Когда Георгия Долгих привели в кабинет майора Остапчука, Григорий Богданович какое-то время молча смотрел на него. Потом усадил против себя и спросил:
– Это следователь попросил тебя понавешать на себя чужие дела? Тебе что, своих мало? Этот четвертый ваш, Сева… чего ты там про него наплел? Тебе-то почем знать, чем он до вас занимался?
– Ну да, это следователь велел так говорить, – смекнув, что от него хочет начальник, промолвил Жорка Долгих, уже сто раз пожалевший о своем признании. – Так, может, это, протокольчик с моим признанием того, аннулировать?
– То есть от своих признательных показаний вы отказываетесь, – без малейшего намека на вопросительную интонацию произнес Григорий Богданович.
– Отказываюсь, – подтвердил Долгих.
– Хорошо, – констатировал майор Остапчук. И когда Долгих увели из кабинета, порвал протокол допроса в клочки.
Поскольку Шмат и Костян молчали и признательные показания давать не собирались, перед бандитами замаячила перспектива освобождения. По крайней мере, для Шмата и Долгих, поскольку Костяна на очной ставке узнал свидетель Воронков.
Возможно, перспектива освобождения Шмата и Долгих из-под стражи и переросла бы в реальность, однако в ход следствия по делу «банды разведчика» вмешался случай.
После ноябрьских праздников к исполняющему обязанности прокурора республики Михаилу Ильичу Березову пришел на прием гражданин Дмитрий Скорик, проживающий по улице Второй Солдатской. Гражданин выглядел взволнованным, поскольку беседовать да и просто быть рядом со столь высокопоставленным лицом ему еще не приходилось.
– Не волнуйтесь. Присаживайтесь вот сюда, – указал на стул недалеко от себя Михаил Ильич. – И расскажите мне все по порядку и с самого начала, – предложил посетителю Березов, прекрасно понимая его состояние.
Скорик сел, собрался с мыслями и начал…
– Годовщину революции я отмечал со своим соседом. Зовут его Камиль, фамилия Зырянов. Он милиционер и был последнее время очень чем-то расстроен. Будто кто-то умер у него, и ему тяжко переносить потерю… Вот и восьмого ноября он был хмурый и все время молчал. Ну, сели мы, значит, с ним за стол. Отмечать, стало быть, Великую Октябрьскую революцию… Когда первую беленькую уговорили и приступили ко второй, я его спросил: чего, мол, он такой смурной весь, ведь праздник же великий на дворе! А он мне и отвечает: «Начальник мой со мной очень плохо поступил. Я, – говорит, – свою работу на пять выполнил, а он не то чтобы поблагодарить, – обидел меня незаслуженно. Боюсь, – говорит, – что вся моя работа коту под хвост». – «Это как?» – спрашиваю. «А так, – говорит, – расколол я задержанного на целую серию убийств и грабежей, да еще и подельников он мне своих сдал со всеми потрохами. Долго с ним бился, и вот наконец получил от него признательные показания. Записал их в протокол и пошел докладывать своему начальнику. А тот, вместо того чтобы оценить мой труд, начал на меня орать: „Идиот, этим признанием ты и себе, и мне приговор подписал. Откуда здесь в показаниях эпизод в серии убийств и ограблений, который случился девятого мая сорок пятого года на улице Баумана? За него уже осужден конкретный человек. За это нам – если ошибка вскроется – достанется от начальства по самые не хочу“».
Скорик замолчал и вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Потом продолжил, уже без прежнего волнения в голосе:
– Как я понял, за чужое преступление был посажен в тюрьму невинный человек. И этот начальник хочет это скрыть, чтобы не получить по шапке. Камиль так прямо и сказал мне, что его начальник не захочет выносить сор из избы, поскольку того невинного человека посадил в тюрьму именно он. Поэтому он не даст ход показаниям преступника, и вся работа Камиля пойдет насмарку.
– Как вы, говорите, зовут вашего соседа? – воспользовавшись паузой, спросил своего гостя Михаил Ильич.
– Камиль Зырянов, – ответил Дмитрий Скорик. – Он работает следователем в отделе по борьбе с бандитизмом в республиканском Управлении. А вот кто его начальник – я не знаю…
– Зато я знаю, – нахмурившись, произнес исполняющий обязанности прокурора республики Березин. – И заверяю вас, что во всем разберусь и сделаю верные выводы. Вам же спасибо за сигнал, – поблагодарил он Скорика и добавил: – И, конечно, о нашем с вами разговоре – никому ни слова!
– Понимаю, – округлил глаза Скорик и с почтением пожал руку прокурора.
Глава 24Век воли не видать
– Куда это вы меня? – Вопрос Долгих прозвучал в пустоту. – Меня скоро выпустить должны…
– Ага, – ядовито ухмыльнулся один из конвойных и сильно толкнул Жорку в спину: – Пошел!
По распоряжению исполняющего обязанности прокурора республики Березина всех троих перевели во внутренний изолятор Министерства государственной безопасности. Надежды на освобождение у преступников рухнули вовсе, когда уголовное дело «банды разведчика» было изъято из республиканского Управления МВД и передано для дальнейшего расследования в прокуратуру республики. Сам Березин передал его в производство двум старшим следователям прокуратуры, один из которых, еще в середине двадцатых годов будучи молодым прокурорским работником, участвовал в расследовании преступлений банды конокрадов легендарного Шакур-карака и видел его простреленную тюбетейку после исполнения высшей меры уголовного наказания.
Естественно, наибольшее внимание было уделено Долгих, главному из всей троицы (так считали следователи), уже дававшему признательные показания. Ведь по узкой тропинке легче идти тому, кто ее протоптал.
Бились с Долгих следователи поочередно и ежедневно, начиная последующий допрос таким образом, чтобы он не успел прийти в себя после предыдущего. Наконец, уже зимой, Жорка сдался окончательно и начал давать признательные показания. Это были те же самые свидетельства, что были получены на допросах Долгих следователем Зыряновым и записанные им в протокол, который позже уничтожил начальник отдела майор Остапчук.
Обыск, проведенный немедленно после дачи показаний Жоркой Долгих (чего не соизволил сделать майор Остапчук), привел к обнаружению парабеллума, из которого было совершено несколько убийств. Долгих, помимо своих подельников, сдал и Григория Богдановича, и тот был немедленно арестован и обвинен по статье 111 главы 3-й Уголовного кодекса РСФСР[102]. Вследствие чего майору Остапчуку грозило не только позорное увольнение с должности и из органов милиции, но и светил тюремный срок до трех лет. Дело же невинно (как оказалось) осужденного Зеленова было передано для пересмотра с перспективой его прекращения и освобождения гражданина Федора Игнатьевича Зеленова ввиду непричастности его к совершению преступлений.
Когда подельники Долгих Шмат и Костян узнали, что Жорка их сдал, они тоже «запели» на разные голоса. Шмат в отместку за предательство Жорки рассказал о том, что последнее время Долгих вынашивал план покушении на начальника отдела по борьбе с бандитизмом городского милицейского управления майора Щелкунова. Узнав откуда-то, что расследованием дел их банды и поимкой занимается целая специальная группа и руководит ею майор Виталий Викторович Щелкунов, Долгих собирался подкараулить его и убить, чтобы, как он сам как-то выразился, «другим неповадно было». Жорка Долгих даже начал составлять схему передвижения майора Щелкунова по городу, чтобы улучить подходящий момент для совершения мокрухи, от которой должен был содрогнуться весь город. В планах Долгих было также какое-то крупное дело, в результате которого они должны были сорвать очень большой куш.
– Этого нам хватит до конца жизни, – заявил однажды Долгих, не вдаваясь до поры до времени в подробности предполагаемого дела. Однако приобретение им бикфордова шнура и детонаторов говорило само за себя…
Константин Жихарев, разобидевшись, принялся сдавать всех, включая родителей. По его показаниям, они не только знали о деяниях своего сына и поддерживали его, так еще и помогали сбывать краденые продукты и вещи соседям и знакомым. Своей маме заботливый сын подарил золотые сережки с камушками и женские часики, снятые с заколотой женщины, а папе – радиоприемник и патефон, принадлежавшие обеспеченному вдовцу, который был ограблен и убит.
Именно Жихарев рассказал о том, что Долгих собирался купить автомобиль, чтобы банда была более мобильной и могла «расширить сферу своей деятельности» (слова самого Жихарева), включив в нее близлежащие к Средневолжску городки и даже села.
Константин Жихарев много чего рассказал про четвертого, самого старшего по годам подельника – Севу. Несмотря на юный возраст, Костян то ли интуитивно, то ли по каким-то ему одному видимым причинам не доверял Севе и подозревал, что он отнюдь не тот человек, за кого себя выдает. И один из следователей, что был старше по возрасту, склонен был прислушаться к его словам… Именно Жихарев предложил Долгих и Шмату проверить Севу на мокром деле, то есть повязать его кровью, поскольку прежде он не участвовал в убийствах и лишь разрабатывал планы ограблений.
Еще Жихарев рассказал немало интересного о взаимоотношениях Жорки со своим бывшим тестем-фронтовиком по фамилии Левашов. Оказывается, Георгий Долгих был когда-то женат, после пяти лет брака он развелся, и у него есть дочь. С женой отношения Долгих не поддерживал, но вот тесть захаживал к нему по старой памяти, нередко с бутылкой водки. На закуску Жора не скупился, всегда хорошо принимал Левашова, который не прочь был крепко выпить и вкусно закусить, да и поговорить с бывшим тестем было о чем.
И вот однажды, крепко подпив, Левашов заявил:
– А я ведь знаю, кто ты таков!
– И кто? – недобро посмотрел на бывшего родственника Долгих, уже догадываясь, о чем пойдет речь дальше.
– Бандит первостатейный! – изрек Левашов. – Не знаю, как ты от фронта отмазался, но тебе бы в окопах посидеть. Если бы убили, так хоть слезу можно было пролить. А так, – махнул он рукой, – стыдно будет говорить, как ты сгинул. Или где-то в притоне тебя зарежут, или милиция застрелит. Тюрьма по тебе плачет!