Он так и не обернулся ни разу, хотя сердце щемило невыносимо. Только перед глазами стояли насаженные на колья женщины и дети, обгорелые трупы, пирамида отрубленных голов… Умом Владимир понимал, что девушка не виновата, но сердце — он на этот раз взяло верх…
— Командир! Едем?
Обратился к нему Сашка.
— Да. Давай обратно, ребята. В машину.
Все весело полезли в кузов. Ещё бы! Получение новой машины всегда радостно для лётчика! Взревели моторы, автомобили сорвались с места и исчезли в пыльном шлейфе…
Столяров грохнул кулаком по столу:
— А мне плевать, что бензина нет! У меня приказ! Ясно?
Плотный майор побагровел и тихо ответил:
— Ты, подполковник, не стучи! Мне на твой приказ как-то насрать, понимаешь? Нет у меня топлива. И я тебе его не рожу. Пока бензовозы не подойдут — будешь сидеть на земле. Всё топливо идёт сейчас туда… — он мотнул головой в сторону фронта, затем продолжил, — а если не нравится — можешь жаловаться хоть самому господу Богу! Сопп-ляк! Где ты был, когда я в сорок втором под Севастополем дрался? А?!
Владимир побагровел, но сдержался:
— Да там же, где и ты, майор… На плоту сидел, грёб доской. Сам вышел, и ещё троих вытащил… А если ты под Севастополем был, то скажи, на каком судне тебя эвакуировали?
… Оборона Севастополя была больным местом лётчика. Он не мог забыть, что десятки тысяч людей были брошены на смерть, а вот начальство во главе с Октябрьским удачно удрало вместе с семьями… Майор потянулся было к кобуре и Владимир напрягся, потом, видимо, тот спохватился и, расстегнув обшлаг гимнастёрки, медленно закатал рукав:
— Сюда смотри, подполковник…
На руке синели цифры. Лагерный номер. Столяров мгновенно остыл, вспомнив опять своё партизанство.
— Извини, майор… Я в плену, как видишь, не был. Но ЧТО там сволочи творят с нашими людьми — насмотрелся… Два месяца у них партизанил…
Оба офицера немного помолчали. Потом майор произнёс:
— Обещали к вечеру две тонны бензина прислать. Так что, жди.
— Ладно. Спасибо тебе, майор. Накормишь хоть моих орлов?
— Да никаких вопросов. Веди их в столовку. Даже по лётной норме!
Они вдруг оба рассмеялись, напряжение схлынуло.
— Ты на чём там летал?
— На «Чаечке».[39] Хорошая была машинка!
— Помню… Сам на такой на Халхин-Голе воевал…
— Так ты летаешь?!
Поразился Столяров до глубины души.
— А чего же тут сидишь? У нас лётчиков не хватает. Слушай! А давай ко мне в полк?
Майор сразу как-то осунулся.
— Отлетался я, комполка… От лагерной кормёжки у меня что-то со зрением стало. Сколько раз в небо поднимался — вроде всё нормально, а как на посадку — земля пропадает. Сливается, и всё тут. Хоть ты тресни! Врачи говорят — зрачок скорость не воспринимает…
— Жаль… Честное слово, жаль. А то бы… Сам знаешь — к нам пацанов присылают. Их по-хорошему надо ещё полгода учить, ан нет. Сразу в бой… Утиный тест.
— А это как?
— А так. Бросили в воду. Выплывет — его счастье. Нет — утонет…
Они сразу замолчали… Так и было оно на самом деле… Некогда было учить. Сразу — в бой…
Глава 21
— Стой! Кто идёт?
— Свои! Танкист я, ребята!
— Двигай сюда!
Майор свалился прямо на головы прячущимся в окопе бойцам и замер — прямо в лицо ему смотрел ствол «ППШ» в руках здоровенного сержанта-артиллериста.
— Гляди-ка, вроде наш. Откуда, землячок?
— Мы утром атаковали. Полк тяжёлых танков.
— А… Понятно. Ваших всех пожгли. До единого. Человек пять буквально и вышло то. Они вас издалека постреляли. Что им наши снаряды? Так, шум для наведения паники…
— А вы кто?
— Всех понемножку. Есть пехота. Есть танкёр. Ты вот. Ещё у нас летун обретается. Штурмовик сбитый. От нашей батареи двое. Считая тебя, «чумазый»,[40] шестеро наберётся…
Это разговор проходил на рассвете шестого июля в разбитом снарядом блиндаже в тылу у немецких войск, упорно прогрызающих советскую оборону. Майор всю ночь пробирался к нашим, обходя вражеские патрули и подразделения. Под утро он буквально наткнулся на чудом уцелевших бойцов, собравшихся вместе на одном из участков, где проходила полоса укреплений. Тяжёлый снаряд взорвался, выворотив огромный участок земли и опрокинув его на небольшой блиндаж, засыпав вход. К счастью, там никого не оказалось. Двое пушкарей из уничтоженной немецкими танкистами противотанковой батареи прокопались к укрытию и спрятались там от зачищавших окопы пехотинцев. А ночью к ним приблудились остальные…
— Смотрите, что сволочи делают!
Донёсся сверху полный негодования и боли голос находящегося в охранении бойца. Все бросились к входу, торопясь наверх. Александр оказался на поверхности одним из первых и едва успел схватить себя зубами за кисть, чтобы не бросится на помощь… Несколько эсэсовцев с огнемётчиком шли вдоль остатков противотанкового рва. Время от времени доносился пронзительный свист срабатывающего клапана, вздымалось грязное чёрное пламя, и зачастую из огня доносились нечеловеческие вопли, а раз оттуда вывалилась пылающая корчащаяся фигура…
Кто-то простонал:
— Раненых выжигают, сволочи!
Между тем немцы приближались всё ближе, уже можно было расслышать их смех, когда уже приготовившиеся к последнему бою красноармейцы увидели невероятную картину — по полю на полном газу мчался вражеский мотоциклист. Подлетев к факельщикам, водитель резко затормозил, затем соскочил с сиденья и со всего размаха врезал эсэсману с огнемётом, шагающему впереди своих товарищей, в челюсть. Тот покатился по земле, а мотоциклист выхватил из кобуры пистолет и разрядил обойму прямо в связку баллонов за спиной убийцы. Облако огня накрыло всю группу карателей, полностью…[41] А прикрывшийся от пламени рукавом фашист выпрямился, затем плюнул вниз, на жуткий костёр и, вновь оседлав свою двухколёсную машину, двинулся прочь… Столяров ещё успел разглядеть, как тот остановился у стоящего поодаль бронетранспортёра, что-то выкрикнул сидящим там солдатам, а затем пистолет словно приклеился к виску, сухо щёлкнул выстрел, и мотоциклист упал на землю…
— Что это с ним?
Послышался чей-то недоумённый вопрос. Майор с трудом выдавил:
— Видать, у этого немца ещё что-то от человека осталось…
Они спустились обратно в землянку.
— Что делать будем, орлы? Гансы не сегодня, так завтра нас точно найдут. К своим нужно двигать. Вон, на востоке всё грохочет, и дымом затянуто. Бьются наши насмерть. Выбираться отсюда надо. Кто — за?
Короткое молчание, потом заговорили все наперебой:
— Точно, товарищ майор.
— Надо идти!
— Темноты бы дождаться только…
Александр выпрямился, подводя итог:
— Значит, пойдём. А ты, летун, что молчишь?
Штурмовик нехотя выпрямился:
— Старший лейтенант Закаридзе. Согласен я с вами, товарищ майор. Надо идти. Только вот, я по земле ходок слабый. Не смогу с вами. Оставьте меня, а сами идите.
— Не понял, старший лейтенант…
Вместо пояснений тот молча присел и с трудом стянул сапог — все ахнули: вместо ступни у лётчика был протез.[42]
— Родной ты наш… Да разве мы тебя такого бросим?! На руках понесём, а к своим — доставим!..
Невыносимо жаркий июльский день двигался к своему концу. Все облизывали пересохшие от жажды губы, спасало лишь то, что внутри было прохладно, да обнаружилось ведро воды, невесть как уцелевшее. Между тем враги деловито обживали захваченные позиции. Уже суетились команды трофейщиков из военнопленных-добровольцев с белыми повязками на рукавах. Полуголые по пояс сапёры усиленно поправляли ров, торопливо минировали предполье. Наших бойцов от обнаружения спасало лишь то, что их укрытие находилось немного в стороне от основной линии бывшей обороны, но никто не сомневался, что их обнаружат, и очень скоро…
… Они ввалились в окопы прямо к красноармейцам. Закопчённые, в крови, но все дошли до своих. Пристроившись в хвосте вражеского танка, словно пехота, его сопровождающая. Немудрёная хитрость, а так же то, что видимость на поле боя составляла метров двадцать из-за сплошного облака пыли дыма от горящей техники, затянувшей равнину, помогла преодолеть самые последние метры жуткой дороги. Они дошли все, неся на руках не могущего двигаться наравне со всеми лётчика…
Тяжёлая «четвёрка» с бортовыми экранами наползла на неприметный холмик и закрутилась на месте, затем внезапно осела, выбросила из выхлопных труб облако густой гари, и, взвыв напрягаемым сверх всякой меры двигателем стала задирать брюхо в потёках масла.
— Блиндаж раздавил, сволочь!
Откуда то из-под земли вдруг появилась шатающаяся фигура в бинтах, залитых кровью, и бросилась под гусеницы, грянул мощный взрыв, танк осел назад. Откинулся люк командирской башенки, оттуда появилась голова в пилотке, и осела назад, охваченная буйным пламенем. Кто-то метко угодил бутылкой с зажигательной смесью точно в лоб вражескому танкисту…
— Лётчика — в тыл! Давай, ребята! Уноси! Я прикрою!
Столяров бросил сошки «ДТ» на бруствер и ударил в упор по выросшим из марева фигурам. Те словно переломились в поясе и рухнули на траву. Над головой с воем прожурчал снаряд и влип прямо в тупую морду бронетранспортёра, ахнул взрыв. Мелькнуло в воздухе оторванное зубчатое колесо передачи, смятый в ком двигатель… Ствол пулемёта в руках майора трясся от беспрерывной стрельбы, словно ему передалась вся ненависть танкиста. Сбоку донёсся чей-то крик:
— Пехоту отсекай! Пехоту!
И точно — одна за другой из дыма и пыли появлялись вражеские гренадёры. Но «ДТ» не выдавал, и вдов в Германии с каждой пулей в диске становилось всё больше и больше. Внезапно боёк сухо щёлкнул, очередь оборвалась. Кончились патроны. Александр лихорадочно осмотрелся вокруг — пусто! Но в этот момент из-за угла вывалились двое бойцов, волокущих за собой «крупняк» Березина.