льно распадаться на атомы…
Нет, вы неправильно подумали: Жорик и его «Фрич» были здесь ни при чем. Конечно, недотепа-компаньон вполне мог по неосторожности задеть меня своей артефактной перчаткой, но сейчас он такой оплошности не допустил. Я был в этом абсолютно уверен, поскольку уже не впервые претерпевал подобные «криогенные» муки и атомный распад собственного тела…
Говорят, будто каждый человек переживает телепортацию по-разному. По крайней мере, мало кто из сталкеров, рассказывая собратьям о своих переходах из локации в локацию, может услышать в ответ: «Ух ты! Да ведь я всегда при этом точь-в-точь то же самое чувствую!» Если и случается такое единство мнений в сталкерских беседах, то очень и очень редко.
Вот и я не встречал пока в Зоне бродягу, который описывал бы свои путешествия через гиперпространство аналогично мне. Много чего наслушался я за минувшие годы. «Тамбуры» сжигали людей, растворяли их в едких субстанциях, топили, душили, выворачивали наизнанку, иссушали в прах, расчленяли, скручивали в жгут, расшибали в лепешку, разрывали изнутри, выдирали из них кости и внутренности, ослепляли, оглушали и еще проделывали много всяких гнусностей и членовредительств. Были сталкеры, которые после проникновения в «тамбур» тоже замерзали и превращались в ледяные глыбы, как я. Были и те, кто рассыпался в пыль, разлетался по всему гиперпространству, а затем снова «склеивался» за тысячи километров от точки входа в него. Изредка мне попадались даже такие, кто и замерзал, и рассыпался одновременно. Вот только делали они это все равно иначе, нежели я.
Мы гибли и воскресали. Без конца гибли и воскресали в гиперпространственных тоннелях, мечась в разбросанном по миру Пятизонье, как перепуганные рыбки в аквариуме. Погибали все без исключения, но возвращался к жизни не каждый. Кто-то пропадал бесследно, войдя в «тамбур» и не объявившись затем ни в одной локации. Кого-то выносило оттуда калекой, безумцем или мертвецом, и хорошо, если выносило целиком, а не по частям. Еще, говорят, встречаются и такие, кто вернулся в наш мир живым спустя очень долгое время, хотя, возможно, это лишь обыкновенные сталкерские байки.
Для тех же из нас, кому удавалось не пополнить собой скорбный список погибших и канувших без вести, периодические телепортации стали с годами обыденной и чуть ли не физиологической потребностью. Неизменно болезненной, опасной, но необходимой для полноценного существования в Зоне. Со временем отдельные переходы между локациями сливались для нас в единое воспоминание, как для жителя мегаполиса – его ежедневные поездки на метро. И Алмазный Мангуст в данном плане не исключение. Я давно перестал вести учет тому, сколько раз, превратившись в льдину, разлетался на атомы, а потом снова возвращался из небытия целым и невредимым.
Только одно такое путешествие мне никогда не забыть.
Самое первое.
То, с какого все началось и из которого я до сих пор так и не вернулся…
Глава 8
Я поразительно четко помню момент, когда катапультировался из разваливающейся на части «Пустельги» и был затянут в бушующий над Курчатником смерч. Так же отчетливо мне врезался в память мой выход из забытья, случившийся в палате московского госпиталя имени Бурденко через месяц после вышеописанного крушения. То, что происходило между этими двумя событиями, я помню смутными урывками. Так, будто все это время тонул в водовороте и, отчаянно барахтаясь, лишь изредка выныривал на поверхность. Ненадолго – лишь затем, чтобы сделать один-единственный глоток воздуха и снова с головой погрузиться в мутную пучину.
Однако, как бы то ни было, я выплыл. Измученный, нахлебавшийся воды, искусанный акулами, но живой. Чем немало удивил и врачей, и тех исследователей новообразовавшейся Зоны, которых крайне заинтересовал мой феномен. Но самое главное: я несказанно обрадовал жену и дочь. Все это время они также находились в Москве, но не могли попасть ко мне в палату, потому что во избежание эксцессов меня содержали в условиях жесткого карантина.
Впрочем, мое возвращение к жизни ознаменовало вовсе не окончание моих злоключений. Нет, это было только начало обрушившейся на меня затем целой лавины неприятностей.
Странные светящиеся сгустки, на которые я напоролся, угодив в аномальный вихрь, меня не прикончили, а, наоборот, спасли. Пожалуй, я – единственный в истории Пятизонья человек, который осуществил не одну, а сразу несколько телепортаций подряд (точно это рекордное число не известно никому, но есть предположение, что я пересек тогда «преисподнюю» не меньше десяти раз). И при этом я не только выжил, но и остался в относительно здравом уме и трезвой памяти.
Более того – мне пришлось мотаться сквозь гиперпространство во время пульсации Узла, что было и вовсе немыслимо. Согласитесь, большая разница – переплыть вплавь, к примеру, Ла-Манш, в хорошую погоду или в шторм. И в первом случае это уже может считаться великим достижением, но во втором – делает рекорд многократно весомее.
Как сказали изучавшие мой феномен специалисты, причиной моей «челночной телепортации» послужил катапультный парашют. Из-за того, что я находился в плавном, свободном падении, стихия вышвыривала меня из «тамбура», а усиленный пульсацией смерч тут же затягивал обратно. И так до тех пор, пока при очередном выбросе я не достиг земли и мой парашют не запутался стропами за арматуру. Я повис вместе с пилотским креслом, к которому был пристегнут, на каких-то руинах и лишь по этой причине не угодил под колеса и гусеницы прущих из Узла биомехов.
Я мог очутиться где угодно. По анализам собранной с моего комбинезона грязи (эти дотошные ученые небось даже мои носки по ниточкам распустили и под микроскопом рассматривали!), за время падения мне довелось побывать во всех пяти аномальных зонах. Однако, по странному совпадению, я приземлился именно там, где и катапультировался – в Курчатнике. И провисел на краю кратера четверо суток, пока геройски отразившие первую волну биомехов военные не отправили по следам «Альфы-12» еще несколько разведгрупп. Одна из них меня и отыскала. Меня – единственного из первопроходцев, проникших в тот день за московский Барьер. Капитан Баграмов и его люди пропали без вести.
Поначалу вытащившие меня через баграмовский тоннель разведчики решили, что я мертв. По крайней мере, издали так оно и казалось: голова поникла, тело неподвижно висит на кресельных ремнях, а из прорех разорванного и залитого спекшейся кровью комбинезона торчат осколки оплавленного стекла. Еще один такой осколок вонзился мне в шею, а один – точно в левый глаз. Разумеется, что спасатели не намеревались бросать здесь даже мой труп, но, едва я был снят со стены и спущен на землю, выяснилось, что во мне еще теплится жизнь. Нитевидный пульс и редкое дыхание – никто и не подозревал в тот момент, почему я не умер, когда любой другой пострадавший на моем месте давным-давно окочурился бы.
Поверхностный медицинский осмотр показал, что извлечь из меня инородные тела в полевых условиях невозможно, и разведчики, так и не обнаружив следов «Альфы», поспешно ретировались обратно. Группы, проникшие за Барьер вместе с ними, тоже никого не нашли. А некоторые вдобавок снова столкнулись с биомехами и понесли потери. Миновала лишь неделя со дня Катастрофы, но уже было совершенно очевидно, что ее последствия сами по себе не утрясутся. Больше всего страшило то, что даже самые выдающиеся умы планеты понятия не имели ни о природе загадочного явления, ни тем более, как с этой заразой бороться.
Мои спасители были уверены, что второго чуда не случится, и я – полумертвый и истощенный – ни за что не переживу путешествие через Барьер. Однако разведчиков ожидало очередное удивление. Я не отдал концы, даже пробыв полтора часа в зоне с утроенной силой гравитации, и, продолжая дышать раз в полминуты, не утратил своего чахлого пульса…
…Зато едва не окочурился на столе у лучших военных хирургов госпиталя имени Бурденко. Они взялись возвращать меня к жизни, решив для начала удалить из моего тела стеклянные, как тогда все считали, осколки. Но едва лазерный скальпель сделал первый надрез, как подключенные ко мне системы искусственного жизнеобеспечения забили тревогу, а на смену хирургической бригаде была срочно вызвана реанимационная.
Трудно сказать, кто меня откачал: врачи или же это сделали мои блестящие импланты после того, как их оставили в покое. Так или иначе, но, когда реаниматоры хотели уже умывать руки, мое сердце снова забилось, а легкие задышали. Я не вышел из комы, но, слава богу, и не отправился из операционной прямиком в морг, что тоже могло считаться большой удачей.
В течение последующих трех дней реаниматоры боролись за мою жизнь еще дважды – после того, как настырные хирурги неизменно передавали меня им на руки. Вины мастеров скальпеля и иглы здесь не было. Они искренне полагали, что имеют дело с обычными осколками стекла, которые необходимо срочно удалить из организма пациента. Ну а сердце у меня останавливается из-за того, что я истощен, перенес сильный стресс и потерял много крови. Вот почему и реагирую так остро на малейшее хирургическое вмешательство.
Хорошо, что мной интересовались не только хирурги, но и исследователи новообразованного Пятизонья, жадно набрасывающиеся на все, попадавшее в наш мир из-за Барьера. Они в итоге и выяснили, что я нашпигован вовсе не стеклом, а самыми что ни на есть натуральными алмазами. Огромными, да вдобавок непростыми, а соединенными между собой сложнейшей сетью опять-таки алмазных нановолокон.
Они пронизывали меня от макушки до пят и от кожных пор до мозга костей. Причем эти тончайшие нити располагались так выверенно, что совершенно не препятствовали работе органов, обмену веществ и не вызывали микротравм. Пытаясь вырезать из меня алмазы, эскулапы повреждали нановолокна и нарушали целостность этой загадочной системы, оккупировавшей мой организм и ставшей фактически его неотъемлемой частью. Что, видимо, и отражалось самым плачевным образом на моем и без того дерьмовом самочувствии.