добавил: — Ладно, счастье твое, сержант, что свидетелей не было…
Подходя к землянке, Филатов заметил сидевшего на траве Серебрякова. Вадим рассказал сержанту, как он попал на аэродром и что произошло с Кулешовым.
— Значит, вызвали в Особый отдел? Плохо дело, — забеспокоился Филатов и попросил у Вадима спички.
— А может, лучше спрятать? — с невозмутимым видом обронил Серебряков.
— Ты о чем? — сквозь зубы процедил Филатов.
— Так сказал мне Кулешов, когда за ним пришли.
Филатов вскинул на Вадима свои глаза, буркнул: «Посиди здесь», зашагал в сторону кустарника. Усевшись на камень, снял сапог, достал из подпоротой подкладки голенища пачку каких-то бумаг. Вернувшись, тихо сказал: