Вечерами, вместо того чтобы обихаживать сельских Дульциней, страстно шептать им в ушко приятные глупости и щупать их до веселого писка за разные интересные места, Всеволод сидел с картишками в руках и выдумывал разные шулерские приемы, которые могли бы гарантировать ему выигрыш. Через год младший Маматов уже обладал большим арсеналом мудреных картежных приемов, большинство из которых были придуманы им самим и о которых не подозревали даже профессиональные карточные игроки, посвятившие карточным играм десятки прожитых лет.
Потихоньку, раз за разом Всеволод стал обыгрывать даже опытных партнеров. Вскорости он погасил долги своим кредиторам и даже заполучил некоторые деньги на карманные расходы. Однажды во время проведения шулерского приема он был схвачен за руку одним из зажиточных сельчан, проигравшим ему до того целый пятерик. Несмотря на княжеский титул, Всеволод Маматов был крепко избит: были выбиты два передних зуба, сломано три ребра, отбита голова.
О случившемся стало известно отцу Севы, князю Леониду Тимофеевичу, и он немедленно приехал в Маматово. Рассерженный князь долго и обстоятельно беседовал с отпрыском, а потом, к неудовольствию Всеволода, решил отдать его в двухгодичное Средневолжское юнкерское пехотное училище.
Проходив два года в алых погонах со светло-синей выпушкой, причем не в самых последних учениках без всякого на то с его стороны усилия, князь Всеволод Маматов окончил училище и получил назначение в ближайший пехотный полк, куда прибыл с пятнадцатью рублями и тремя десятками запечатанных карточных колод. Сведя знакомство с унтер-офицерами своей роты, он принялся их обыгрывать, но выигрыши едва покрывали его расходы по их угощению. К тому же ротный фельдфебель, повидавший на своем веку разного люда, быстро раскусил, что представляет собой прибывший из училища розовощекий юнкер и посулил унтерам пересчитать их зубы, ежели кто из них будет «баловаться с князьком в карточные игры».
А однажды, перехватив Маматова в казарме, фельдфебель, не особенно утруждая себя политесами, откровенно сказал молодому князю, что свернет ему шею, как нахальному гусаку, если тот полезет к унтерам со своими шулерскими картами. Глянув в простоватое лицо фельдфебеля, Всеволод понял, что так оно и будет.
Дальнейшая служба пошла довольно гладко: он старался быть строгим, но справедливым командиром, числился на хорошем счету у начальства и перед самой революцией раньше положенного срока получил звание штабс-капитана.
Задумка Всеволода Бабаева была довольно проста, но с дальним прицелом: продать золотую брошь с большим рубином – вещь весьма заметную – по дешевке какому-нибудь алчному гражданину, чтобы тот отнес ее скупщику в надежде заполучить за нее больше, чем отдал. А поскольку с сорок первого года прием ценностей в государственную скупку был приостановлен, значит, этот гражданин понесет брошь скупщику нелегальному, то бишь барыге, большинство из которых находилось на крючке у шпинтилей[22]. Даже если гражданин попытается самостоятельно продать брошь на одном из городских рынков, то столь приметная вещь непременно засветится, и легавые так или иначе о ней прознают через своих осведомителей (на чем и строился расчет Всеволода Леонидовича). Единственно, чего не следовало допустить, так это чтобы мусора, идя по цепочке от одного владельца броши к другому, не вышли бы на него самого. Стало быть, следовало измениться до неузнаваемости и обзавестись броскими особыми приметами, каковых у настоящего Всеволода Леонидовича Бабаева не имелось. Например, можно сделаться одноруким инвалидом-заикой с крепко поседелыми усами. Если легавые доберутся до человека, продавшего за бесценок золотую брошь с рубином алчному господину, – пусть ищут однорукого усатого заику. Авось найдут…
Стать одноруким не составило труда. Такой трюк Всеволод Леонидович в своей жизни уже дважды успешно проделывал. Первый раз – поздней осенью семнадцатого года, когда маматовские селяне, прознав про революцию и захват Средневолжска большевиками, вооружившись вилами и топорами, пошли расправляться с князем Маматовым, приехавшим на лето в свое имение и застрявшим в нем до осени. Однако Всеволода Леонидовича в имении они не застали. В доме вообще никого не было, если не считать древнего сторожа без руки, потерявшего ее, верно, еще в Крымской войне в середине девятнадцатого века.
Не обнаружив князя, изрядно раздосадованные, селяне принялись грабить господский дом, после чего подожгли его с двух сторон, и к вечеру на его месте тлели лишь головешки. Куда подевался старик-сторож, никто не ведал. Может, он сгорел в этом пожаре, о чем ни единая душа в Маматово не пожалела.
Но старый вояка в пожаре княжеского имения не сгорел – спрятался в овраге за садом дома, а когда пришла ночь, то он собрал загодя приготовленную котомочку, надел сермягу старого покроя, валяную крестьянскую шапку и потопал по направлению к Средневолжску, уже без бороды и с обеими руками. Вряд ли кто признал бы в этом человеке князя Всеволода Леонидовича Маматова, даже если и знал его хорошо. К тому же на руках князя имелась выпись из метрической книги, удостоверяющая, что он никакой не князь Маматов, а Всеволод Леонидович Бабаев, выходец из крестьян Лаишевского уезда, рожденный одиннадцатого сентября одна тысяча восемьсот восемьдесят третьего года и крещенный священником Николаем Медуевым в однопрестольной сельской церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Так что вышел из сельца Маматова дворянин Всеволод Леонидович Маматов, а в Средневолжск заявился Всеволод Леонидович (имя-отчество князь не захотел менять ради удобства) Бабаев, происхождения крестьянского.
Второй раз сделался одноруким князь Маматов, когда город Средневолжск оказался в начале августа одна тысяча девятьсот восемнадцатого года в руках чешского десанта и отряда белого подполковника Каппеля, разбившего части красных с минимальными потерями.
Новая администрация города сразу же открыла несколько пунктов для записи добровольцев в «Народную армию» Каппеля, и когда к Средневолжску стали стягиваться красные полки Восточного фронта, была объявлена мобилизация мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет, в каковую группу попал и Всеволод Леонидович Бабаев, на то время работник одной из городских пристаней в Адмиралтейской слободе. Но когда члены мобилизационной комиссии пришли к нему на квартиру, то увидели нездорового на вид мужчину да еще однорукого. Что-то буркнув, члены комиссии развернулись и ушли. А Всеволод Леонидович развязал веревку, стягивающую его руку за спиной, и стер с лица темный грим, делающий его лицо изнуренным и болезненным.
Вот и на этот раз Бабаев завел руку за спину, стянул ее веревкой поперек тела, надел толстый свитер, а на него – потертый коричневый пиджачишко. Посмотрел на себя в зеркало со спины: прижатой руки не видно. Пустой рукав сунул в боковой карман – ни дать ни взять бывший фронтовик, а то и ветеран Империалистической войны, потерявший руку, скажем, в сражении у Красника двадцать четвертого августа девятьсот четырнадцатого года. Седые накладные усы и стойкий перегар (на полоскание водкой ротовой полости ушло не менее чем полстакана спиртного) дополняли облик старого и сильно пьющего «ветерана». Из дома вышел так, что никто не заметил. Да если и заметил: мало ли сегодня шастает по домам да улицам города одноруких да одноногих?
Прошел к Протоке, перешел ее по Сенному мосту. Затем, перейдя улицу Кирова, вошел на территорию Средневолжского центрального рынка. Продавцов и покупателей было немного – люди отмечали победу – однако кушать хочется всякий день. Да и на стол собрать по случаю такого великого праздника – сам бог велел…
Заприметил мужчину в новенькой кепке и в синем бостоновом костюме. Весьма подходящий клиент! Этот наверняка пришел на базар, чтобы прикупить мясной вырезки и фруктов, сразу видно: денежки в его карманах водятся. Именно про таких и говорят: «Кому война, а кому мать родна».
– Не желаете вещичку интересную приобрести, т-товарищ? – обратился к нему Бабаев, обдав мужчину водочным перегаром (от чего тот невольно поморщился) и раскрыв ладонь с лежащей в ней брошью. – Недорого отдам.
Тот едва взглянул на Бабаева и отмахнулся, даже не взглянув на брошь:
– Не нуждаюсь.
Сказанное было в самую точку: мужчина в новой кепке и бостоновом костюме мало в чем нуждался…
Всеволод Бабаев огляделся: возле синего лабаза с жирными потеками, похоже выкрашенного недавно человеком без малярного опыта, стояла баба с большой котомкой. Верно, принесла что-то на обмен, скорее всего, носильные вещи, и будет долго торговаться, покуда противоположная сторона ей не уступит… Стоит старик в сатиновых шароварах и мягких тапках… Озирается по сторонам, что-то выискивая. Этот наверняка живет где-то неподалеку и притопал за разливным молочком, едва наскребя на него бумажных денег и меди… Взор Бабаева остановился на мужчине лет сорока и с небольшой плешью на макушке, одетого неброско. Однако по высоко задранному подбородку, по манере держаться было понятно, что деньги у него водятся, а простую одежду он носил потому, что не считал целесообразным вкладывать средства в куски ткани.
– Товарищ, не желаете п-приобрест-ти? – раскрыл Всеволод Леонидович ладонь с брошью перед простенько одетым мужчиной.
Зорко глянув и мгновенно оценив примерную стоимость броши, мужчина по-деловому поинтересовался:
– Сколько?
– Ш-шестьдесят рублей, – заявил Бабаев, давая понять плешивому покупателю, что единственное желание для него сейчас – так это купить поллитровку и опохмелиться.
«Шестьдесят рублей… Всего-то бутылка водки… А что – почему бы и не купить? Золото, судя по всему, не дутое, настоящее. Значит, и камень, что посередине, – отнюдь не простой. Очень похож на рубин. Простые камушки золотую вещицу только портят, и ни один уважающий себя ювелир не увенчает достойное золотое изделие стекляшкой. Такая брошь стоит как минимум раз в десять дороже! Купить ее, а потом выгодно продать. А то, что вещица может быть ворованной – так это не моя забота», – пронеслись в голове плешивого нехитрые мысли. Разглядывая сверка