— Хрен ты в сраку получишь, а не акции, — заявил Извольский. По правде говоря, вместо слова «хрен» он употребил другое, более короткое.
Собеседник помолчал, а потом ответил:
— Я боюсь, что хрен в сраку получите вы. Когда станут коксовые батареи. Ведь у вас кокса осталось на три дня?
— За три дня многое чего может случиться.
— Если мы достигнем принципиальной договоренности о продаже акций, сказал москвич, — то я могу вам гарантировать, что правительство перечислит шахтерам требуемые ими деньги. И они уйдут с рельс.
— А если не достигнем? — спросил Извольский.
— В таком случае, боюсь, наше правительство проявит принципиальность и не пойдет на поводу У кучки безответственных забастовщиков.
— А пошел ты на… — сказал Вячеслав Извольский и бросил трубку.
Николай Черяковский, подельщик Вадима, жил на улице Белой в одноэтажном бараке, длинном, как железнодорожный состав. Барак был разделен забором на три части. Перед бараком росла смородина и кабачки, и на грядке с капустой трудилась хорошенькая девушка.
При виде темно-зеленого внедорожника, притормозившего напротив забора, девушка оглянулась и стала отряхивать руки и платье.
— Сударыня, — церемонно осведомился Черяга, — а где бы мне найти Колю?
— А вы кто такой? — сказала она.
— А я Чижа брат.
— Не знала, что у Чижа брат есть.
Черяга вынул паспорт и вручил его девушке через забор. Девушка изучила паспорт внимательно, словно на пограничном контроле.
— Везет же, — сказала она, — прописка московская. Нету Коли. С дежурства не приходил.
— А где он дежурит?
— Как где? В банке.
— А я думал, его вместе с Чижом выгнали.
— Выгнать-то выгнали, а потом обратно взяли.
— А Чижа чего не взяли? Девушка пожала плечами.
— А чего ему? Он у Негатива в бригадиры вырос.
— А как Коля с Чижом — не поссорились?
— Да чего поссорились, — вздохнула девушка, — как закладывали вместе, так и…. А вы пьете?
— Не очень. А когда братана-то завалили, кто за рулем сидел?
— Да Антон и сидел! Представляете? Приходит утром Коля с дежурства, весь белый, и рассказывает: «Во дела! Слышала, пикет замочили? Чиж с Понтом повезли колбасу рабочим, как началась стрельба, Понт по газам и уехал в натуре. Дружбана бросил! Да ему за это дело яйца оборвать мало».
— Оборвали?
— Что?
— Ну, Негатив Понту яйца оборвал, чтобы неповадно было подельников бросать?
— Да вроде нет.
— А вы сказали, Коля в ту ночь дежурил в банке. Он один дежурил или нет?
— Они вдвоем всегда дежурят, на пару с Чаном.
— А Чан — это кто?
— Владимир… не знаю, как фамилия.
— А живет где?
— На Парковой, в самом конце, такой желтый домишко. А номера я не помню. Просто мимо проезжали. Вы если к нему поедете, спросите, где Коля. Хоть позвонил бы!
Желтый домишко на Парковой насчитывал аж два этажа и в этой части города смотрелся как небоскреб. Перед домишком был палисадничек, а перед палисадничком- огромная лужа. По краю лужи размещалась скамеечка, на которой потребляли пиво два представителя пролетариата, временно покинувших рабочее место на рельсах.
Черяга осведомился у пролетариата, где ему найти Володю и, получив ответ, поднялся на второй этаж.
Деревянная дверь квартиры банковского охранника была слегка приоткрыта, и перед дверью сидела кошка и восторженно нюхала доносящиеся оттуда ароматы. При виде Черяги кошка подняла хвост и слиняла.
Черяга осторожно побарабанил пальцами по двери: тихо. Черяга постучал еще громче. Никакого ответа.
Черяга нажал на ручку двери и вошел внутрь.
Однокомнатная квартира была вся заставлена бутылками. Запах давно не мытого туалета мешался с вонью протухшей селедки. Черяга переступил через разбитое зеркало, валявшееся прямо в коридоре, и вошел в кухню.
В крошечной кухоньке, между раковиной, уставленной немытой посудой, и обеденным столом, сидел человек. Он сидел на полу, вытянув ноги и прислонившись спиной к батарее. Рожа его и куртка были обильно заляпаны кровью, и Черяга понял, что перед ним покойник. Главной отличительной приметой покойника были разные носки: один красный, другой коричневый, и оба с дыркой на пятке.
В этот момент покойник открыл глаза и хрипло сказал:
— Дай водки.
Черяга сходил в ванную, отыскал там полотенце, менее вонючее, чем прочие, и намочил его холодной водой. Вернувшись в кухню, Черяга присел на корточки и принялся обтирать рожу Чана. Рожа была раскрашена не хуже жестовского подноса.
— Кто тебя так? — спросил Денис.
— А ты кто такой?
— Брат Чижа. Москвич. Так кто тебя?
— Голова. Шеф наш. Совсем подвинулся на своем кабеле.
— Каком кабеле?
— Который возле банка сперли. А я что? Я чего видел? Я спал, как на партсобрании.
— На дежурстве спал?
— А чего вдвоем дежурить? Мы с Ником посидели, культурно пузырек раздавили, ну, я и задремал как-то.
— А Ник не спал?
— Да вроде нет, — сказал Чан.
— Ментовку вызвать?
— Ты что, по жизни пришибленный? Мне твоя ментовка, как хрен опущенному. Водяры дай. В холодильнике есть.
Денис послушно распахнул холодильник, но водки там не нашел. По правде говоря, в холодильнике вообще ничего не было, кроме древней пачки сметаны и белой бахромы сосулек, свисающих с морозилки.
— Нету водки, — сообщил Денис.
— А, козлы! — изрек Чан, — ну ладно, по роже они мне навешали, а зачем водку-то увели? А у тебя, кореш, в натуре, запасца нет?
— Не, — сказал Денис, — что было, употребил.
— То-то от тебя одеколоном пахнет, — глубокомысленно изрек Чан.
Денис не стал разочаровывать шестерку и объяснять ему, что одеколоном от него пахнет вовсе не потому, что он одеколон пил.
— А что, Голова, — он в натуре такой крутой, что за провод задницу отдерет? — полюбопытствовал Денис.
— Да не, он так, ничего мужик и перед Негативом шестерка, — сказал Чан, а тут взъелся до не могу. Ну прям не кабель из банка у него потырили, а хрен из штанов.
С этими словами Чан сделал попытку подняться, но ввиду легких телесных повреждений, а также общего расстройства организма, вызванного значительным превышением нормы алкоголя в крови, поскреб ногами по полу и остался, где был.
— Слышь, Чан, — спросил Денис, — а Негатив Премьеру предъяву делал? За моего братана?
— Кунак делал, — сказал Чан, — на завтра стрелку забили.
— Где?
Чан икнул. Черяга повторил вопрос.
— Забыл, е-мое, — сказал Чан. — А тебя что, не звали?
— А стрелка-то мирная? — задумчиво спросил Денис.
— Да не поцапаются! Премьера-то тоже Князь на город ставил, в один общак платят. Премьер живет по понятиям… Слышь, братан, сгоняй за зельем? Душа не встает…
— Я сгоняю, — пообещал Денис, — а ты мне вот что скажи: неужто мой братан и впрямь в эту Ольгу так втрескался? Не побрезговал?
— Олька Барыня — девка умная, — сказал Чан, — она у Негатива два месяца жила, пока он ее на чужой скалке не застукал…
— И что ж? Негатив к брату не ревновал?
— Кого ревновать-то? Мокрощелку? — Чан громко икнул. — Так вона их как ос в гнезде… Западло давалку-то ревновать будет…
Когда, через пятнадцать минут, Черяга вернулся в квартиру с четырьмя бутылками самой мерзкой бормотухи, которая только нашлась в ближайшем ларьке, новый его знакомый похрапывал, окончательно свалившись под стол. Ноги в разных носках сиротливо торчали из-под длинной скатерти. Черяга осторожно сгрузил рядом с Чаном бутылки и вышел.
Если, не дай Бог, Чан проснется до завтрашнего полудня, то первым предметом, который предстанет пред его ясные очи, станет батарея поллитровок из комка. Вряд ли Чан успеет протрезветь настолько, чтобы поведать коллегам о визите московского братана. Если же в пятирублевых бутылках окажется метиловый спирт или еще какой антифриз, — что ж. Что-то подсказывало следователю по особо важным делам Денису Черяге, что чрезвычайных угрызений совести по поводу преждевременной кончины он испытывать не будет.
Было около восьми часов, когда внедорожник Дениса снова остановился на проспекте Коновалова у девятиэтажки с облупившимся шахтером из мозаики. Денис долго сидел в машине, подкидывая на руке связку доставшихся от брата ключей, и убеждал себя, что он приехал только затем, чтобы возвратить Ольге ключи от ее дома.
Наконец вздохнул, улыбнулся и полез из машины.
Ольги в квартире не было; сейфовый ключ и вправду подошел к ее двери, Денис повернул его и прошел внутрь.
Однокомнатная квартирка все так же сверкала непривычной для шлюхи чистотой; мебель везде была отполирована, столик у окна был накрыт белоснежной синтетической скатертью. На маленькой тумбочке стояла фотография Вадика.
Денис поставил чайник на плиту и приготовился ждать.
Ждал он недолго: спустя минут десять в дверь кто-то заскребся. Осторожно ступая ногами в одних носках, Денис подошел к двери и посмотрел в глазок. Спустя мгновение он открыл дверь.
На пороге стояла девочка лет десяти, в платьице со спущенными колготками и красными цыпками на лице. В руках девочка держала полосатую кошку. Увидев незнакомого мужика, девочка не испугалась, а спросила:
— А тетя Оля дома?
— Ты откуда, пузырь?
— А я из пятой квартиры, — сказала девочка, — у меня мамка пьяная, мне нельзя домой. Мамка, когда пьяная, убить может. Меня и Маньку. Во, — и девочка доверчиво подняла руку, на которой темнел огромный сизо-черный синяк.
— Заходи, — сказал Денис.
— А вы со мной ничего не сделаете? — подозрительно спросила девочка. Денис поперхнулся.
— Ничего, — проговорил он, — я из милиции.
— Ну и что, что из милиции, — сказала девочка, — вон дядя Саша из восьмой квартиры тоже из милиции. Так когда Дюкин бабки ему не хотел отдавать, он его ножом пырнул, и ничего за это дяде Саше не было, а Дюкина посадили.
— А Дюкин — это кто?
— Он у остановки ларек держал. Он дяде Саше платил за охрану.
— Я из московской милиции, — сказал Денис, — хочешь, удостоверение покажу?