ны из «Мещан» Алексея Максимовича Горького и Раневской из «Вишневого сада» Антона Павловича Чехова на этой сцене выступила орденоносец, заслуженная артистка РСФСР Гульсум Болгарская.
Во дворе был сооружен фонтан, который в годы войны перестал работать. А в некоторых квартирах имелась даже ванная комната (и это уже не считалось буржуазным пережитком, как в начале тридцатых годов), что со всем прочим делало дом привилегированным и весьма привлекательным для проживания. Строился дом для городских стахановцев и инженерно-технических работников завода обозных деталей, выпускавшего тачанки для Рабоче-крестьянской Красной армии, телеги, дуги, хомуты и прочую обозную утварь. В одной из больших однокомнатных квартир дома на втором этаже – в таковых ванных комнат не имелось – проживал с самого первого дня заселения дома Всеволод Леонидович Бабаев, в настоящий момент советский пенсионер, поскольку работал в те времена на инженерно-технической должности в конторе завода, получившего в одна тысяча девятьсот тридцать пятом году статус оборонного. Ведь помимо обозной утвари завод выпускал с тридцать третьего года самолетные лыжи, лонжероны, кабины и крылья для самолетов. До тысяча девятьсот тридцать девятого года Бабаев ютился в фанерном домике-общежитии с жилой площадью сто пять квадратных метров, где проживало человек двадцать работников «обозки» – так в простонародье назывался завод обозных деталей. Естественно, когда завод построил жилое здание на Правопроточной, Бабаев, как действующий итээровец завода, получил, как прочие инженерно-технические работники завода, нуждающиеся в жилье, отдельную благоустроенную однокомнатную квартиру, поскольку семьи и близких родственников Всеволод Леонидович не имел. Зато метраж у нее был почти в половину всей фанерной общаги. Позже, летом сорок первого, когда в Средневолжск был эвакуирован Ленинградский авиационный завод номер триста восемьдесят семь, слившийся с «Обозкой», квартиры в доме на Правопроточной стали получать в основном инженерно-технические работники авиационного завода, начавшего выпускать биплан По-2.
И еще дом имел большой подвал (что было огромным плюсом), где для каждого ответственного квартиросъемщика было выделено помещение вроде деревянной сараюшки, где жители дома могли хранить (и хранили) помимо картошки, солений и маринадов всякий ненужный в квартире хлам, который попросту жалко было выбросить. Это были старые ржавые велосипеды без цепей, раскладушки с растянувшимися и тоже ржавыми пружинами, мятые медные самовары; крепко битые молью зимние пальто и даже шубы, стиральные доски, корыта, тазы и прочая рухлядь, которая лежала годами без всякой надобности и которую можно было без всяческого зазрения совести выкинуть на свалку, да не поднималась рука.
Здесь, в подвале, у дальней стены у Всеволода Бабаева имелся небольшой тайничок: третий кирпич от пола вынимался, и за ним имелось пустое пространство шириной и глубиной в две ладони. В тайнике в жестяной коробке из-под монпансье «Г. Ландрин» с надписью по диагонали «ГОСПИЩЕТРЕСТ» у Бабаева хранились украшения со «сверкальцами» и прочие золотые кольца-сережки. В коробке также хранились завернутые в газетную бумагу три колбаски из царских золотых червонцев общим количеством шестьдесят штук и советские деньги в сумме восьмидесяти с половиной тысяч рублей, что равнялось пятидесяти профессорским окладам.
В жестяную коробку Бабаев сложил весь добытый в квартире Прокопия Ивановича слам[20] и прикрыл ее крышкой. Потом, подумав, взял из коробки брошь и сунул ее в карман, после чего вернул коробку в тайник и плотненько вставил на прежнее место кирпич.
Всеволод Леонидович Бабаев не всегда был убийцей и вором. И Бабаевым он был не всю жизнь. По-настоящему его звали князем Всеволодом Леонидовичем Маматовым. Родовое имение его предков было небольшим, всего-то сорок девять ревизских душ. И первым насельником его был бек Мамат, из рода булгарских эмиров, принявший в середине шестнадцатого века крещение под именем Симеон, что случилось после покорения Иваном Грозным града Средневолжского наряду с прочими близлежащими городами и селениями. За то Мамату-Симеону было сохранено княжеское титло и приданы все льготы, что имели на то время русские дворяне. Православие-то князь Мамат принял, а вот проживать в городе, где стали хозяйничать иноплеменники, не пожелал и отъехал на бывшие ханские земли. Здесь, возле речки Сулы, в пятнадцати тогдашних верстах от Средневолжска, он и основал починок Маматово, ставший поселком лишь в елизаветинские времена. Служили самодержцам российским князья Маматовы – таковое прозвание стали носить отпрыски князя Мамата-Симеона – государевыми жильцами, стольниками, стрелецкими головами да воеводами городков, которые хоть и носили таковое название, однако в понимании нынешнем под статус городов никак не подпадали – большой поселок, и никак не более того.
Особых высот князья достичь не сумели, исключением стал лишь Сергей Викторович Маматов, служивший во времена Екатерины Великой.
Красавец с богатырской статью, дамский угодник и человек необычайной личной храбрости, он был известен при дворе и пользовался особым расположением императрицы. Семейное предание гласило, что однажды Сергей Викторович был приглашен в опочивальню императрицы, из коей вышел часа через два уже в чине генерал-майора и владельцем трех имений в Тверской губернии с более чем полутысячей душ крепостных. Окончил службу Сергей Викторович генерал-лейтенантом, что для дворянина из провинции, у которого не имелось ни рекомендаций, ни связей, было почти невозможным, – в Средневолжске не то что в те далекие времена, но и всего-то годов тридцать назад даже чин статского советника являлся едва ли не потолком служебной карьеры.
Было у генерал-лейтенанта четырнадцать детей – оставалось загадкой, как он только умудрялся их делать, находясь по большей части на службе, – из коих выжило девять. Из них восемь – дочки. А иметь дочерей – это дело хлопотное, и предполагает, что к определенному их возрасту за ними должно быть достаточно приданого, чтобы иметь в женихах выбор, а главное – не засидеться бы в старых девах, что, несомненно, портит характер, внешность и саму жизнь.
Все дочки у князя выдались как на подбор, красивенькие, воспитанные и умненькие, а таковых мужчины обычно разбирают сразу. Это как за грибами ходить: кто первый с утреца вышел в лес, тому и грибов полное лукошко. Кто же проспал да ушами прохлопал – получи уже срезанные грибницы, поганки да унылые сыроежки, которыми даже червяк брезгует.
Когда же князь Маматов выдавал последнюю свою дочь, Настеньку, за помещика Зюзина, имевшего немалые капиталы и намеривавшего вложить их в металлургическую промышленность, что гарантировало немалую выгоду, то отдал за ней последние сбережения, что благоприобрел за годы служения императрице и Отчизне. Так что доживал князь Сергей Викторович свой век в Маматово, уже более не стремясь к каким-то высотам, ибо снимать дом или даже квартиру в Средневолжске средств уже недоставало.
В иной мир отправился он уже при Александре Благословенном, оставив родовое имение женатому к тому времени сыну Тимофею. Тот вскорости народил одного за другим троих сыновей: Ивана, Валериана и Леонида, последний из которых являлся отцом Всеволода Леонидовича. Никто из троих больших успехов на государевой службе не добился, хотя двое старших Маматовых – Иван и Валериан – смогли как-то устроиться в Москве при Судебном департаменте. Леонид, выйдя в отставку в чине поручика, вернулся в Маматово, оженился и произвел на свет единственного сына Всеволода. Когда тому пошел шестнадцатый годок, Леонид Тимофеевич на пятый год царствования Николая Александровича овдовел, но в трауре пребывал недолго и на третий месяц вдовства привел в дом молодую жену с древнеегипетским именем Клеопатра.
Отношения между мачехой и пасынком как-то сразу не заладились. Не то чтобы она невзлюбила Севу, тут дело другое: относилась она к нему как к обузе, которую предстояло тянуть, а вот напрягаться молодая женщина совершенно не желала. А когда подошел срок понести дитя, заявила, что более в деревне жить не желает, а хочет вернуться в город, где у нее на Горшечной улице имелся собственный дом. Но жилье небольшое и для пасынка место не найдется.
Отцу предстоял тяжелый разговор с сыном:
– Уезжаю я с Клеопатрой в Средневолжск.
– Я еду с вами? – с надеждой спросил Сева.
– Нет, сынок, ты остаешься при усадьбе. Ты уже большой, кому-то ведь надо за хозяйством присматривать.
– Да тут присматривать особенно нечего, – отвернулся Сева, ошарашенный предательством отца. – Хозяйство-то крошечное.
– Тут еще одно… По правде говоря, Клеопатра Флегонтовна не очень к тебе благоволит, а потом и делать тебе особенно в городе нечего, – пожал он плечами. – Голодно тебе в деревне не будет. А если что потребуется, деньжат, например, так я пришлю. Словом, живи как хошь. Вот такое отцовское, мать его, благословение…
Родительские слова тяжело легли на сердце. Получается, что будто бы остался сиротой при живом родителе: ни совета спросить при надобности, ни теплом родственным обогреться. С другой же стороны, можно делать все, что хочется, и ничего тебе за это не будет: хороводы водить, самогон с парнями сельскими лакать да девок по амбарам тискать. Однако все это было не про него: многолюдства и хороводов Сева не терпел, к дракам тоже был равнодушен; вот девок обласкать, это еще куда ни шло, только такое занятие времени много не требует. Получил свое да пошел!
Его интерес заключался в другом…
Год назад Сева пристрастился к картишкам. И целыми днями напролет, лишь с небольшими перерывами на сон и еду, он резался с конюхами и иными желающими в «горку»[21]. Поскольку денег ни у него, ни у его карточных соперников особо не было, играли на мелочь либо в долг, и молодой князь Маматов частенько ходил в должниках у какого-нибудь Степки Рыло или Гервасия Рваного.