На десятый день он стал выходить из дома покурить и подышать морозным воздухом. Хозяйка кормила гостя – с которым, по наблюдениям Бабаева, ее что-то связывало, давнее и обоими полузабытое, – дорогущей печенью, мясом, не менее дорогим; различными кашами, сухофруктами и поила столовым массандровским вином «Алушта» по полбутылки в день. Продукты Бабаев самолично покупал на базаре, тратя на еду и питье собственные деньги. Но ему их было не жалко. Долгих был настоящим вором, исполнительную власть (милицию и прочих охранителей законности и правосудия в лице прокуратуры и судов) ненавидел, а значит, являлся активным противником существующего строя. А раз так, – он был другом и сподвижником. А если друг в беде, то его нужно выручать. А как иначе? В юнкерском пехотном училище было заведено именно так…
Покуда Долгих набирался сил и восстанавливал потерянную кровь, Бабаев со Шматом и Костиком сработали один скок, принесший им ни много ни мало двадцать восемь тысяч рублей на четверых, что в преддверии Нового года было очень даже на руку.
Всеволод Бабаев, проживающий неподалеку от улицы Баумана, где находилось Средневолжское отделение Государственного банка, не единожды наблюдал, как из него выходили кассиры и бухгалтеры в сопровождении одного-двух охранников, несших сумки с деньгами. Иногда они садились в служебные автомобили, которые ехали до самых дверей заводских и фабричных управлений.
Случалось, что для подвозки денежных средств до места назначения использовался штатный гужевой транспорт, состоявший на балансе организаций, на которые получались в банке деньги. А бывало, что кассир с охранником топали пешочком, благо предприятие размещалось недалеко.
Паточный пищепромовский завод «Пламя» на углу улиц Галиаскара Камала и Заводской находился сравнительно недалеко от банка, поэтому охранник и кассир обычно шли пешком. Вот и на этот раз кассир, получив зарплату заводчан, вышла из банка в сопровождении крепкого плечистого мужчины, держащего руку в кармане пальто, где, судя по всему, лежал взведенный наган. В случае нападения на кассиршу охранник незамедлительно оказал бы налетчику вооруженное сопротивление.
Кассирша с охранником спустились к Протоке, перешли ее по крепкому каменистому мосту, затем миновали квартал, пересекли улицу Ухтомского и двинулись к старому двухэтажному корпусу завода, выстроенному более полувека назад из красного кирпича и имеющего сегодня довольно мрачный вид. Когда до проходной завода оставалось с десяток шагов или даже меньше, сзади к кассирше подбежал Шмат и выстрелил ей в затылок. Подхватив из рук еще не упавшей женщины сумку с деньгами, он резко завернул за угол, перебежал на другую сторону улицы Галиаскара Камала и скрылся в одном из проулков Ямской слободы. Все произошло так стремительно, что из прохожих мало кто заметил случившееся, разве что слышали звук выстрела. Бабаев и Костян, со стороны наблюдавшие картину мокрого гранда[89], занявшего у Шмата всего-то с десяток секунд, неторопливо двинулись следом. Когда на малине вскрыли сумку, то в ней оказалось двадцать восемь тысяч рублей – куш очень даже неплохой для дела, занявшего меньше минуты.
Новый одна тысяча девятьсот сорок шестой год встречали уже все вместе. Жора Долгих еще плохо двигал рукой, но уже не морщился при каждом движении и вообще выглядел как обычный здоровый человек.
Двадцать восемь тысяч рублей, отобранные у инженерно-технических работников и работяг завода «Пламя», пригодились как нельзя кстати: хавки и ханки[90] было куплено едва ли не на неделю.
Пили-гуляли от души. Курили на хазе, но потом, в подпитии, Шмата и Долгих почему-то понесло покурить на улицу, на свежий воздух. Костян увязался с ними. И когда по паре раз затянулись, он вдруг завел разговор о Бабаеве.
– Я вот что думаю… Это ведь мы по наводке Севы пошли на дело в Адмиралтейской слободе и напоролись на мусорскую засаду. Нам всем очень повезло, что мы оттуда выбрались, – закончил свою мысль Костян. – А то бы нас всех там положить могли.
– Могли, – согласился Долгих. – В том числе и его… Но ведь не положили. А значит, мы фартовые!
– В этом-то вся и соль. Он как будто с нами, для вида, а на самом деле постукивает мусорам, – не сдавался Костян, волнуясь и делая одну затяжку за другой.
– Не, был бы Сева мусорским каином[91], не стал бы он резать бабу и мужика на Черном озере, – не согласился с Костяном Шмат.
– Он тех двоих замочил, чтобы втереться к нам в доверие, – продолжал гнуть свою линию Костян, правда уже не так уверенно.
– А меня он тащил на себе, а потом выхаживал на свои бабки тоже для вида? – исподлобья посмотрел на Костяна Долгих. – Да он сто раз мог сдать меня легавым. Ты заканчивай это, шкет. – Жорка наконец отвел взгляд от Костяна. – Не сей смуту в нашей хевре. Легавые на нас сами как-то вышли. Думаю, кого-то из нас они срисовали[92], вот и устроили засаду. У того дома в Адмиралтейской слободе, где нас едва не накрыли, я был, и ты несколько раз. Стало быть, – выпустил клуб дыма изо рта Долгих, – они кого-то из нас двоих срисовали. А это значит: и мне, и тебе домой дорога закрыта. Не то в дядин дом[93] оба загремим… Уяснил, чиграш? – снова глянул на Костяна Долгих.
– Уяснил, – угрюмо ответил Костян.
– Ну что, пошли, накатим? – обратился Долгих к Шмату.
– Дело, – согласился бывший батальонный разведчик и, сделав последнюю затяжку, бросил окурок в снег.
Глава 21«Я жду вас, как сна голубого»
Мысли были невеселые, прямо надо признать. А с чего, собственно, радоваться? Банда, наводящая ужас на весь город, по-прежнему оставалась на свободе. А ведь была реальная возможность у Адмиралтейской слободы задержать ее всю разом! Проворонили! Упустили! Парни в засаде стояли молодые, опыта маловато, опытные кадры ушли на фронт добровольцами еще в сорок первом. Нехватка кадров ощущалась до сих пор. В сорок третьем опытных сотрудников стали отзывать обратно. Вот только вернулось очень мало. Большая часть с войны возвратилась покалеченными – им уже не до службы, другие – погибли.
Преступники по-прежнему разгуливали на свободе, продолжая грабить и убивать граждан.
После того как банду упустили в Адмиралтейской слободе, в поле зрения милиции бандиты попадали не единожды. Но им всякий раз каким-то непостижимым образом удавалось скрыться. Что это? Воровской фарт, о котором так часто любят говорить преступники?
Сразу после Нового года двое из членов банды, Жихарев и некто третий, который в прошлом году был замечен у дома Ахметзяновых в Адмиралтейской слободе, попались в центре города в одном из переулков, выходящих на улицу Чернышевского, на глаза постового Михаила Власенкова. Описание второго сержант милиции помнил слабо, а вот Константина Жихарева узнал по фотографической карточке, которую несколько раз видел в дежурной комнате своего отделения. Поэтому самого молодого члена шайки он тотчас признал.
Перегородив дорогу бандитам, сержант Власенков потребовал предъявить документы, на что второй бандит, что был рядом с Жихаревым, немедленно выхватил парабеллум и выстрелил милиционеру прямо в голову, отчего тот сразу скончался. Прохожих, кто мог видеть произошедшее, на улице было много, вот только свидетелей так и не удалось выявить. А молодой бандит вытащил из кобуры убитого сержанта наган, и преступники тотчас юркнули в проходной двор, пытаясь затеряться в переходах.
Однако на звук выстрела прибежал участковый уполномоченный Гарифулла Шайхуллин с пистолетом наперевес и попытался догнать злоумышленников. Но молодой бандит дважды выстрелил в настигавшего его участкового: одна пуля задела его шею, а другая вовсе не причинила вреда. Выстрелил в Шайхуллина и второй бандит, что был старше, и ранил участкового в бок. Тот, отбежав за угол дома и зажимая рану на шее, продолжал стрелять. Только бандитов было уже не достать: они бежали по направлению к Протоке, за которой начинались Мокрая и Ямская слободы, где и затерялись в частном секторе…
Весной сорок шестого года пенсионер Афанасий Манаткин обратил внимание на хорошо одетого парня, крутящегося возле соседского дома начальника булочного цеха хлебо-бараночного комбината. Дом находился в Ямской слободе на улице Нариманова. Поскольку Афанасий Евграфович всю жизнь проработал в ВОХРе и имел наметанный глаз, то недалеко от дома начальника булочного цеха он заприметил еще двух сомнительных личностей примерно одного возраста, постарше парня. Один из них был одет в телогрейку и поношенный картуз, каковой носили лет двадцать назад, если не больше. Неизвестные курили папиросы одну за другой и посматривали в сторону соседнего с Манаткиным дома не случайно и с большим интересом. Недолго думая, Афанасий Евграфович заторопился на хлебозавод, а точнее – в комендатуру завода. Там он доложил о том, что возле дома начальника булочного цеха крутятся какие-то подозрительные личности. Был вызван участковый уполномоченный Зипунов. Он, рядовой милиционер и бдительный бывший вохровец Манаткин пошли к дому его соседа. С Нариманова повернули на улицу Мартына Межлаука и, пройдя по ней полквартала, свернули на Ямскую. И тут едва ли не нос к носу столкнулись с сомнительной троицей. Не успели милиционеры открыть и рта, как двое мужчин, что до этого стояли в сторонке от дома начальника булочного цеха и покуривали, выхватили пистолеты и уложили обоих милиционеров. Третий, молодой, достал наган и, глядя прямо в лицо бывшему вохровцу, произнес:
– А я тебя, папаша, еще там, возле дома, срисовал. Вот не побег бы ты легавых звать, жить бы остался, а так…
Он не договорил и выстрелил Афанасию Манаткину прямо в лицо. А когда тот упал, обливаясь кровью, стволом нагана выдавил старику глаза, чтобы на сетчатке глаза бывшего вохровца не отобразилось то, что он видел в последний миг. А в последний миг своей жизни он видел его, своего убийцу…