Да, нелегко мне будет в этом деле без напарника, но придется рисковать. Дюймовый по моей милости вернулся к бывшим братьям (а может, погиб при штурме – и такое не исключено), и дай бог, чтобы он теперь удачно выкрутился из своего щекотливого положения. К Упырю с такой специфической просьбой тоже не подкатишь, хотя он, как бывший хирург, мог бы оказать мне куда более профессиональную помощь. Однако, учитывая, сколько раз он ставил на меня капканы, мнительный горбун не позволит мне выжить, даже клятвенно пообещай я отдать ему все алмазы до единого. Не поверит. Ни за какие коврижки. Решит, что, очнувшись, я так и так заберу себе все до последнего камня, прикончив раскатавшего губу легковерного старика.
Иных знакомых у меня в Сосновом Бору нет. А тащить Грааль в другую локацию нельзя по той же причине, по какой его не забрали в Чернобыль праведники. Короче говоря, раз я сам себя алмазами нашпиговал, значит, самому мне от них и избавляться. Таков он, влачимый мной ныне тяжкий крест, как небось сказал бы мне Дьякон, являйся я верным приверженцем его учения.
Что говорил сейчас этот оголтелый фанатик бегущим с ним бок о бок единоверцам, можно было только догадываться. Но вышло так, что они, сами того не желая, второй раз помогли сегодня приору Глебу. Узловики притихли весьма вовремя, и хищно озирающиеся бронезавры их не заметили. Зато от взора механических чудищ никак не укрылись полдюжины бегущих вдали человеческих фигурок. Взревев, биомехи дружно шарахнули по обнаруженным целям из орудий и, взрывая гусеницами землю, устремились за сектантами.
Бронезавры двигались уступами, пропустив на два корпуса вперед едущего справа собрата. Я все еще топтался у церковной стены, дожидаясь, когда монстры минуют Неопалимую Купину и уберутся подальше. Торопиться было некуда. Пока биомехи раскатывают в пределах видимости рыцарей, те не высунутся из своего «противотанкового» убежища.
После недавних суматошных метаний даже такое наэлектризованное близкой угрозой затишье было мне в радость. А вот радоваться-то раньше времени не стоило. Откуда вдруг взялась тучка, что наползла на солнце именно в это мгновенье? Видимо, невзначай подкралась по загороженному от меня церковью сектору небосклона, не иначе. Да, в Пятизонье всегда так: погожее утро может за считаные минуты стать откровенно непогожим. Причем, как, например, сейчас, перевернуть все с ног на голову в самый неподходящий момент.
Тень набежала на Неопалимую Купину и ее окрестности, когда я был уже почти заслонен от уезжающих бронезавров храмовой пилястрой. Ни раньше, ни позже!.. Или нет – «раньше» было бы гораздо хуже. Заметив меня, возникшего вдруг будто из ниоткуда, остановился лишь один из биомехов – тот, что ехал последним. Остановился, а затем резко развернулся и, выбрасывая из-под шипастых гусениц комья земли и камни, навел орудие на то место, где он засек новую жертву…
И где меня, разумеется, уже не было. Биомех еще только начал разворот, как я, живо смекнув, в чем дело, сорвался с места и бросился туда, откуда прибыли узловики и их стальные преследователи. В сосновый бурелом, устилавший собой пространство площадью в несколько гектаров. Почему нет? Раз уж приор Глеб и его бойцы сумели удрать там от бронезавров, то мне эта задача будет и подавно по плечу.
Наверняка выглядывающие украдкой в окна рыцари тоже меня заметили. И наверняка у них при этом зачесались пальцы на спусковых сенсорах. Вот только выстрелить мне в спину никто из узловиков так и не посмел. Еще бы! От бронезавров моими алмазами не откупишься и погибших товарищей с их помощью не вернешь, так что, парни, сидите и не рыпайтесь!
Возможно, захвати приор Глеб воскрешающий артефакт, он рискнул бы убить зараз и второго зайца – меня. После чего не сдержавшему свой обет Ипату останется лишь кусать себе локти в бессильном гневе.
Но сейчас Алмазный Мангуст и Священный Грааль стремительно удалялись от Ипатовых братьев на юго-запад – в сторону речки Коваши. И где-то на ее берегах, возможно, вскоре произойдет историческое событие: превращение самого драгоценного монстра и вожделенного охотничьего трофея Пятизонья в нормального человека. В Геннадия Хомякова – офицера, гражданина, мужа и отца замечательной дочери, которая не видела меня вот уже пять лет – почитай, половину своей пока еще недолгой жизни.
В предвкушении близкой свободы я летел вперед, словно на крыльях. И даже увязавшийся за мной бронезавр не мог омрачить моего воодушевленного настроения.
Скоро! Уже совсем скоро! Последний, на пределе сил, рывок по финишной прямой! Надо лишь стиснуть зубы и еще немного потерпеть. И, конечно, уверовать в то, что у меня все получится. Не может не получиться! Ведь не зря же, черт побери, я прошел весь этот кровавый путь, начатый от дверей моей госпитальной палаты и продлившийся беспрерывно целых пять лет.
Пять лет в Аду, без отпусков, выходных и даже перекуров! Отправиться в Ад, чтобы выжить, исходить его вдоль и поперек, а потом расстаться с ним и вернуться наконец к нормальной человеческой жизни… А может, и умереть в погоне за этой светлой мечтой, которая сегодня оказалась как никогда близка к своему осуществлению…
Глава 11
Ожидание ответа от Семена Пожарского наполнило мое заточение в госпитале новой надеждой, возвратившейся ко мне после почти полугодичного отсутствия. Жаль только, она ни на йоту не улучшала моего по-прежнему стабильно ухудшающегося самочувствия. И все равно, страдать с уверенностью в будущем было куда приятнее, нежели просто страдать, лежа на больничной койке и кусая губы в бессильном отчаянии.
Я упорно убеждал себя, что, когда Мерлину расскажут обо мне и покажут мои фотографии, он уже не сможет спать спокойно, пока не добьется встречи со мной. Уж ему-то, с его обширными связями, такое наверняка под силу, думал я, созерцая бессонными ночами звездное небо из окна своей палаты. Нажмет на кого следует, а будут возражать – поднимет шумиху и растрезвонит обо мне всему миру, как до этого Семен рассказывал ему о других чудесах Зоны. И пускай попробуют заткнуть Пожарскому рот – узнают тогда, почем фунт лиха! И большие звезды на погонах не помогут, когда правда о злонамеренно обрекаемом на смерть лейтенанте Хомякове пойдет гулять по свету.
Однако миновала неделя, за ней – другая, а от Семена так и не пришло никакого ответа. Телепередачи Мерлина о его приключениях в Пятизонье выходили с прежней регулярностью. Старые их циклы повторялись ежедневно чуть ли не по всем каналам. В новостях рассказывали об идущей полным ходом подготовке к шестой экспедиции Пожарского и о новых, пока неизведанных рубежах, какие он на сей раз намерен покорить… А я по-прежнему все так же медленно умирал под неусыпным надзором охраны и томящегося от безделья аспиранта Аристарха Кукуева.
В последние пару месяцев этот раздолбай и вовсе взял в привычку появляться на службе два-три раза в неделю, подписывая свои научные отчеты задним числом. Я быстро смекнул, что в науку он подался лишь затем, чтобы кадрить наивных молоденьких лаборанток. Иных талантов, кроме как легко находить с людьми общий язык, у Аристарха, похоже, за душой не имелось.
Зато в этом деле он был большой мастак. По-моему, Кукуев мог запросто вести беседу с кем угодно и о чем угодно. Складывалось впечатление, будто он знает обо всем на свете и имеет воистину безграничный кругозор. В действительности же его знания были довольно поверхностны, и глубокой эрудицией он не блистал практически ни в одном вопросе. Даже в тех, что касались его непосредственной работы.
Очевидно, начальство Аристарха давно это поняло, оттого и спровадило его на эту бесперспективную в карьерном плане службу: вести хронологию моей медленной смерти. Дойти до степеней известных Кукуев мог, лишь обладая в научных кругах мощной протекцией. Но если у него и была когда-то таковая, то сегодня, похоже, все покровители от Аристарха отвернулись. И личное обаяние тут ему уже не помогло. Авторитетные ученые явно не желали рисковать своей репутацией и поручаться за младшего коллегу, чье отношение к работе было откровенно наплевательским.
Конечно, ни о чем таком конкретном великовозрастный аспирант мне не рассказывал. О его натянутых отношениях с начальством я догадался по ядовитым отзывам, какие он частенько отпускал в сторону всех этих «беспринципных карьеристов», «папенькиных ставленников», «чокнутых профессоров», «наглых мухлевателей» и «выклянчивателей бюджетных ассигнований». Сам Кукуев, по его словам, был среди них этаким благородным приверженцем старой ученой школы, ярым и убежденным искателем Ее Величества Истины. Он якобы всю свою жизнь радел исключительно за исследования и новые открытия. Отчего и состоял в немилости у современных дельцов от науки, которые нынче правили бал во всех научных отраслях страны.
За полгода нашего знакомства мы много о чем успели поговорить с Аристархом. Он высказывал мне свое мнение не только насчет курса научной политики государства и всего того, что творится в Зоне и вокруг нее. Мы не однажды обсуждали с Кукуевым перспективы развития российского вертолетостроения и авиации в целом; непростую обстановку в Военно-воздушных силах, что сложилась после назначения в них президентом нового главкома; животрепещущие аспекты медицинского страхования военнослужащих; насущные проблемы госпиталя имени Бурденко, в котором я и Аристарх очутились не по своей воле; новые методы врачебной компьютерной диагностики и даже – кто бы сомневался! – мировой рост цен на алмазы, вызванный введенным ООН эмбарго на их поставку из Южной Африки…
Разумеется, я прекрасно видел, что имею дело с велеречивым профаном во всех вышеперечисленных вопросах. Но в моем ли положении было выбирать себе собеседников? Спасибо Ее Величеству Науке хотя бы за такого! Она ведь могла и вовсе поручить приглядывать за мной какому-нибудь маразматику предпенсионного возраста, который наверняка взялся бы вдобавок к моим проблемам изливать мне свои горести и жаловаться на тяжкую стариковскую судьбину. Вот уж где действительно оставало