– Слышу.
– Затарь все свободные емкости под завязку мазутой с танкера. А потом будем обследовать ближние острова. Здесь на островах за проливом погранзастава была, надо бы наведаться.
Ашот, собрав книги, ушел к себе. Маша, старательно ни на кого не глядя и шмыгая носом, принялась убирать со стола. Семецкий выудил из кармана помятый листок бумаги и карандаш, стал что-то подсчитывать, слюнявил грифель и мелко рисовал, шевеля обрубками пальцев на левой руке.
– Видишь, какой разлад получился, – Васильев опустил тяжелую руку Макару на плечо.
– Я как лучше хотел.
– Да все я понимаю. Оно всегда как лучше. Ну а выходит уж так, как выходит.
На кухню вошел Колька. Зачерпнул ковшиком воды из бидона и жадно выпил.
– Там Машка зареванная без куртки к морю пробежала, Пашка за ней догонять. И это, птиц в загоне погрыз всех кто-то. Песец, наверное, забрался.
Глава десятая
Васильев, стараясь не кряхтеть из-за проклятой одышки, наклонился, сощурив глаз. Сколько лет, а так и не привык к отсутствию второго глазного яблока. Так, и что у нас тут?
Макар покачал головой, стараясь не вздыхать. Сдал Дед, взял и превратился именно в деда из вполне молодого мужика. Может, болел, Ашот не говорил ни слова.
– Это не песец.
Васильев выпрямился, дернул носом, втягивая воздух, и…
Макар чуть напрягся, не понимая случившегося. Перед ним, раздвинув годы, стоял тот самый Васильев, когда-то кравшийся по коридору Треугольника, несшийся впереди всех по мокрой гальке и первым понявший всю опасность людей, рубящих головы медведям.
– Это не песец, – повторил Васильев. – Давай, дружок, дойдем вон туда.
И показал на нагромождение камней возле берега. Почему? А точно, не вопрос, если вдуматься. Если бы не зрение, Макар бы сам понял. Не может сам по себе лед добраться до птичника с гагарками такими прямо шагами. Присмотрись и заметишь, возле кое-как сколоченной халабуды с раскуроченным краем проржавевшего листа льда уже почти нет. «Почти» вовсе не означает «совсем». Вон они, капли, стекавшие с кого-то. А дальше, к каменной груде, лед заметен все лучше. Наплывы небольшие, точь-в-точь, если с кого-то стекала и тут же, из-за крепкого морозца, подмерзла. А раз так, то…
– Знаешь, Макар, что тут самое хреновое? – поинтересовался Васильев, уже доставший из-за спины свое чудовище, обрез КС-23, который он постоянно носил с собой, но редко пускал в ход. Патронов-то к нему осталось четыре штуки.
– Что?
– Ты еще не понял, боец?
И подколол, как раньше, козел старый. Нухорош, зараза заплесневелая!
– Подожди.
Ему не тринадцать, и он не мальчишка, ненавидящий все вокруг только из-за недопонимания. Сейчас, обожди, пень трухлявый.
По спине пробежал холодок. Как в руку прыгнула колотушка для забоя, разбившая уйму моржовых черепов, Макар не понял. Это уже инстинкт, как у тех умок, заставляющий бить не по увиденному, чуемому или слышимому. А бить по наитию, раньше, чем молодая косатка выпрыгнет из воды.
– Молодец.
Васильев кивнул, приподнял весьма кустистую седую бровь. Мол, давай, юноша, удиви меня логикой и пониманием ситуации.
– Это не умка.
Когда в их оборот вошло слово, обозначающее серьезного взрослого медведя-бродягу, Макар не помнил. Маша сперва грустновато смеялась, вспоминая тот самый мультик. А он, узнав про настоящее значение слова «умка», воспринял его сразу.
– Ага. А вот кто, боец, как думаешь?
– Пойдем да посмотрим.
Теплые и мягкие сапоги-ичиги они учились делать долго. Но смогли, люди и не такое умеют. Накладки-унты, когда требовалось, надевали сверху и притягивали ремнями вдоль да поперек. Но сейчас на Макаре и на Васильеве были сапоги, штаны и куртки-парки с капюшонами.
Зато шаги – мягкие-мягкие, ничего не слышно. Этой хитрой науке Макар учился через боль, кровь и неудачи, что порой хуже боли. Особенно, когда родились двойняшки и всего нужно было больше: жира для светильников и жарки, мяса для еды, кожи для ремонта первых лодок. Еще повезло, переломов после ударов задними ластами моржей или бивнями случилось всего три. И бонус – он научился ходить совершенно по-кошачьи, постоянно пугая Машку. Даже влетело как-то от Маши-старшей за мятую кастрюлю, уроненную ее тощей тезкой от испуга.
С пятки на носок, скользя по голышам и не тающему снегу, огибая несколько птичьих скелетов, не наступая в рыжий ядовитый лишайник, оба шли к камням. Васильев, почуяв опасность, даже шел, как раньше, почти уделывая Макара. Жаль, что почти. Дед никогда не напрягался так сильно, как двадцать с небольшим лет назад, разве что при первых выползших на берег моржах с Земли. Но тогда мандраж был у всех, как иначе, если вместо обычных клыкастых громад из моря, трубно ревя о появлении, выбирались обросшие костяными бляшками чудовища, раза в полтора больше привычных ластоногих?!
Ветер носил вокруг много запахов, но незнакомый попался лишь один. И то, как – незнакомый? Смерть топчется вокруг крохотной колонии давненько, то нагрянет в гости с негаданной стороны, то заставит вспомнить о себе таким вот нежданным появлением. Хрена лысого ее забудешь…
Смертью пахло из-за камней, Васильев не ошибся, чутье не подвело. Ничего иного, незнакомого и настораживающего, Макар не чувствовал. Если и был любитель полакомиться птицей тут, то давно ушел. А вот кто?!
Три валуна, сплетшихся в борцовские объятия у берега, выросли впереди полностью, поднимаясь над людьми где-то на половину их роста, если не больше. Плотные подошвы ичиг скользили при каждом шаге, море тут на сушу выбиралось по-хозяйски уверенно, лизало берег постоянно ледяным языком. Может даже желая забрать непокорный кусок суши целиком, кто же знает желания моря?
Васильев, обходя камни слева, мотнул головой, чуть поднял обрез вверх. Не хочет палить просто так, понял Макар, но показывает – готов стрелять, будь осторожнее. Это точно, под картечь из прутков для пайки старой радиостанции попадать не хотелось. Семецкий отливал ее не просто крупной.
Одного патрона хватало, чтобы оторвать лапу медведю. А умка был не местный, пришлый, вымахал в размерах, куда тем моржам. И то не поздоровилось, неровные шары картечи рубанули, не глядя на массу и мутировавшую плоть с костями. Оторвали лапищу – любо-дорого смотреть, зверюга упал, взревев, и пришлось добивать его издалека, закидывая копьями.
Колотушку Макар убрал, сняв из-за спины короткое копье с поперечиной за костяным наконечником. Ремень отцепил, чтобы не запутаться, расстояние тут короткое, бить придется наверняка, зачем что-то лишнее?
Васильев кивнул, сделал резкий шаг и исчез за камнями. И тут же:
– Это что за еб твою мать, а?! Макар!
Обычно Васильев вообще не ругался, не любил. А тут?
Он зашел со своей стороны, понимая – стрельбы не будет. И не ошибся, да только сам встал, удивившись. Действительно, что это вот такое?!
Зверь больше всего смахивал на лахтака, если честно. Подросшего, само собой, но лахтака. Если бы не странный нарост под мордой. Голова его смотрела на спину из-за сломанной шеи. Сало с мясом висели клочьями, а нарост… а нарост походил на человеческое лицо. Да и спина странная, горб какой-то, за ним еще один и над плавниками больно плотная кожа.
– Хрень какая-то… – Васильев почесал бороду. – Знаешь, на что смахивает?
– Нет.
– На седло со стременами. Дичь же… Но это не просто изуродованный тюлень, шиш. Тут наш гость обретался, тут с него слез и отлеживался. Смотри!
Да, Дед прав. Наплывы под камнем не врали, большой дугой белея льдом от стекавшей воды. И крови.
– А вот след. Вмерз, как в гипс. Макар?!
Что Макар? Да, замер и стоит, не понимая, а как еще-то? След почти человеческий, пальцы различить можно.
– Не может антропоморфное существо выжить в этой воде, – Васильев сплюнул со злостью и недоверием, оглянулся еще раз, своим злым глазом окидывая округу. – Это уже перебор какой-то, матушка природа, чего ты, а?!
– Может, просто натекло так и этот умка совсем урод? – на всякий случай, очень мягко, сказал Макар.
– Хуюмка, – буркнул Васильев. – Нет, Макар, что-то другое здесь. И вот что мне не нравится, так это пропавшие следы. Не поймешь, куда он дальше-то поперся?
Непонятно, точно. Потеков-то больше не видать, а на камнях следы отыскать явно не получится, как ни старайся. Вернее, какой-нибудь ненец или эскимос точно нашли бы, только Макар-то не тот или другой. Иногда жаль, если честно, пригодилось бы с детства все узнанное и понятое.
– Не нравится мне эта вот херовина, – пожаловался Васильев, пнув странного тюленя. – Есть в нем что-то не то, да? Вот, смотри.
Жизнь на острове научила многому. После слепых вроде бы щенков песца, в третью зиму, когда Жанне пришлось не просто зашивать укушенный палец, а долго бороться с заражением, никто со станции не старался неизвестное взять в руки и покрутить. Лучше издалека чем-то потыкать. Желательно острым и, в случае чего, чтобы тут же ткнуть посильнее и побольнее.
И что Дед углядел тут еще необычного?! А, вот оно чего.
На затылке у существа торчал еще один нарост. Их и так хватало, они были, как сыпь, по всему телу, но этот больше всего напоминал… Да что ж такое!
– Как грибы, – подсказал Васильев. – Точь-в-точь маслята вместе срослись, даже шляпки видно. Копье дай.
– Да я и сам смогу.
– Копье дай, неслух! Бороду отпустил чуть не до пупа, а старших все слушаться не хочет!
Вот ворчун! Макар протянул ему копье и заметил еще более странную вещь. Руки у Васильева чуть подрагивали, незаметно так, но ощутимо. Что ж такое с ним?
– Отойди, – своим старым и уверенным голосом скомандовал Дед, прямо как тогда. – В сторону, Макар!
Стоп! Так это же он его так оберегает, получается. От дохлого зверя с его странным горбом, чуть меньше крохотных кочанов капусты, выращиваемых Жанной?! Обалдеть.
Копье коснулось нароста, так нежно, как сам Макар должен был в первый раз трогать свою женщину, что так и не случилось в его жизни. Осторожно и ласково, едва-едва, и… нарост шевельнулся в ответ. Слабо, но заметно.