Отношение Никки не стало для нее неожиданностью, скорее странным казалось то, как легко прочла она его чувства и как больно сделала этим себе. Ей нужно было забыть его давным-давно, сразу после ярмарки, и она не раз уговаривала себя сделать это – ведь он наверняка забыл ее.
Не уговорила. Какая-то часть Мириам, тосковавшая по нему, поступила как предательница, как тот рейдер, что открыл бандам неприступные ворота Чикаго, – и позволила воспоминаниям взять верх.
Она сжала челюсти и что было силы ущипнула себя за руку – обычно боль помогала. Помогла и сейчас.
– Не время реветь, – прошептала Мириам сама себе и вытерла слезы рукавом майки. – Завтра, может, умирать придется…
И встала, опираясь о стену. Обморок не оставил никаких последствий – кроме тех, которые коснулись зрения, но сейчас Мириам уже не была так уверена в том, что цвета изменились. Возможно, она видела их и раньше, просто не обращала внимания. Коридор, край которого был виден с лестницы, казался немного странным из-за частых решеток в стенах, и откуда-то снизу все еще доносились крики, однако при мысли о возвращении в кабинет шерифа Мириам замутило… об этом не могло быть и речи. Снова вытерев выступившие было слезы и поправив волосы, она решительно вышла из ниши и сбежала вниз по лестнице.
Источник шума действительно оказался совсем рядом – в самом начале коридора с зарешеченными камерами в стенах, тянущегося очень далеко, видимо, вдоль всего здания, располагалась стойка с ручными и ножными кандалами, к которым было пристегнуты три человека, в потрепанной полотняной одежде жителей пустыни. На столе перед ними, окруженном несколькими гвардейцами, возвышалась неопрятная куча тряпья.
– Чье? – кричал здоровенный гвардеец, протянув в сторону заключенных кривое лезвие какого-то отвратительного грязно-коричневого цвета. – Чье это?
– Не скажете, чье – будет общее, – добавил другой гвардеец.
Заключенный, прикованный посередине, потряс головой. То, что Мириам приняла за грязь у него на лице, оказалось свежими кровоподтеками.
– Либо одного повесят, либо всех, – сказал второй гвардеец.
Третий, очень толстый, сидящий на единственном стуле, молча оперся локтями о стол, положив подбородок на переплетенные пальцы.
Мириам оглядела коридор. Он тянулся очень далеко, по нему прохаживалось не менее десятка гвардейцев, а в отдалении на длинных скамьях сидели еще люди, закованные в ручные кандалы. Кого-то тащили в камеру, кто-то кричал, и пахло здесь совсем не конюшней… пахло человеком. Большим количеством людей, которые долго живут в одном месте.
– Это что, тюрьма? – спросила Мириам у ближайшего гвардейца, не такого крупного, как остальные. Тот вздрогнул и обернулся, а Мириам шмыгнула носом.
– Нет, миз, – ответил гвардеец, удивленно глядя на нее. – Тюрьма, она ниже будет, в Яме, а это магистрат… судебная часть здесь.
Толстый гвардеец, сидящий у стола, обернулся, и неожиданно резво вскочил, забрасывая за спину тяжелый квадратный игольник.
– Кого я вижу! Спящая красавица проснулась! – толстяк подмигнул ей, и только тогда Мириам узнала его – это был разговорчивый гвардеец с блокпоста у въезда в долину.
– Добрый день, сержант, – сказала она, совершенно не зная, как себя держать, и протянула ему руку. Тот отпрянул.
– Э нет, я тебя знаю… Сначала в нос дашь, а потом ствол отберешь!
Окружавшие стол гвардейцы взорвались хохотом.
– Что, думала, мы не слышали? И вообще тебе, считай, повезло, что младший Картель не побежал сюда жаловаться – пришлось бы нам заявиться к Марте и арестовать маленькую миз за большую драку.
Хохот стал еще громче, и Мириам покраснела.
– А у нас тут опять разбой. Раньше такого не было, чтобы по три-четыре случая каждый день. Беженцы, сами бедные, жрать нечего, так еще и другим глотки режут, – сержант сплюнул прямо на пол. – Ладно, в яму их, пусть посидят до ночи на воде, может надумают что.
– Их повесят? – спросила Мириам.
– Одного точно – за убийство. А остальных – на работы, сейчас рук везде не хватает.
– Какие работы?
– Всякие. Стены сами себя чинить не станут, а еще рвы углублять надо, а эти, даром что худые, лопаты держать могут. Пошли со мной, покажу кое-что…
Зазвенели кандалы: беженцев отстегивали от стены по одному и тащили к лестнице, рядом с которой обнаружился спуск в подвал, закрытый широченным металлическим люком. Немного растерявшись, Мириам пошла вдоль клеток, едва поспевая за сержантом, – для своей комплекции тот двигался очень быстро. Ей раньше приходилось слышать про тюрьмы, но выглядело это еще хуже, чем она представляла, – в каждой камере помещалось не меньше пяти или шести человек, спавших, игравших в карты или просто неподвижно сидевших. Большинство старалось не смотреть на них с сержантом, а когда один из заключенных при их приближении подошел к решетке, сержант резко и очень сильно ударил по ней рукоятью игольника, заставив Мириам вздрогнуть, а узника отскочить подальше.
– Местная знаменитость, – сказал сержант, когда они, пройдя коридор более чем наполовину, приблизились к ряду решетчатых камер, более узких, чем остальные, и видимо, рассчитанных на одного человека. – Не поверишь, за ночь чуть охрану не уговорил, чтобы его отпустили – пришлось ее сменить раньше времени. Вставили бы кляп, да в камеру лишний раз заходить не хочется… даже втроем.
Мириам еще издали заметила знакомый силуэт, одиноко сидящий на скамье за решеткой, но не поверила своим глазам.
– Монах? – спросила она удивленно.
Кейн приподнял шляпу, закрывающую его глаза, и улыбнулся знакомой открытой улыбкой, которую не портил даже огромный фиолетовый синяк, расплывающийся вокруг его левого глаза.
– Знакомая морда, да?
– За что его? – спросила Мириам. – Он же просто монах…
– Да какое там просто, – сказал сержант, с некоторым опасением глядя на Кейна, встающего со скамьи. – У него язык с хайвей длиной…
– И его за это посадили в клетку? – Мириам обернулась к сержанту. – А что он такого сказал?
– Нет, наговорил-то он нам хороших вещей… потом. А до того «Белую кошку» на уши поставил, святой человек.
– Какую кошку?
– Бордель разгромил, что в Верхнем городе, отметелил охранничков, шесть или семь человек, так что они гвардию позвали. Причем трезвый был, и сдался сразу, как нас увидел, но ущерб нанес серьезный… хорошо хоть не убил никого. Теперь исправительные работы ему светят, на полгода как минимум. Я вот подумал: раз он с вами ехал, так может, и не стоит его сразу на работы… там и настоящих висельников хватает.
– А сколько… сколько он вам должен?
– Мне? Он борделю должен… то бишь Картелю, его хозяину. Кредитов двадцать…
– Пятнадцать, если быть точным, – сказал Кейн, и сержант обреченно кивнул.
– Вот, сама видишь, язык без костей…
– Ты и правда устроил драку? – спросила Мириам у Кейна.
– Нет, начал не я, но это здесь важным не посчитали.
– А это тебя… охранники?
– Глаз? Нет, это гвардейцы, уже после того, как я отдал дубинку и сдался. Да я на них не в обиде – они были испуганы…
– Да забрала бы ты его уже, – замок на решетке звякнул и сержант рывком распахнул дверь, – а то, честное слово, либо прибью его сам, либо… Если бы он нас последними словами крыл, так нет ведь, такое говорит, что последней мразью себя чувствуешь, и так со вчерашнего вечера. За десять кредитов забирай, если сейчас нет – потом сам к Марте схожу, но только уведи его подальше.
– Я лучше сейчас, – сказала Мириам, развязывая кошелек на поясе. – А где его винтовка и все вещи?
– Винтовка? Вещи? – удивился сержант.
– Они наверху, в оружейном шкафчике, – спокойно сказал Кейн, – я слышал, как ваши люди их делили.
– Что значит слышал? Показалось, наверное…
– Отдайте винтовку, – решительно сказала Мириам, подражая тону Би, – а то десять кредитов все-таки…
– Десять за него, но вообще-то…
– Что-то не так, Клайв? – голос шерифа подействовал на сержанта как-то странно, заставив его словно увянуть и уменьшиться в размерах. – Девочка решила забрать монаха?
– Да вот…
– Ну если он ей нужен, пусть забирает. Отдай его вещи.
– Да, – подобрался сержант, – сейчас отдаю.
Би, подошедшая следом за шерифом, протянула Мириам ее плащ и хотела было что-то сказать, но бросила косой взгляд на шерифа – и промолчала.
Когда двадцать минут спустя они вышли из магистрата, оказавшегося тем самым широким зданием, похожим на кар, солнце уже успело подняться высоко, и пыль, поднятая прохожими, затянула улицу белой жаркой пеленой, сквозь которую в отдалении ярким вертикальным бликом проступал металлический шпиль церкви.
– Спасибо, – сказал Кейн, сосредоточенно подгоняющий застежки бронежилета.
– Пожалуйста, – ответила Мириам.
– Что думаешь сейчас делать? – спросила Би.
– Мне нужно закончить то дело, ради которого я сюда приехал.
– Разнести бордель до конца?
– Это получилось случайно. Другое дело.
– Хорошо. Мы остановились в «Индюке».
– Это я уже знаю, стражники обсуждали вас всю ночь.
– И что они говорили?
– Ты не захочешь это слушать, – Кейн забросил винтовку за спину. – Но я постараюсь прийти в «Индюк», как только разберусь со своей… проблемой.
Он слегка поклонился Би, затем Мириам, и сбежал вниз по ступенькам.
– А ты, – спросила Би, – ничего не хочешь мне сказать?
– Хочу, – ответила Мириам. – Мне… мне очень стыдно.
– За что?
– За то, что я такая дура… Мне нужно было забыть его давным-давно, но я все еще продолжала думать, что если я приеду и встречу его, то все может быть как раньше, представляешь? Все еще продолжала мечтать, как маленькая девочка… – Мириам вытерла слезы и обнаружила, что Би смотрит на нее с явным недоумением.
– Я просто хотела узнать, как ты себя чувствуешь. Ты потеряла сознание посреди улицы, причем во второй раз – очень надолго…
– А, это… это ерунда, я чувствую себя просто отлично. Я о том, что я не могла оставаться с вами в той комнате, потому что… потому что…