– Бывал я там, – усмехнулся Георгий. – Не напугаешь.
– Знаю, что бывал. А вот есть тюрьмы, откуда и не выходят. И я больше молчать о твоих делах не стану.
– Хорошо, не молчи, – легко согласился с Левашовым Жорка. – Может, еще по одной? Чего же мы собачимся?
– Давай прикончим горькую, чего уж там!
Улучив момент, Георгий Долгих оглушил фронтовика табуреткой, после чего задушил его бельевой веревкой; тело прикопал в огороде неподалеку от яблони. В один из карманов повседневной одежды Левашова Долгих положил паспорт, а в другой – недопитую бутылку водки, снес одежду к реке и бросил ее на берегу.
Вывод напрашивался сам собой: напился старик, захотел искупаться и утоп! Что ж, такое случается…
Все трое хорошо понимали, что суд приговорит их к высшей мере уголовного наказания. Шмат с виду казался ко всему безразличным, хотя что там творилось у него внутри – поди разбери.
Долгих, напротив, готовился к заключительной покаянной и по возможности искренней речи на суде. И хотя понимал, что пули в затылок ему не миновать, все же лелеял надежду на чудо и на отмену правительством СССР смертной казни, о чем среди заключенных упорно ходили слухи.
Дальновиднее всех оказался Костян. Еще в ходе следствия он начал симулировать душевное расстройство, и довольно убедительно. Называл себя женским именем Нина и только на него откликался. Изображая из себя женщину, сильно манерничал, изменил походку и, даже если никто не видел, справлял малую нужду сидя.
Его определили в старую, проверенную десятилетиями и известную в определенных кругах Средневолжскую тюремную психиатрическую больницу на улице Ершова, где до него пациентом был Ян Пилсудский, политик и бывший министр финансов Польши, а в настоящее время «проходили интенсивное лечение» Константин Пятс, первый президент Эстонии, власовцы и прибалтийские «лесные братья».
Провел Костян в больничке восемь дней, пока консилиум врачей, собравшихся по его поводу, не определил банальную симуляцию и не выдал заключение о его вменяемости. После чего его этапировали обратно в изолятор МГБ. Когда его везли туда, откуда выхода уже не было, он обкусал себе губы, чтобы не заплакать.
После утверждения прокурором республики обвинительного заключения состоялся суд. Это случилось весной следующего сорок седьмого года. Суду удалось доказать все кражи и убийства, совершенные «бандой разведчика». Статьи, по которым обвинялись члены банды, были расстрельные, так что ни у кого из знакомых с делом банды не оставалось сомнений, что суд вынесет вердикт о высшей мере наказания для всех троих. Слабая надежда на помилование и замену смертной казни на двадцать пять лет исправительно-трудовых лагерей, которую продолжал лелеять Георгий Долгих, погасла уже в самом начале судебного процесса. Поскольку суд, помимо статьи за бандитизм, то есть организацию вооруженной банды и участие в ней, что расценивалось как особо опасное преступление против порядка управления и уже предполагало высшую меру наказания, расценил убийства милиционеров как совершение террористических актов, направленных против представителей власти. Это был последний гвоздь, вбитый в крышку гроба троицы.
Вердикт суда был однозначен: именем Союза Советских Социалистических Республик подвергнуть всех троих высшей мере наказания – расстрелу. С последующей конфискацией имущества. Приговор был окончательным и кассационному обжалованию не подлежал.
Бандитов расстреляли одного за другим в воскресенье двадцать пятого мая одна тысяча девятьсот сорок седьмого года. А двадцать шестого мая, в понедельник, смертная казнь в советской стране была отменена.
Получили свое зрячие наводчики[103] бандитов и прочие помогальники. На различные тюремные сроки были осуждены родственники бандитов, прекрасно знавшие, чем они занимаются. Сели на разные сроки и сбытчики краденого, которых сдали бандиты. Барыгу Михаила Чуприна из Северного поселка, которого походя сдал Жорка Долгих, по распоряжению чинов из республиканской госбезопасности покуда не трогали – им занимался лично майор Илья Исаевич Прибытков, начальник особого отдела Министерства государственной безопасности республики. И деятельность Чуприна по скупке и сбыту краденого его совсем не интересовала…
Глава 25Пожилой мужчина без руки
Праздник Первомая одна тысяча девятьсот сорок седьмого года Михаил Никодимович Чуприн встречал на работе, по графику это был его день дежурства. Обойдя хлебозавод и не обнаружив на его территории никаких посторонних лиц и вообще каких-либо нарушений, зашел в дежурку и подкинул дровишек в буржуйку, сработанную из железной бочки, – первое мая нынче выдалось холодным. Затем сел на стул и немигающе уставился на огонь…
Вспомнилось первое мая сорок второго года в Орле. Немцы не стали упразднять этот праздник, понимая, что жители к нему привыкли (и все равно, так или иначе, будут его отмечать), решили его просто переименовать: вместо Дня международной солидарности трудящихся Первомай превратился в День национального труда. Теперь вместо красных стягов по городу были развешаны флаги со свастикой, а из здания городской управы звучала музыка.
Ведь совсем недавно это было, а кажется, что прошло очень много времени…
Потом Михаил Никодимович плотно покушал и, когда собирал со стола крошки, услышал стук в ворота. Он вышел во двор и направился к воротам, за которыми стояли три человека в штатском.
– Открывайте, – властно произнес один из них, будучи, верно, старшим из троицы.
– А вы кто? – спросил Чуприн, уже понимая, что ему пришел конец.
Старший из троицы показал удостоверение, в котором алыми буквами было написано «Управление Министерства государственной безопасности», и произнес:
– Теперь понятно?
– Да.
Через минуту Чуприн уже сидел в машине, зажатый с обеих сторон мужчинами в штатском. Участь его была незавидна…
После обыска в доме Михаила Чуприна, где при понятых-соседях были изъяты деньги в количестве ста пятидесяти тысяч, карманные часы немецкого производства, пачка облигаций государственных займов, письма и фотографические карточки, состоялся первый допрос, на котором Чуприн начал давать признательные показания. Оказалось, что безобидный с виду сторож хлебозавода Михаил Никодимович Чуприн, которому соседи оставляли под присмотр своих детей, когда у него были нерабочие дни, является военным преступником и предателем. Мало того, каким-то образом стало известно, что Чуприн был в годы оккупации города Орла начальником «русского гестапо» и служил нацистам не за страх, а за совесть. И что руки его по локоть в крови партизан, подпольщиков и просто советских людей, не пожелавших служить немецким оккупантам.
Ошарашивающая новость распространилась по поселку с быстротой молнии. Буквально через сутки, уже после того, как военного преступника под конвоем повезли в Орел, где его надлежало судить, дом Чуприных сгорел вместе с имеющимся в нем имуществом. Что это был поджог, было ясно всем, в том числе и милиционерам, приехавшим разбираться по поводу пожара. Однако поджигателей не нашли. Да и не очень-то старались.
В Орле после череды допросов Чуприна закрыли в бывшей каторжной губернской тюрьме – Орловском централе, при немцах исполнявшем роль концентрационного лагеря. В течение семи недель собирали свидетельские показания бывших подпольщиков, а еще отбывающих наказание бывших сотрудников «русского гестапо», то есть орловского сыскного отделения, и простых горожан, побывавших в лапах ведомства Чуприна. Свидетельские показания – а их было около восьмидесяти – собирались тщательно и скрупулезно, чтобы у предателя не было ни единого шанса выкрутиться. После проведения нескольких очных ставок со свидетелями злодеяний Чуприна он был принужден сознаться в содеянном.
Открытый судебный процесс длился полных шесть дней. Все желающие в зал судебных заседаний не поместились, поэтому заседания суда транслировались через специально установленные репродукторы. Государственный обвинитель потребовал для Чуприна расстрела. Выступая с последним словом, Михаил Никодимович вроде бы искренне каялся, просил у горожан прощения – как будто за злодеяния и убийства можно простить – и просил суд оставить ему жизнь. После короткого совещания суд вынес предателю смертный приговор. Полтора месяца он еще покоптил небо, ежеминутно ожидая, что за ним вот-вот придут. А потом приговор был приведен в исполнение. Говорят, когда его вели на расстрел, он беззвучно рыдал. Но это мало кого трогало…
Маховик правосудия разворачивался далее…
После возбуждения уголовного дела в отношении начальника отдела по борьбе с бандитизмом республиканского управления МВД майора Остапчука следствие занялось четвертым членом «банды разведчика» – неким Севой. Кто он такой, где проживает и каков круг его знакомств – все это было неизвестно. Впрочем, имелись две существенные зацепки, одна из которых была блудница Тамара, о которой в своих показаниях упоминал Жорка Долгих. Следователям довольно скоро удалось ее отыскать. Однако кто такой Сева, по ее словам, она не знала.
– Ну ходит он ко мне, так что с того? – сказала она следователю, глядя ему прямо в глаза. – Ко мне многие ходят. Так часто бывает: облюбует клиент себе какую-нибудь дамочку и захаживает всякий раз уже конкретно к ней. И я, возможно, Севе нравилась. Но о себе он мне ничего и никогда не рассказывал. Да и с какой стати ему раскрывать душу перед какой-то шлюхой? – категорично и вполне безжалостно к себе промолвила Тамара, после чего допрос сам собой заглох. Правда, следователь, что ее допрашивал, попытался припугнуть ее соучастием в злодеяниях, совершенных ее «кавалером», если она не расскажет о нем все, что знает. Однако Тамара оказалась не из пугливых. И в конечном счете кроме занятий проституцией предъявить ей было нечего…
Другой зацепкой было ограбление с двойным убийством четы Литвиненко девятого мая 1945 года, совершенное Севой. О чем тоже сообщил Георгий Долгих в процессе его допроса. Было принято решение еще раз и с самого начала провести расследование данного преступления.