Наступал вечер, тихий, прозрачный, с фиолетовым небом и жёлтыми, слабо мигающими звёздами. Медный свет луны отражался от карнизов дворцов и лихо заломленных крыш пагод, сладко пахло спелыми яблоками и какими-то осенними цветами. Впрочем, что для цветов здешняя осень? Тепло, солнечно, влажно. Почему бы не цвести? Вон, каллиграф Пу Линь даже розы выращивает.
За оградой послышались чьи-то быстро приближающиеся шаги и звонкие голоса. Князь прислушался – кажется, возвращались слуги. Ну да, они. Вот – радостный голос Чена, а вот – какой-то недовольный – Лэй.
– Хозяин нас похвалит, вот увидишь, Лэй! – громко говорил, почти кричал Чен. – Ведь мы же выполнили его поручение.
– За это не нужно хвалить. Это и так само собой разумеется.
– Ох, и зануда же ты, Лэй! Недаром господин Цзяо…
Цзяо?!
Баурджин вздрогнул. Ага! Вот и проговорились… Впрочем, чего уж – и так было ясно.
– Закрой свой рот, Чен, – зло прошипела Лэй. – И никогда больше не упоминай… э… имя того, кого ты только что назвал, иначе…
– Да ладно тебе. – Судя по голосу, Чен явно был испуган.
Нойон покачал головой – жаль, что они так быстро пришли. Была бы подлиннее ограда – может, удалось бы услышать и ещё что-нибудь интересное.
Первым во двор вошёл Чен:
– Ну наконец-то пришли. Интересно, где шляется Лао? Ой! Хозяин!
Он – и возникшая следом Лэй – почтительно поклонились.
Баурджин поднялся со скамейки и повелительно махнул рукой:
– Идите в дом. Там и доложите.
Из всех названных Баурджином городских лавок киданьскими рукописями торговали в двух – в лавке старого Сюй Жаня, что у южных ворот, и совсем рядом – у старьёвщика Фэна, проживавшего, как и сам нойон, в восточном районе, только ближе к городской стене.
– Вообще, я заметила, все торговцы как-то презрительно отзывались о киданьских свитках, – подумав, дополнила доклад Лэй. – Говорили, что не такие уж они и старинные и что настоящие ценители древностей их никогда не купят.
Хм… вот, значит, как. Не купят… Ладно.
К старьёвщику Баурджин наведался поутру, едва только позавтракал. Поручив старику Лао навести в доме порядок, князь отправил остальных слуг на рынок, дав денег и наказав много чего купить. Лэй было встрепенулась – кто же будет охранять хозяина? Но Баурджин бросил на неё столь гневный взгляд, что даже эта боевитая девушка покорно опустила очи, лишь прошептав, что вообще-то она – охранница господина.
– Ага, охранница, – усмехнулся князь. – Вчера-то меня никто не охранял, и ничего – как видите, жив и даже, можно сказать, вполне счастлив. В общем, вперёд, на рынок, и никаких мне возражений, поняла, Лэй?
– О да, мой господин.
– Ну, вот то-то.
Выпроводив наконец слуг, Баурджин оделся понеприметнее, как одеваются средней руки торговцы или шэньши низших рангов, – в синий, без особых изысков халат, подпоясанный узеньким красным поясом, узкие чёрные штаны и кожаные башмаки с квадратными носами. Надел на голову круглую чёрную шапочку и, напомнив слуге, чтоб, как явятся Лэй с Ченом, отправлялся заказывать рамки, покинул уютное жилище и направился по узенькой улочке, ведущей к центральному тракту, что пересекал с востока на запад весь город.
Солнце едва взошло, и над городскими стенами колыхался идущий с реки Тайцзыхэ туман. Он клубился, перелезал, словно взошедшее тесто, квадратные зубцы стен, расплывался по улицам желтоватым, быстро редеющим маревом. И всё же ясно было: ещё час-другой – и от исполинской квашни тумана останутся лишь жалкие клочки, а к полудню исчезнут и они.
Сотни людей – мелкие торговцы, низшие чиновники, каменщики в заляпанных извёсткой халатах, продавцы воды и лепёшек, слуги, носильщики – деловито двигались по главному тракту в направлении к центру – к рынку, к пагодам, а кто и к императорскому дворцу, жёлтая, позолоченная солнцем крыша которого была видна практически отовсюду. Молча никто не шёл, все переговаривались, переругивались, смеялись, а кое-кто – даже пел песни.
– Поберегись! Поберегись! – раздались вдруг громкие крики.
Послышался стук копыт, и на тракте показались всадники – трое, на вороных конях, в пластинчатых панцирях, надетых поверх серых воинских халатов, в сапогах, с короткими копьями-гэ, с мечами, болтающимися у пояса в ножнах.
– Поберегись! Поберегись!
Наклоняясь, воины на скаку лупили зазевавшихся тупыми концами копий – как видно, расчищали дорогу какому-нибудь знатному вельможе. Ага, да вот он и сам показался – в красном с жёлтой оторочкой халате, верхом на белом коне, с чванливым лицом. В седле сидел как влитой, значит, не ханец, чжурчжэнь.
Баурджин поспешно отскочил в сторону – не хватало ещё отведать палки, обернулся, почувствовав, что едва не сбил кого-то с ног. Ну да – чуть не зашиб какого-то мелкого человечка в вишнёвого цвета халате, недорогом, но и не сказать, чтоб дешёвом. Наверное, шэньши.
– Прошу простить меня, уважаемый… – начал было нойон, но тут же замер, увидев совсем рядом, за шэньши, поспешно отвернувшегося человека. Мало того, человек этот не только отвернулся, но и побежал, стремясь побыстрее раствориться в толпе, что, надо сказать, вполне ему удалось. Впрочем, Баурджин вовсе и не собирался за ним гнаться – не так уж и хорошо князь пока знал город. Хотя… И этот ведь, похоже, не знал – иначе бы бросился в какой-нибудь проулок, а не в толпу. Ишь, оглянулся… А вот это он сделал зря!
Баурджин успел-таки разглядеть серые, спутанные, словно пакля, волосы. Тот самый старик! Наверняка тот самый! О ком говорили слуги. Интересные дела… Что, Цзяо Ли оказался настолько умён, что приставил к несчастному беженцу ещё одного соглядатая? Тогда бы они не упомянули этого старика, зачем? А что, слуги точно присланы градоначальником? Ну да… его подарок… А вообще, надо получше это всё проверить.
И в следующий раз надо будет просто взять с собой Лэй. Но пусть идёт не рядом, а позади, пусть увидит этого противного старика, выследит. А уж потом можно будет и решить, что делать.
Придя к такому выводу, Баурджин слегка повеселел, пересёк наконец шумный тракт и, насвистывая, направился к видневшейся неподалёку крепостной башне с крышей из синей черепицы. Как и предполагал князь, утренний туман быстро рассеивался, вскоре стало тепло, и в голубом, почти летнем небе радостно засияло солнце. Ласковый ветерок шевелил листья деревьев – тополей, клёнов и лип. Откуда-то, вероятно с пристани, несло свежей рыбой. Ах, до чего ж чудесной выдалась погодка – сухо, солнечно, но не жарко. Осень. Похоже, это здесь самое золотое время.
– Эй, сяо! – Баурджин подозвал мальчишку-водоноса. Вообще князь сначала подумал, как его позвать, а уж потом крикнул: «Сяо!» Помнил, что от рождения до четырёх лет ребёнок у ханьцев зовётся хуан – молокосос, потом, примерно до шестнадцати лет, сяо – малыш, с шестнадцати чжун – средний, ну, а с двадцати одного до шестидесяти дин – тягловый. А уж потом лао – старик. Водоносу явно ещё не было шестнадцати, значит, всё правильно – сяо.
– Хотите воды, господин? – Мальчишка ловко вытащил из лохмотьев деревянный стаканчик и, плеснув в него воды, с поклоном подал князю. – Пожалуйста, пейте. Это очень вкусная вода, господин, я специально хожу за ней в горы, к роднику.
Вода и в самом деле оказалась вкусной и холоднющей – аж заломило зубы.
– Благодарю. – Напившись, нойон, протянул парнишке мелкую монету с квадратной дырочкой посередине.
– Пейте на здоровье, уважаемый господин. – Смуглое лицо мальчишки озарилось широкой улыбкой. – Хотите ещё?
– А, пожалуй, – махнул рукой Баурджин. Что-то показалось ему странным в этом босоногом пареньке-водоносе. Вот только что?
– Прошу, господин.
Что? Вроде совсем обычный пацан. Обычный… Вот именно! Обычный… скажем, для какого-нибудь московского дворика, или для сибирской деревушки, или даже, скажем, для кочевья найманов или татар. Но только не для здешних мест! Глаза-то у пацана оказались серые, даже с зеленоватым отливом, и большие, вовсе не узкие щёлочки. И русые… нет, тёмно-русые волосы. И веснушки! Даже сейчас, осенью. Вполне европеоидного облика парень, можно сказать – земляк.
– Как тебя зовут, сяо?
– Дэн, господин. Некоторые называют меня – Дэн Веснушка.
– Ты не здешний, Дэн?
Парнишка покачал головой:
– Нет, я родился здесь. Только родителей своих не помню – я ведь подкидыш. Отец вроде был откуда-то из далёкого далека. Так говорила бабушка Лянь, которая меня выкормила и воспитала. Увы, и её третий год как нет в живых.
– Ты понимаешь какой-нибудь иной язык, кроме ханьского? – спросил Баурджин по-монгольски. Затем то же самое повторил на наречии меркитов, найманов, татар…
Паренёк недоумённо хлопал глазами. Ну да, откуда он может знать, он же родился и вырос здесь, в Ляояне, а мать свою не помнит. И всё же – земляк…
Баурджин неожиданно для себя улыбнулся – вот ведь, приятно на душе стало, словно вдруг увидел приятеля с того ещё, прежнего времени, из великой эпохи парашютных вышек, Осоавиахима, серебристых, рвущихся к небу планеров и авиеток.
– Говоришь, ты носишь воду с гор? А где здесь горы?
– Там. – Парнишка махнул в сторону городских стен, потом немного подумал и пояснил: – Там вообще-то не горы, сопки. Но высокие.
– И ты каждый день туда ходишь? – заинтересовался нойон.
– Да раза по два, а летом, в жаркие дни, – и все три. Все знают, самая лучшая в городе вода – у меня, Дэна Веснушки! – Пацан с гордостью посмотрел вокруг, словно бы ожидал, что немногочисленные уже прохожие с жаром кинутся подтверждать его слова.
– И что, стражники тебя пропускают? – с наигранным удивлением спросил Баурджин.
Гордости в серых глазах паренька стало ещё больше.
– Пропускают, а как же! Просто надо уметь договариваться.
– Ты, я вижу, умеешь?
– Ещё бы!
Вот так… Князь ещё не знал, какую выгоду для себя сможет извлечь из этой мимолётной встречи, но ничуточки не сомневался, что сможет. Паренёк-то шастает туда-сюда за Восточные ворота, и ни у кого из стражников это, похоже, не вызывает никаких подозрений. Здорово!