ие от Василия Викентьевича! Дозвольте доложить, только внутри, во избежание паники!
Помрачнел Бургачёв. Коротко приказал:
— Отпустить. Ты — за мной.
Прошли мы в кабинет, тут я ему про взрыв поезда и рассказал. Говорю:
— Принимайте командование, ваше благородие.
Он аж вспотел весь:
— А как же Иван Витальевич?
Я ему:
— Считайте — нету его. Викентий Васильевич теперь главный. Да и то... — я изобразил хромую ногу и костыль.
Бургачёв глаза выпучил, кадыком подвигал, будто подавился чем. Похоже — не рад.
***
Собрались мы в кабинете его высокородия — все кто мог. Приставы, суровые пожилые дядьки, на стульях уселись. Я в уголке пристроился.
Бургачёв бумажку достал, всю исписанную. Когда только накатать успел. Мелким почерком, с двух сторон.
Развернул бумажку, только рот открыл, а самый пожилой пристав спросил:
— Верно ли, что Иван Витальевич при смерти?
У Бургачёва аж глаз задёргался. Конечно, он уже с порога всем объявил. И вот опять. Глянул на меня:
— Стажёр, доложите!
Встал я, доложился:
— Господин полицмейстер без памяти лежит. Состояние тяжёлое. Его высокородие мне лично сказали — плох Иван Витальевич. Так что теперь он за него, а его благородие Бургачёв — за Викентия Васильевича.
Пристав вздохнул тяжело. Остальные лица печальные сделали. То ли по его высокородию скорбеют, то ли Бургачёва над собой не хотят.
— Да точно ли есть виновные? — встрял другой пристав. — Паровозы эти — придумка заграничная, ненадёжная... то ли дело лошадки. Сел и поехал. Любо-дорого!
— Верно! — поддержал другой. — Чему у лошади гореть? Разве что пёрнет. Да и то корова пердит сильнее...
Бургачёв аж побагровел весь. Ладонью по столу как хлопнет:
— Его высокородие сказал искать виновных, значит — будем искать!
А я смотрю — желающих нет. Все приставы мрачные, на стульях ёрзают, как бы сбежать из кабинета поскорей.
Бургачёв рубит:
— По первому пункту плана! Первым делом инородов проверить. Кто больше всех зол на государя и его верных слуг? Они! Орги и гобы. По второму пункту — сей же час пройтись с обысками по известным адресам...
— Людей где взять, ваше благородие? — снова встрял пожилой пристав. — И так уже с ног сбились, которые сутки не спим, все на ногах. До ветру отойти нельзя.
— Попрошу не перебивать! — шипит его благородие. — Пункт третий...
И так до конца бумажки дочитал. Слушаю, а меня в списке не назвали. Будто нет стажёра Найдёнова.
Конечно, с одной стороны хорошо, что про меня забыли. Нет работы — сидим курим, расслабляемся. С другой стороны, всё равно ведь найдут и к делу приставят. На морозе в карауле стоять у какой-нибудь будки. Или в участке на ресепшене сидеть, задницу отсиживать до пенсии. Кто будет продвигать чувака с печатью полукровки?
Нет, я уже решил — буду карьеру делать. Своими силами. Вспомнил дружка Егора с истфака. Как бы он наверх до самого царя добрался. А я чем хуже? Знаний маловато? Так не беда, книжки почитаю, людей порасспрошу, мозги напрягу. Иначе так и сгинет Димка Найдёнов в безвестности. Кому это надо? Вот именно — никому. Зато польза от меня может быть для отечества... ух! Я же столько всего знаю... Любой астролог обзавидуется. Главное — не спешить, с умом к делу подойти. Не то за чокнутого примут и в психушке запрут — с Наполеоном. Или с Кутузовым, в соседней палате. Для начала найду тех, кто поезд взорвал. Заодно местного мафиози Рыбака выведу на чистую воду. А там уже — повышение, награды всякие...
Дождался я, пока приставы из кабинета выйдут. Бургачёв стоит, бумажку свою в руках комкает, сам весь красный, потный. Волнуется, видать.
Меня заметил, как рявкнет:
— Вон поди, стажёр!
— Никак нет, — отвечаю, — не могу пойти.
— Что?! Ты с кем разговариваешь, полукровка?
Чую, сейчас его благородие об меня руки замарает, не побрезгует. Вышвырнет через закрытую дверь. Вон как его разобрало. Полукровкой обзывается.
— Имею личное распоряжение Ивана Витальевича. Его высокородие велели землю рыть, а виновных найти. Говорят, ищи, стажёр, пока не найдёшь. И Бургачёву скажи, чтобы любое содействие оказывал. Вернусь, сразу чин получишь, а может, и награду.
Ну, насчёт землю рыть — это мне шеф сказал, заместитель полицмейстера. Остальное я выдумал. Но кто сейчас проверит? Начальство без памяти, того гляди помрёт. Не докажет никто.
— Как это?.. — забормотал Бургачёв. — Иван Витальевич лично велели?
— Так точно, — говорю. — Я к нему первому на перроне подбежал, ещё никого там не было. Потом уже санитары подоспели, унесли его...
Эх, семь бед — один ответ. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Слова сказаны, жребий брошен, Рубикон перейдён.
— Хорошо, — говорит Бургачёв. Даже обрадовался, что хоть кто-то хочет за дело взяться. — Говори, что тебе нужно. Да поживее.
***
Куй железо, пока горячо, не отходя от кассы. Не успел его благородие дать мне добро, я забегал как хомячок в колесе.
Нацарапал бумажку со списком пунктов на десять и дал на подпись Бургачёву. Его благородие от неожиданности подписал.
Я тут же побежал, не теряя времени, и отжал себе в участке комнатушку — типа кладовки. В одно окно.
Что со мной сделает шеф, когда вернётся... Нет, лучше об этом не думать!
Открыл я форточку в окне кое-как, чтоб свежего воздуха впустить, пошарил по карманам. Денег у меня нашлось шиш да маленько. От награбленного мало что осталось, Альфрид почти всё себе забрал. Сказал, что в банк положит. И вот теперь Альфрид мёртвый, а денежки — тютю. Покойничка ведь уже не спросишь...
Так, здесь стол поставлю, в него бумажки буду складывать и улики по делу. А то прошлый раз отдал улики — как в чёрную дыру бросил.
Метнулся ещё раз к Бургачёву. Тот уже стоит на крыльце, перчатки натягивает.
— Некогда! — бросил мне через плечо.
— Ваше благородие, — тороплюсь, — верните мне значок. Мне работать, а я в шинели без петлиц, без знаков различия. Непорядок!
— Значок ваш с нашивками в сейфе Василия Викентьевича, — отрезал Бургачёв. — Ключ у него. Никак не могу открыть.
И зашагал к пролётке.
Ёлки зелёные! Как быть-то!
Метнулся обратно в участок, смотрю — в буфетном уголке, у самовара, пожилой пристав сидит. Чай хлебает из блюдца. Лицо красное, потное, видно — устал.
Шлёпнулся я рядом на лавку. Он говорит:
— Что, запыхался, малой?
Вспомнил я, как он меня тогда, при ограблении «Красного шара», отпустил. Спиной повернулся, будто не видит. Знал, наверное, что я под прикрытием. Шеф тогда не всем сказал, только Бургачёву, а может, и паре приставов — чтоб не ловили зря.
— Значок мне нужен, погоны, — отвечаю, — а Бургачёв сейф не открывает. Не могу, говорит...
— Так он и не откроет, — пристав усмехнулся. — Его благородие без приказа шагу не ступит. А уж в сейф к его высокородию заглянуть... э-э, брат!
— Что же делать? У меня задание. Куда я без знаков различия?
Задумался пристав. Допил чай, усы расправил, говорит:
— Ладно. Раз такое дело...
Сунул руку за пазуху, вынул свёрнутый клетчатый платок. Развернул на ладони. Смотрю, а в платке значок лежит полицейский. Не новый, потёртый весь.
— Вот, — говорит пристав, — бери. Потом вернёшь.
— Можно?
— Его хозяину уже без надобности. Помер Степаныч, от удара скончался. Хотел вдове его отдать, на память. Ну да ничего, подождёт Зинаида, тебе нужнее.
— Спасибо, — говорю. — Выручили.
— А ты что же, никак взрывателей этих ловить будешь?
— Буду. Пока не поймаю.
Покачал он головой, встал, фуражку на лоб надвинул.
— Ну тогда удачи тебе, малой. Выживешь — генералом будешь.
Глянул на меня как-то странно, развернулся и ушёл.
Глава 3
— Ваше благородие, ваше благородие! Вставайте, ваше благородие!
— Вас ждут великие дела... — пробормотал я, не открывая глаз.
Тут меня прямо подбросило. Что, опять?!
Подскочил, смотрю — нет. Не вокзал, и взрыва никакого нету. Лежу на лавке в полицейском участке.
Как меня сморило, сам не знаю. Помню только, что сидел возле самовара. Потом пошёл у старика-полицейского, что буфетом заведовал, ниток с иголкой попросить. У меня же на шинели дыра, руку можно просунуть. Тот гад-шофёр, оборотень в погонах, шинель палашом раскромсал — прямо на мне.
Помню, присел я на лавку, старичок-полицейский мне чаю налил, а сам за нитками пошёл. Выпил я кипяточку... дальше не помню. Как выключили.
Надо мной какой-то чувак стоит, тормошит меня. Протёр я глаза хорошенько, вижу, форма у него не полицейская, а военная. Вроде пехота, и сам не то прапор, не то ещё ниже — не разбираюсь я.
— Ты кто? — говорю. Сел на лавке, лицо тру. Эк меня разморило. Да что удивляться, сутки на ногах.
— Подпрапорщик пехотного полка Александр Кошкин! — отчеканил чувак. — Прислан в распоряжение господина Дмитрия Найдёнова!
Поднялся я, с меня шинель свалилась. Это я под ней спал. Поднял, вижу — дырка зашита и значок прицеплен, как полагается.
Набросил я шинель, сказал:
— Стажёр сыскной части Дмитрий Найдёнов. Временно исполняю обязанности офицера по особым поручениям при его высокородии господине полицмейстере.
Кошкин глянул с удивлением. Отчеканил:
— Направлен в ваше распоряжение, господин стажёр!
О как. Это Бургачёв по моей бумажке подмогу прислал. Быстро.
— Ты... вы один, подпрапорщик?
— Никак нет. Со мной двое — рядовой Банник и рядовой Шнитке.
Глянул я внимательнее на этого подпрапорщика. Лет ему с виду как мне. А вот на «ты» с ним говорить резко расхотелось. Не потому, что я вроде как начальник над ним. И не потому, что он лоб здоровый, выше меня и в плечах шире. Хотел ему сказать: давай на ты, одно дело делаем! Но нет. В лице у него что-то такое — шутить не хочется.
Ладно. Говорю:
— Отлично, подпрапорщик. За дело!
***
Пока я на лавочке в отключке сонной прохлаждался, оказалось, все поднялись по свистку его благородия Бургачёва. По участку как метлой прошлись — никого. Один старичок-полицейский возле самовара сидит, свежую газету читает.