– Военные улетели до войны, браток, – Семецкий скалил зубы и нарывался, – говорю же тебе, услышь меня! Нету их тут.
– Да-да, верю. Как у вас там? Верю всякому зверю, даже ежу, а тебе, Иван, погожу.
– Ошибаешься, Рольф-Пешеход, я – Юрий, можешь обращаться Георгий. Православная традиция, понимаешь?
– Сколько еще людей на базе?
– Все здесь.
– Врешь, – блондин ощерился не хуже самого Семецкого, бледного от боли и державшегося только на силе воли. Обезболивающее должна была уколоть Маша час назад, но явно не успела.
Норвег покачал головой и повернулся к своим:
Knut, gi meg kniven, fort![1]
Васильев выругался. А Макар услышал только одно знакомое слово. Похожее на английское.
– Endelig… Hei, Bjarne, gå og løs skittstøvelen for tungebåndet.[2]
Рыжий коренастый норвег даже не подошел. Шевельнул рукой у пояса и выпрямил ее в сторону блондина. Тот поймал брошенное и спокойно показал Семецкому небольшой и узкий нож:
– Jeg vil si at nå er det på tide å snakke, men jeg vil ikke[3]. – Он снова улыбнулся своей волчьей усмешкой. – Не понял? Мне просто нравится то, что сейчас я смогу поступать, как мои предки. Эй, бабы, смотрите и думайте, следует ли вам дальше возмущаться.
Васильев, побагровев, встал. Открыл незаметный шкаф, вмурованный в стену и достал автомат с толстым стволом. Его-то Макар узнал, с «валом» он очень любил бегать по Зоне.
– Ашот, оставайся здесь и следи. Придешь на помощь, если мы с Макаром не сможем справиться. И не спорь, врач у нас один, а штопать меня точно придется.
Ашот кивнул.
– Удачи, брат. Следи за Макаром.
Глава седьмая
– Их человек восемь, Макар. Четверо в столовой, двое или трое на постах, один или пара на самом судне, – Васильев, поднимаясь по каменному пандусу к станции, накручивал глушитель на «грача». – Твое дело простое – прикрывать мне спину и смотреть за входами из коридоров. Укройся и, не отсвечивая, просто возьми на прицел ближайший выход и жди.
– Почему восемь?
– Посудина небольшая, – Васильев остановился перед дверью. – Больше там не поместится, все свободное место под улов и мишек с моржами.
– Почему пистолет?
– Удобно, – Васильев прикусил губу. – Слушай внимательно, Макар. Если я не смогу справиться, не становись бесполезным героем. Сдавайся, выживи и потом, если захочешь и сможешь, отомсти. Просто пойми простую вещь: там не люди. Там зло, хоть оно и говорит по-нашему, ходит на двух ногах и выглядит как мы. И не думай, что дело в национальности, дерьмо частенько матерится по-русски, уж поверь. Сейчас все просто: есть мы, и есть они. Не геройствуй, просто выживи и помоги остальным. Понял?
– Да.
– Пошли.
А дальше Макар как будто попал в игру. Или в фильм, глупо, но именно так. Со стелс-режимом, будь он неладен.
Коридоры станции только кажутся длинными и даже просторными. Сейчас, заставленные всем барахлом, собранным по базе, отставленным за ненадобностью, притащенным с ангара и гаража, закупоренные для будущей консервации, они стали тесными.
Но Васильеву эти узкие проходы были как дом родной. Или как вода для акулы, точно, точно! На нее, опасную и хищную, Васильев походил больше всего. В одном свободном костюме, сбросив куртку, с ремнями подогнанной разгрузки, с АС «Вал» за спиной, с пистолетом в руке, он двигался именно так. В своей стихии, легко, свободно и смертоносно. И Макару даже стало стыдно за несколько нехороших мыслей в сторону фээсбэшника.
Задача кажется простой: добраться до столовой, попасть внутрь и перестрелять норвегов. Для кино – очень просто, раз – и все. Только тут не кино, тут жизнь и двое детей внутри не такого уж маленького отсека.
Самое главное сейчас – не мешать. Превратиться в тень и не мешать. Макар попробовал, вроде получилось.
Васильев крался как кот, мелко и мягко перебирая ногами, обутыми в теплые чулки. Только сейчас стало видно – все металлические свободные части автомата замотаны мягкой черной изолентой и совершенно не звякают при ходьбе. А разгрузочный жилет утянут так, что не скрипит, хотя чему скрипеть, если все ремни нейлоновые?
Шаг за шагом, между нескольких боксов, где механизмы должны были крутить пробирки, перемешивая воду, морскую, пресную, ледниковую, мимо зачехленных геологических устройств, старых добрых, из металла и стекла, сейчас совершенно ненужных. Вдоль длинных контейнеров для сбора грунта, льда, камня и плавника, через лабиринт паллет с утянутыми пленкой различными емкостями, которые так нужны были Жанне. Никогда раньше не бросалось в глаза, как все это барахло мешает идти и прикрывает, прячет в себе, растворяет хищную крадущуюся фигуру человека. Того, чьи умения и возможности сейчас точно казались для пацана такими же далекими и несбыточными, как Китай.
Рука вверх, кулак сжат. Стоять! Хочется вжаться в стену и закрыть руками уши. Семецкий не кричит, не жалуется, не плачет, не грозит. Кричит Жанна, кричит и плачет, а Аня просит остановиться. Семецкий… Семецкий смеется, захлебывается диким истеричным хохотом, заливается и захлебывается им, сыплет матом так, что даже Макару стыдно, но это правильно, нужно, как еще сейчас-то?!
– А-а-а, ебаная ты сивая паскуда! Ты умеешь своей ковырялкой работать… о-о-о-о… хорошо, блядь, хорошо-то как, Настенька! Можно, падла, буду называть тебя Настенькой, а? А-а-а!!!
– Гдйе войенние?! Говорйи. Вы говорите!
– Нет военных, – Маша говорит устало, но твердо. – Что вы делаете? Вы же человек!
– Еб твою намотай, викинг ты пальцем деланный… а-а-а… тебе же русским языком говорят, уебатор, нет у нас военных… о-о-о…
– Отпустите его! Отпустите! А!
– Ешо вакнэш, следушайа ты. Лучче сама скажйи, гдйе войенние, он станет… останется целим… не совсем, но хорошо, хорошо же, да?.. Knut, har vi loddebolt?[4]
– Ah! Gutta, Bjarne har bestemt seg for å stikke loddebolt inn i ræva på den røde russeren![5]
– Den kan du stikke inn i ræva på han òg, Knut, hva er det med deg? Denne tispa med rund rumpe har flere interessante hull.[6]
Молчание со стороны рыбаков, секундное, и громкий гогот, шлепки по плечам:
– Gutta! Skipperen vår er et monster og en kjernekar, ja![7]
Васильев непонятно кхакнул, скрипнул зубами и начал действовать. Без всяких подготовок и попыток пробраться в столовую как-то иначе. Он просто совершенно неуловимо-быстрым движением открыл дверь и оказался внутри. Почти бесшумно. Этой бесшумности хватило на два первых выстрела.
«Грач» кашлянул, второй раз, Васильев пропал из поля зрения, мягко катнувшись в сторону. В ответ ударило громом, явно из дробовика, закричала Маша. Норвеги заголосили, кто-то дико завыл, улетая воплем далеко-далеко вверх. Макар прыгнул следом, ловя глазами происходящее.
Блондин держал за горло Аню, закрываясь ею от Васильева, следившего за ним стволом. В руке норвега нож, длинный и тонкий, приставлен прямо к шее Ани. Маша, бледная, удерживаемая мужем, плачет. Жанна, закрыв собой Машеньку, прячется в углу, дико косясь на лежащих браконьеров, хрипящих и умирающих. Один из них, достаточно молодой, почти плакал, зажимая рукой дырку в шее. Кровь между пальцев не брызгала, но текла обильно, превращая бетон вокруг в поблескивающую красным лужицу.
– Опустьи! – норвег кивнул на «грача».
– А болт на воротник? – поинтересовался Васильев. – Нож убери, паскуда.
– Не понимаю.
Васильев нехорошо усмехнулся. Замер, глядя на блестящие Анины глаза. Дернул щекой:
– Ta vekk kniven, drittsekk. Vil du slå henne ihjel? Gjør det. Jeg vil skyte deg i knærne, Ragnar Skinnbukse, så vil de gro igjen, da vil jeg rive innvollene ut av deg, spikre dem opp på vindmølle og få deg til å løpe rundt.[8]
– Васильев! – рявкнул Иван Сергеевич, побелев. Он знал норвежский?! Макар открыл рот, пытаясь понять, о чем идет речь.
– Хера! – совершенно чисто сказал блондин и…
Звонко разлетелось оконное стекло, впуская внутрь ветер и вороненый длинный ствол. Ждать, пока русские придут в себя, он и его хозяин не стали. А браконьеры стреляют хорошо. Ствол рыкнул, выплюнул рыжее пламя.
Васильев вскрикнул, вскинул голову, плеснувшую кровью, завалился назад.
– А-а-а-а-а-а!!!
Макар подхватил свой АК и нажал на скобу, стараясь только удержать автомат.
Очередь хлестнула в сторону разбитого стекла, туда чмокающе впились сразу несколько пуль, прежде чем калаш все же повело в сторону.
– Din lille dritt![9]
Из-за спины… Из-за спины?!
Макар взвизгнул, поворачиваясь. Рыжий, заросший по глаза норвег бежал по коридору, вскидывая винтовку. И целясь.
Дах! Дах!
Голова браконьера разлетелась, заляпав ближайшую стену огромной кляксой, серо-красной и тут же потекшей вниз.
– Макар!
Ашот, пинком отшвырнув тело убитого норвега в сторону, несся к ним.
– Макар!
Маша?
Он развернулся.
Блондин отступал спиной к двери, ведущей в коридор, той самой, которая выходила к морю.
Маша, подхватив «грач» Васильева, целилась в него и плакала. Аня, смотря на нее зареванным лицом, кривила рот и молчала.
– Стоять!
Нож чуть коснулся тонкой Анькиной шеи. Кровь побежала вниз тут же, красная и яркая, такая же ненастоящая, как Васильев, слепо смотрящий в потолок.
– Стоять!
– Мама!
– Аня!
Маша плакала и продолжала наступать. Нож чуть двинулся вперед, войдя под кожу на миллиметр. Маша встала, не опуская ствол.
– Макар, не опускай оружие! – Ашот оказался внутри столовой.