А обоз и посольство, состоящее из Антоло с отцом, ди Гоцци и кентавров, приближались к имперскому форту, ранее призванному защищать от неожиданностей всю округу, а теперь брошенному солдатами и офицерами. Бывший студент, а нынче главный защитник Да-Вильи, серьезно рассчитывал разжиться здесь оружием и армейским обмундированием. В Сасандре на снабжение солдат не скупились никогда. Значит, в форте должны быть склады с пиками, арбалетными болтами, щитами, нагрудниками, шлемами. А если повезет, то и арбалеты найдутся в достаточном количестве.
Правда, по словам фра Льенто, в крепости еще оставались солдаты, преданные командирами и страной. Когда их вербовали в южных провинциях, все думали, что Сасандра будет стоять вечно. Никто не предполагал развала Империи. А теперь пехотинцы, лишенные жалованья, харчей и жизненной цели, оказались отрезаны от родины сотнями миль охваченных смутой земель. Гордость не позволяла им побираться, а присяга, данная несуществующей стране, – грабить и убивать обывателей. Антоло заранее был готов расцеловать каждого из них. Что-то в поступках этих людей напоминало ему о героях преданий и старых книг. Пусть и не благородного сословия, но воины без страха и упрека. Как говорится, честь не пропьешь. Для них да-вильцы везли на передних двух телегах запас муки, соли, сушеного мяса, капусты и репы. Если хочешь взять у человека, вначале дай ему от своего добра. А для ребят голодающих тем паче не жалко. Они заслужили хоть какую-то благодарность, если не позволили разрушить и разграбить форт со складами, если не пошли грабить и жечь села, если помнят о присяге и верности долгу.
До форта оставалось около двух миль – он как раз вынырнул из-за бугристого, похожего на лежащую на боку шишку, холма. На обычном табальском безлесье фортификационные сооружения видно издалека. И к ним незамеченным не подберешься.
Антоло внимательно пригляделся к форту. Четырехугольная насыпь, увенчанная невысоким частоколом. Широкие ворота закрыты. Значит, службу соблюдают.
Подобравшись ближе, молодой человек смог рассмотреть выбоины в толстых досках, из которых были сделаны ворота, свежие затесы, а кроме того, выломанные и наспех заделанные кольями бреши в ограде.
Ого! Похоже, совсем недавно кто-то пытался захватить форт. Кто? Ответ напрашивался сам собой – конечно же, те мародеры, которые угрожали Да-Вилье. Вряд ли малочисленный отряд разбойников попытался бы напасть на армейское укрепление.
Это плохо. Даже если оставшиеся в форте солдаты и отбились без особых потерь, теперь они будут вдвое подозрительнее относиться к любым людям, которым вздумается напроситься к ним в гости. Мысленно поблагодарив Стоячего Камня за предусмотрительность, Антоло поднял палку с привязанной белой тряпкой. Теперь если они не обезумели от страха, то поймут и залпом не встретят.
Они поняли.
Когда обоз приблизился шагов на сто, над частоколом поднялись головы и плечи арбалетчиков. На глаз, десятка три. Они прицелились и ждали, проявляя достойную уважения выучку и слаженность.
Антоло помахал белым флагом и выкрикнул:
– Мы идем с миром!
По ту сторону стены кто-то рассмеялся. Или показалось? Во всяком случае, убирать арбалеты никто не подумал.
Знаком приказав своим спутникам остановиться, Антоло подъехал поближе к воротам. Поводья он сжимал в левой руке, а правую держал на виду, высоко поднимая символ мирных намерений.
– С кем я могу поговорить? – крикнул он, окидывая взглядом виднеющиеся над кольями лица. Хорошие лица. Открытые и честные. Только обросли щетиной малость и щеки позападали. Не все из оставшихся в форте солдат оказались молодыми. Кое у кого седина пробивалась на полбороды. – Есть у вас старший? Командир?
– Говори! Чего ты хотел? – отозвался звонкий и, к немалому удивлению табальца, молодой голос.
Говорил молодой человек не старше Антоло. То есть лет двадцати – двадцати пяти. Судя по черной щетине, южанин. Он перекинул одну ногу через ограду, умостившись между двумя остряками, словно в седле.
– Ты командир? – на всякий случай уточнил бывший студент.
– Я, я… – со смешком подтвердил солдат. – Дальше-то что?
Лицо его, обрамленное кожаным шлемом, казалось усталым, но глаза шарили по Антоло и его спутникам с похвальной цепкостью.
– Офицер?
– Рядовой. Это что-то меняет?
«Какой ершистый! Нет, точно с юга. И наверняка каматиец».
– Не меняет. Я сам был солдатом.
– Да? И какая армия?
– «Непобедимая».[29]
– Далеко тебя занесло.
«Для солдата он что-то слишком хорошо разбирается в дислокации частей Империи».
– Я штурмовал Медрен. А после того, как генерал дель Овилл предал Сасандру, многие ушли. И я ушел.
Каматиец помолчал. Наконец кивнул:
– Ладно. Время такое сейчас. Непонятное. Может, ты и тот, за кого себя выдаешь.
– Мне нечего скрывать.
– Ну, пускай. А что ты от нас хочешь? Оружия не дам. Ишь, повадились…
– А что, мы не первые?
– И даже не вторые. Я вот этого одноглазого уже видел.
Антоло оглянулся на ди Гоцци. Выходит, часть правды кондотьер от него скрыл. Он уже пытался заполучить оружие, но неудачно. А теперь что, решил чужими руками из огня жар потаскать? Ничего, мы еще посмотрим, кто кого обхитрит…
– Я не прошу отдать. Я хочу поменять на еду.
– Да? – прищурился солдат. И замолчал, разглядывая небо и верхушки холмов.
На Антоло накатила беспричинная злоба. Сейчас бы развернуться, послать несговорчивого солдата к кошкиной матери и уехать восвояси. Но Да-Вилье нужно оружие и доспехи. Нельзя спорить, нельзя ругаться. Нужно мягко убеждать.
– Кому молчим? – улыбнулся табалец. – У меня кобыла устала на месте стоять…
– Да пошли вы со своей независимостью… – Чернявый сплюнул сквозь сжатые зубы.
– А при чем тут независимость? – опешил Антоло.
– Вот именно. Ни при чем. Независимость сама по себе, а мы – сами по себе. Проваливай!
– То есть как это «проваливай»?
– Да так… Ножками.
– Но так же нельзя!
– Почему нельзя? Раз свобода и независимость, то все можно. Родину предавать… Требовать невесть чего. – Солдат дернул щекой. – Грабить и убивать. Может, ты меня убить хочешь? Я же из Каматы. А ты – табалец белобрысый. Вы же каматийцами детей пугаете. Или нет? Ну, что смотришь на меня котом диким? – Он явно начинал злиться и с каждым словом все больше и больше распалял себя. Еще чуть-чуть и в драку полезет…
Антоло поежился.
– Ну, давай, убей меня! – выкрикнул каматиец. Кожа туго обтянула его щеки. Нос заострился, а глаза сжались в узкие, излучающие ненависть щелки. – Что смотришь? Один на один. Ты и я! Если ты победишь, можешь забрать все оружие… И будьте вы прокляты!
Он неожиданно исчез за частоколом. Табалец забеспокоился – не начался ли припадок? А то, бывает, кричит, кричит такой молодец, а потом – на спину, и пена изо рта. Антоло повернулся к своим, ища поддержки. Желтый Гром пожал плечами – решай, мол, сам. А что с него взять? Дикий народ. Дитя Степи. Ди Гоцци смотрел в сторону. Ну, этому тоже выгодно, чтобы выскочка опростоволосился. До сих пор в Да-Вилье был один великий тактик и стратег, а тут каким-то суховеем студента принесло. Фра Анзьело задумчиво чесал в затылке, уставившись в гриву коня. О чем он задумался? О своей любимой независимости? Так вот они, плоды ее… Кушайте, папа, не обляпайтесь…
С натужным скрипом приоткрылась створка ворот. Немножко. Ровно настолько, чтобы выпустить человека, который не замедлил выскользнуть наружу.
Каматиец шагал уверенной походкой, твердо опуская подошву на раскисшую землю. Шлем он сбросил еще за оградой, но туловище его по-прежнему защищал нагрудник из воловьей кожи – обычный доспех пехотинца сасандрийской армии. Правая рука солдата висела на перевязи, а ножны с мечом он прицепил таким образом, чтобы клинок легко можно было выхватить здоровой рукой. И меч, отметил про себя Антоло, не пехотный. Те короткие и напоминают большие ножи. Железо дрянное, рукоять неудобная. Здесь же, скорее всего, офицерское оружие. Клинок длиной в два локтя. Да и выглядит довольно благородно.
– Ну что, готов? – спросил каматиец, останавливаясь в пяти шагах перед студентом. – Или в штаны наложил?
Антоло скрипнул зубами и соскочил с кобылы.
«Ишь ты! Трусостью он попрекать меня будет! Да разве ты видел настоящую войну? Здесь, в сонной Табале, где даже банда мародеров воспринимается как вселенская катастрофа. А бросить бы тебя в бой против остроухих… Кто бы из нас там первым обделался?»
Поглаживая рукоять шестопера (эх, сейчас бы взять в руки того монстра, которого он подобрал после смерти Джакомо Черепа…), Антоло сделал пару шагов в сторону противника.
Нельзя давать гневу овладеть собой. Так говорила когда-то Пустельга, обучая его тонкому искусству игры клинков, пока не поняла – бесполезно, не в коня корм. Тем более что драться с этим солдатом он в самом деле не хочет.
– Ты ранен, – сказал бывший студент. – Много ли чести для меня победить раненого? Если я одолею, всякий скажет – подумаешь, однорукого завалил. А если ты – еще хуже. Позор, с калекой не справился.
Каматиец скривился.
– Не думай, что моя рана облегчит твое положение. Я одинаково владею обеими руками. А ты так и собираешься драться этой дубиной?
– Я вообще не хочу драться.
– Трус! – Солдат дернулся всем телом, крутанулся, и острие меча, удерживаемого в вытянутой руке, глянуло в лицо табальца.
Наверное, у благородных господ это движение означает вызов, от которого отказаться уже нельзя. Но Антоло не считал себя благородным господином. Овцевод он везде овцевод, а в Табале так втройне.
– Ну же! Защищайся! Вытаскивай свою колотушку!
И тут Антоло понял, почему лицо человека, дрожавшего напротив него от азарта и жажды крови, сразу показалось знакомым. Вовсе не потому, что все каматийцы на одно лицо. Напротив, картавый Вензольо и верткий черноусый Тедальо, получивший две стрелы при штурме замка ландграфа Медренского, не были на него похожи ни капельки. Просто Антоло видел каматийца в гвардейской форме, с серебряным бантом на плече. Один из дружков тьяльца Кирсьена. И зовут его… Сейчас, сейчас… Фальо? Точно! Фальо!