– Это будет прекрасно. Обязательно. Ты и я… вместе. Обязательно!
Бывает, когда словами не скажешь, и тогда говорит ваше тело. Это был тот самый случай. Мои руки обняли ее и прижали к себе, мой рот приник к ее губам. Она ответила мне тем же. Руки ее лежали на моих плечах, губы были ласковыми. Продолжалось это столь мало, что впоследствии я не был уверен, было ли это вообще. Теплота внезапно исчезла, все стало плохо.
Она не боролась со мной, не пыталась оттолкнуть, но губы ее вдруг стали безжизненными, а глаза совершенно пустыми. Она так и стояла, пока я не опустил руки и не отошел, потом снова села в кресло.
– Что случилось? – выдавил я из себя.
– Хорошенькое личико это все, о чем вы думаете? – спросила она.
В ее голосе было рыдание, страдание исказило ее лицо.
– Все вы мужчины похожи… все одинаковы!
– Невероятно! – крикнул я в раздражении. – Вы же хотели, чтобы я вас поцеловал, не отрицайте! Что изменилось в ваших мыслях?
– А захотели бы вы поцеловать ее? – выкрикнула Ангелина в исступлении, которого я не мог понять.
Она дернула тонкую цепочку вокруг шеи и швырнула ее мне. На ней висел маленький медальон, еще теплый от ее тела. При падении света под определенным углом на нем ясно просматривалось изображение. Мне удалось кинуть только один взгляд на девушку на фотографии. Что-то опять изменилось в мыслях у Ангелины, она вырвала цепочку и стала толкать меня к двери.
Дверь захлопнулась за мной, загремел тяжелый засов.
Не обращая внимания на удивленного охранника, я направился к себе в комнату. Но что означала ее внезапная холодность и эта фотография? Зачем она носила ее? Хотя я видел ее один миг, этого было достаточно. На фото была молодая девушка, может быть, сестра. Ужасные генетические законы говорят, что возможно неопределенно большое число комбинаций. Эта девушка была отвратительно уродлива другого слова не подберешь.
Дело было не в каком-то одном факторе, вроде горбатой спины, выпирающей челюсти или торчащего носа. Тут была комбинация черт, составляющих единое отталкивающее целое, которое вызовет отвращение у кого угодно.
Тут я понял, что непроходимо глуп. Ангелина дала мне взглянуть на глубинные причины того, что изломало, исковеркало ей жизнь. Сразу стало ясно многое другое. Сколько раз, глядя на нее, я удивлялся, как может такая испорченная сущность находиться в такой очаровательной упаковке.
Теперь ответ был ясен – я не видел первоначальной оболочки. Мужчина еще как-то может терпеть свою уродливость, но что должна чувствовать в такой ситуации женщина? Как жить, когда каждое зеркало твой враг, и люди поскорее отворачиваются, увидев тебя? Что делать, если, к счастью или несчастью, вы наделены острым наблюдательным разумом, который все видит и сознает, делает неутешительные выводы, мучается от знаков отвращения? Некоторые девушки могли бы покончить жизнь самоубийством, но не Ангелина. Я могу предположить, что сделала она. Презирая себя, ненавидя свой мир и людей в нем, она не испытывала угрызений совести, задумывая преступления с целью добычи денег для операции по исправлению какого-то уродства, потом еще денег для следующей операции.
Затем, когда кто-то пытался остановить ее однажды, она легко, а возможно, и с удовольствием убила его. Медленный, жуткий подъем через преступления к красоте с достойным удивления разумом.
Бедная Ангелина. Я мог бы пожалеть ее, если бы не убийства, которые она совершила. Бедная, несчастная, одинокая девушка, которая, выигрывая одни битвы, безнадежно проигрывала другие. Она сумела придать телу очаровательные, действительно ангельские формы, а мозг, который управлял всем процессом, постепенно деформировался, пока не стал таким же уродливым, как раньше тело.
Но если можно изменить тело, почему нельзя изменить мозг? Можно ли что-то для нее сделать?
Я так напряженно думал, что не мог усидеть в своей маленькой комнате и вышел на воздух.
Близилась полночь, внизу должна была быть охрана, и все двери были заперты.
Я решил подняться наверх. В саду на крыше не должно было быть никого. Можно будет прогуляться в одиночестве.
На Фрейбуре нет Луны, но ночь была ясная, звезды давали достаточно света, чтобы видеть вокруг.
Охранник на крыше приветствовал меня, когда я вышел. Был виден красный огонек сигареты у него в руке. Я должен был что-то сказать по этому поводу, но мысли были заняты совсем другим.
Повернув за угол, я остановился и, облокотившись о парапет, стал смотреть на темные громады гор. Что-то задерживало мое внимание, и через несколько минут я понял, что это было: охранник. Он был на посту и курил, хотя часовому это не положено. Может быть, я слишком придирался, но мне это не понравилось.
В любом случае, поскольку это меня беспокоило, стоило вернуться и сказать ему несколько слов. Его не было на обычном месте, и это радовало; значит ходит вокруг и наблюдает. Я пошел обратно и вдруг заметил сломанные цветы, свисавшие с края крыши.
Это было совершенно невероятно, так как верхний сад был предметом гордости и постоянных забот Князя. Издали я увидел среди цветов какое-то темное пятно и понял, что дела очень и очень плохи. Это был часовой, мертвый или при смерти. Мне не нужно было искать причину, почему кто-то мог оказаться здесь ночью.
Причиной была Ангелина. Ее комната была на верхнем этаже почти под этим местом. В пяти метрах ниже была видна белая площадка балкона перед ее окном и что-то темное и бесформенное, припавшее к стене. Мой пистолет остался в комнате.
Это был один из немногих случаев в моей жизни, когда я не выполнил всех предосторожностей. Я должен был спасти Ангелину. Все это в доли секунды промелькнуло у меня в мыслях, когда я взялся за край балюстрады. Рука наткнулась на крохотный крючок, к которому была привязана веревка, практически невидимая, но крепкая, как канат. Убийца спустился с помощью специального прибора, выпускавшего из себя нить, словно паук. Нить представляла собой субстанцию, состоявшую из одной мономолекулы, способной выдержать вес человека. Если бы я попытался спуститься по ней, то лишился бы пальцев – она была острее бритвы.
На балкон можно было попасть, достигнув маленькой площадки под ним, для чего нужно было пройти почти два километра по долине. Я принял решение прыгать, вскочил на перила и поймал равновесие.
Подо мной бесшумно открылось окно. Я оттолкнулся и, целясь пятками в человека, полетел вниз.
В воздухе меня развернуло, и я вместо того, чтобы ударить, рухнул ему на плечи. Мы оба покатились по балкону.
Древние камни задрожали, но выдержали.
Падение слегка оглушило меня, но я надеялся, что его плечам досталось не меньше, чем моим ногам. Несколько секунд я был беспомощным, затем совладал с собой и пополз к нему. От удара из его рук выпал длинный тонкий кинжал. Я увидел, как блеснуло его лезвие. Он успел к нему раньше и, зарычав, нанес удар, который, к счастью, не задел меня, а только пропорол рукав. Пока он не отскочил, я схватил его запястье с ножом и крепко сжал.
Это была безмолвная, кошмарная битва, ценой которой, как мы оба хорошо понимали, была жизнь. Из-за ушиба ноги я не смог быстро встать, и он, более тяжелый и более сильный, оказался сверху. Обоими руками я с трудом удерживал его руку со смертоносным клинком. Стояла мертвая тишина, слышалось только наше тяжелое дыхание.
Перевес начал склоняться на сторону убийцы, вес и неумолимая сила делали свое кинжал медленно опускался. Лезвие было совсем рядом, но тут я заметил, что вторая его рука безжизненно висит. Она была сломана при падении, а он даже не издал ни звука.
Никогда человек не сражается так отчаянно, как при борьбе за жизнь. Мне удалось вытащить из-под него одну ногу и, извернувшись, я ударил коленом в его сломанную руку. Он содрогнулся от боли.
Я повторил удар сильнее. Пытаясь отстраниться, он потерял равновесие и согнул локоть, стараясь удержаться от падения. Вложив все силы, которые были в моем теле, я развернул его руку лезвием вверх.
Это почти удалось мне, но он все-таки был сильнее, лезвие только слегка царапнуло его грудь. Я собрал силы, чтобы повторить прием, но внезапно он содрогнулся и умер.
Хитростью меня не возьмешь, но это была не хитрость. Я почувствовал, как в спазме закаменели его мускулы, когда он упал в сторону, но все равно не разжал хватки, пока за мной не зажегся свет в окне. Только теперь я увидел жуткие желтые капли на лезвии кинжала – мгновенно действующий нервнопаралитический яд.
Там, где лезвие задело рукав моей рубашки, тоже остался желтый след. Я знал, что этот яд не нуждается во введении внутрь, он также хорошо действует на обнаженную кожу.
С невероятными предосторожностями, борясь с дрожью в руках от усталости, я стянул рубашку. Только когда она была сброшена поверх трупа, я расслабился и глубоко вздохнул.
Нога у меня действовала, хотя и сильно болела. Видимо я не сломал ее, а только сильно ушиб, так как мой вес она держала. Я шире открыл высокое окно в комнату, и труп позади меня ярко осветился. Ангелина спокойно сидела на кровати, прижимая к груди одеяло, но в глазах ее виднелась тревога. Она поняла, что произошло.
– Он мертв, – сказал я хриплым голосом.
Горло мое пересохло, и я прокашлялся.
– От собственного яда.
Я прошел в комнату, растирая ногу.
– Я спала и даже ничего не слышала, когда он открыл окно, – сказала она. – Спасибо.
Актриса, лгунья, обманщица, убийца она играла сотни ролей, говорила бесчисленным количеством оттенков голосов. Но сейчас в этих последних словах ощущалось неподдельное чувство. Эта попытка убийства произошла слишком быстро после предшествовавшей тяжелой сцены. Ее защитные реакции еще не успели возобладать над естественными эмоциями.
Волосы рассыпались у нее по плечам, на ней была красивая ночная сорочка, сделанная из какого-то тонкого и мягкого материала. Все события этой ночи давали мне право действовать смело. Я сел на постель и обнял ее за плечи. Медальон с разорванной цепочкой лежал на столике перед кроватью. Я взял его в руку.