– Да, да… Он самый. Смею думать, у моих компаньонов найдётся достаточное количество лянов серебра и связок монет для его открытия. И… осмелюсь вас попросить, господин Цзяо Ли… Не соблаговолите ли вы стать нашим покровителем? Ну, хотя бы на первых порах?
Глава 2ПОЛКОВНИК ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБАОсень 1210 г. Западное Цзинь
Себе в смятенье места не найду я:
Опасность гибели грозит Отчизне!
Похрапывая, спал на лавке господин Цзяо Ли, чжурчжэньский чиновник из империи Цзинь, волею императора Ван Шао Вана посланный с важной миссией в тангутское царство Си-Ся, уже не первый год страдавшее от вторжений монголов. Вот степень этого вторжения и предстояло выяснить господину Цзяо Ли. Хотя на самом-то деле эта важная и ответственная миссия была поручена совсем другим людям. Что же касается господина Цзяо, то… Честно говоря, император не доверил бы ему и охрану ночного горшка, просто, разгневавшись, сослал на время подальше. Вроде бы – и с миссией, а вроде бы и так, с глаз долой. Господин Цзяо Ли принадлежал к влиятельному ханьскому роду, настолько могущественному, что с ним приходилось считаться и чжурчжэням, около сотни лет назад завоевавшим весь северный Китай. Ныне эта область именовалась Цзинь, в отличие от южного, вполне ханьского, Суна. Не то чтобы чжурчжэни привечали ханьцев, но… опираться-то в деле управления огромной страною, протянувшейся от долин Хуанхэ до Ляодуна, можно было только на них, на ханьцев. Китайцы – так их можно, наверное, называть, – имели тысячелетний опыт строительства и управления империей, и чжурчжэни вовсе не были настолько глупы, чтоб не использовать их знания и навыки себе на пользу. Элита завоевателей – «северных варваров», как их когда-то презрительно именовали ханьцы, – быстро китаизировалась, везде вводились китайские (имперские) порядки, да и ханьский язык звучал на севере куда как чаще, нежели язык завоевателей-чжурчжэней. Императорский двор полностью перенял китайский церемониал, лишь, по обычаю кочевников, не избрал для постоянного местопребывания какой-нибудь конкретный город, назначив его столицей. Столичных городов имелось аж целых пять: северный – Дадин, западный – Датун, южный – Кайфын, восточный – Ляоян. Главной столицей считалась средняя – Чжунду, примерно соответствовавшая тому Пекину, который когда-то знал Баурджин… Баурджин-нойон… Иван Ильич Дубов… Пятидесятичетырёхлетний генерал, летом тысяча девятьсот семьдесят второго года перенёсшийся на рубеж двенадцатого и тринадцатого веков, в монгольские степи, возродившийся в теле паренька-кочевника, Баурджина из найманского рода Олонга. Поначалу испытав шок, Дубов привык к новой жизни на удивление быстро. Приспособиться ему во многом помогли знания и умения, оставшиеся от «прежнего хозяина» тела, но благодаря уму и характеру «нового хозяина», генерала Дубова, обновлённый Баурджин выбился из простого скотовода в князья-нойоны.
Мало того! Повелитель монголов Темучин, четыре года назад торжественно провозглашённый Чингисханом, пожаловал Дубову-Баурджину обширные земли к югу от озера Буир-Нур, табуны и пастбища. Естественно, пожаловал не за красивые глаза, а за услуги, оказанные в деле сплочения кочевых племён. Услуги, прямо сказать, весьма серьёзные, взять хотя бы разведывательную операцию, блестяще проведённую в сопках по берегам Аргуни. Эта операция предотвратила вспышку кровавого конфликта, самую настоящую войну за главенство над племенами. Соперник Чингисхана – Гурхан-Джамуха вынужден был позорно бежать.
Однако мирная жизнь в монгольских степях продолжалась недолго – подзуживая полунезависимые племена, мутили воду чжурчжэни, заставляя других таскать для себя каштаны из огня. Сам Чингисхан, к слову, являлся вассалом и данником чжурчжэньского государства Цзинь, чем сильно тяготился, но долгое время терпел сложившееся положение – уж слишком были неравны силы. Но теперь, после победы над Джамухой, над кераитами, меркитами, частью найманов, после новых победоносных походов на татар и тангутов, Чингисхан почувствовал себя способным переломить ситуацию в свою пользу.
Тем более настал удобный момент – на престол Цзинь вступил новый император, известный своим коварством и лицемерием Юнь Цзы, взявший тронное имя Ван Шао Ван. Темучин не уважал нового императора, что и высказал его приехавшим за данью послам. Высказал довольно резко, на взгляд Баурджина-Дубова, в духе картины «Иван Третий рвёт ханскую басму». Вот именно с таким выражением лица! Приехали за данью, сквалыжники цзиньские? А нету! И не будет больше никогда. Что-что? Императору это не понравится?! А мутить воду на татарских границах ему нравится? Настраивать против монголов тангутов Си-Ся – тоже нравится? Или подстрекать к набегам каракитаев?
Чингисхан, как, впрочем, и все в его штабе – юртаджи, хорошо понимал, что за всеми якобы разрозненными выступлениями стоят происки цзиньцев. О, напитавшись традиционным коварством ханьцев, быстро китаизировавшиеся чжурчжэни, как никто, эффективно использовали древний принцип «разделяй и властвуй». Теперь настал их черёд испытать его на себе! Первым попали под удар тангуты. Нельзя сказать, что грозные тумены Чингисхана разнесли в пух и прах Си-Ся, однако нанесли тангутскому государству вполне ощутимый урон и принудили к вассальному подчинению. Тангуты высокомерно надеялись на помощь своих союзников-цзиньцев… Зря надеялись – «Золотая империя» предала их при первой возможности, а вот Чингисхан, наоборот, проявил сдержанность, остановив разрушение городов Ся, – и получил, что хотел. Император Си-Ся Ань Цюань подписал с монголами союзнический договор и всё время тревожил коварных соседей набегами.
Однако «Золотая империя» чжурчжэней была ещё очень сильна, и если бы её правители решились отправить армию в монгольские степи – ещё неизвестно, как бы всё сложилось. Как и в Южном Китае – Империи Суп, – цзиньцы имели великолепно организованную пехоту, плюс к тому же, в отличие от южан, ещё и великолепную чжурчжэньскую конницу, ничуть не уступавшую монгольской. Враг был силён, очень силён… И требовалось как можно скорее отыскать его слабое место, вырастить очаги мятежа, поначалу пусть небольшие, но стабильные, подобно партизанскому движению в оккупированной врагом стране. Чжурчжэни, ханьцы, кидани, тангуты – ну ведь должны же быть между ними какие-то трения, не может такого быть, чтобы не было! Именно так считал юртаджи Баурджин-нойон, в нынешнем своём положении достигший чина, примерно равного полковничьему. Достигший своим умом, своим трудом, своей кровью и потом. За полтора десятка лет, прошедших со времени его чудесного возрождения, Дубов стал считать монголов своими. Да и как не считать, коли две его жены, тёмно-рыжая красавица Джэгэль-Эхэ и смуглянка Гуайчиль, родили нойону четверых детей?! Дочке-любимице по имени Жаргал, что значит «счастье», шёл уже одиннадцатый год. Почти с младенчества помолвленная с сыном побратима-анды Кэзгерула Красный Пояс, и статью, и обликом девчонка удалась в маму, Джэгэль-Эхэ, – такая же была высокая, сильная, своенравная. Из тех, что не дадут мальчишкам спуску. И в карих – как у мамы – глазах светились золотистые чёртики! А вот сын, наследник, Алтай Болд, пошёл в Баурджина – крепкий, стройный, русоволосый на удивление, ведь, кажется, гены, отвечающие за тёмный цвет волос, куда как сильнее. Двенадцать лет парню – совсем уже взрослый, скоро надобно женить… Вот хоть на старшей дочке старинного побратима-дружка Гамильдэ-Ичена. Сколько ей? Кажется – семь? Или нет, восемь. Самое время думать о свадьбе! Красивая дочка у Гамильдэ, зеленоглазая, с волосами чёрными, как вороново крыло, – тоже в мать, Боргэ, внучку Чэрэна Синие Усы, старейшины одного из северных родов.
Вторая жена Баурджина, смуглянка Гуайчиль, пожалуй, имела не такой взрывной характер, как Джэгэль-Эхэ, которой слова поперёк не скажи, однако была себе на уме и, коли уж чего хотела, добивалась всенепременно. Вот захотела девять лет назад стать женой Баурджина – стала! И никто ей в этом не помешал, даже Джэгэль-Эхэ приняла её, словно родную сестру, мимоходом заметив, что не дело князю иметь всего одну жену, не дело…
Гуайчиль родила нойону ещё двоих детей: сначала девочку, названную Дубовым в честь матери Ниной, потом мальчика, Илью. Услышав это имя, обе жены довольно кивнули – ну как же, уж всяко знали святого Илию. Часть монголов… Нет, лучше не так. Те, кого всё чаще называли одним словом – монголы, представляли собой множество самых разных племён, часть которых – найманы, кераиты, меркиты, уйгуры – исповедовали христианство, принесённое когда-то в степи опальным миссионером Несторием. Христианство это, хоть и было весьма своеобразным, не признавая, к примеру, Богочеловеческой сущности Иисуса Христа, однако все необходимые морально-этические ценности в себя включало. Часть монголов почитала грозного бога Тэнгри и множество божков помельче, часть – пока ещё очень маленькая – исповедовала буддизм, а часть – ещё меньшая – мусульманство. Чингисхан в мудрости своей велел чтить любую религию – и, по мысли Баурджина, это было правильно. Правильно и справедливо. Кроме религиозного многообразия, монголы – коль их уж стало принято так называть по имени одного из главных племён – сильно отличались друг от друга и по внешнему виду: кроме узкоглазых и скуластых, много было светловолосых европеоидов – тюрков. Сам Чингисхан, кстати, был светлоглаз и рыжебород, к тому же – высок и строен. Правда, в последнее время великий хан всё чаще горбился под грузом непосильных забот недавно возникшего государства. Наследник великих азиатских – точнее, южносибирских империй, он нёс свой тяжёлый груз с честью, дав своим поданным свод строгих законов – «Ясу». Запрещалось всё то, что было неэтично и плохо: воровство, прелюбодеяние и прочее. Заодно и пьянство. Монголы были не дураки выпить. Готовили ягодное вино – бражку, хмельной кумыс и молочную водку – арьку. Пили много – по праздникам и в будни, по случаю и без такового. Веселились, пели песни, а потом, встречаясь, со смехом и прибаутками вспоминали, кто сколько выпил да что учудил. Прямо совсем как русские люди! Правда, вели себя при этом вполне прилично, без всякого гнусного непотребства – разбитых морд, злобных пьяных драк и всего прочего. Пили – для радости и веселья. Пили все.