– Сука! – Васильев прикрыл лицо рукой и отодвинулся. – Есть рукавицы запасные?
– Да.
Рукавицы для разделки тюленей и моржей Макар всегда носил в сумке на боку. Прочные, толстые, чтобы руки не ранить. И высокие, по самые локти, с ремешками, чтобы затянуть.
– Давай их мне сюда, а сам иди, найди банку из-под консервов. Желательно побольше, да зачерпни воды. Ашоту эту гадость понесем. И быстрее, Макар, у меня что-то затылок как расстрелял кто.
А ведь верно, так и давит, постреливая редкими всполохами.
– Ружье возьми!
Вовремя.
Макар выбрался на берег, оглядываясь. Да, давно он такого не чуял, чтобы опасаться на полном серьезе неизвестного. Даже пара-тройка умок, превратившихся в чудовищ, добравшихся сюда на льдинах и заставивших потратить почти все боеприпасы, даже они казались чем-то знакомым. Макар тогда первого-то обнаружил раньше, чем сам зверь, задравший и сожравший молодого моржа и переваривавший того в довольной дреме, смог почуять человека. Кровью, жиром и мясом от умки разило чуть ли не на километр. А здесь и сейчас ничего… только явная опасность, пробегавшая по хребту острыми разрядами, как от сломанной два года назад техники Ашота. Той самой, что разглаживала больные мускулы и позвонки Ивана Сергеевича, а самому Макару вернула спину, что продуло напрочь на рыбной ловле.
Точно, именно так и лечил аппарат – одна волна мурашек и покалываний за другой. А тут иначе, не отпускает. Макар замер, оглядывая такой привычный пейзаж. Ну и где ты, сволочь?
Черное и серое, белое и зеленоватое, как старое бутылочное стекло. Камни, еще раз камни, снег вперемешку со льдом. Одно и то же, день за днем, и море за спиной цветового разнообразия не добавляет. Оно тоже, чаще всего, серое, порой белое от шуги и иногда зеленое, в лето, если смотреть с высоты.
Птицы орут в птичнике, мелькают приевшимся черно-белым единым комком, суетятся, тоже чего-то опасаясь. Эти врать не станут, если боятся, то есть чего.
Ковыряться Макару пришлось долго. Найти целую банку на острове, где десяток человек выживает двадцать лет, – еще та задача, учитывая умения самих людей. Любая жестянка идет в ход, ничего не залеживается.
– Я к кладбищу!
– Давай.
Макар побежал, как мог быстро, пусть ногам скользко и разъезжаются, – справится. Бросать старика одного не стоило, что-то тут не так. Не характер Васильева, не упертость, не странное желание притащить Ашоту непонятную херовину. Уйти бы отсюда поскорей. Слишком дорог Макару этот ворчливый одноглазый пердун, давно ставший родственником, пусть и не по крови. Даже наперекор логике, говорившей, что Васильев не вечный, душа не хотела даже думать о его смерти. И уж точно не из-за какой-то неизвестной напасти, приплывшей с моря.
Кладбище было рядом. Самое настоящее, костяное и постоянно смердящее трупной вонью. Почему киты уходили умирать к их острову, никто не понимал. Лет пятнадцать назад, после жуткой инфекции, свалившей всех, Макар первым выбрался на воздух. Три дня даже он лежал в лежку, с ноющими суставами и головой, разрывающейся от боли. Когда он выбрался, на улице стояло местное лето, и немного ошалел. От трупной вони, накатывающей волнами вслед ветру. Через два дня, после того как оклемался Ашот и когда Маша уже твердо стояла на ногах, Макар отправился искать чертову причину стойкого запаха тухлятины. Источник открылся глазам быстро. На берегу, облюбованном всеми местными охотниками за халявой, гнил костяк кита. Именно уже костяк и, с поправкой на усердно работающих зубами и клювами падальщиков, догнивающий. Очистили его быстро, оставив почти полированные кости и огромные ребра на гальке.
Следующий горбач выбросился на каменный пляж через месяц. И пошло-поехало. К запаху все привыкли, да и все же сдувало, но кладбище Макар отыскал бы и с завязанными глазами, идя только на знакомые приторно-сладковатые нотки.
Иногда люди успевали первыми и прямо на берегу, прикатив заранее собранный и высушенный топляк, разводили костер. Зачем? Как – зачем… топить жир. Топить в двух бочках из-под голландской моторной смазки. Жиром забивали все имеющиеся емкости, которые у них иногда воровали наглые песцы-жулики. Может, найдется какая-то.
Макар остановился у границы пляжа, четко выложенной светлыми круглыми каменюгами, крапчатыми, как птичьи яйца. И опять не смог подавить в себе желание поздороваться. С кем? С духами огромных исполинов, оставшихся тут навсегда.
Глупо? Уж как есть, не страннее моржей, вырывающих оборонительные сооружения для лежбища. Да и… Север же. На Севере все иначе, это Макар понял давно, сам по себе и с подачи Семецкого. Тот, как оказалось, любил до войны и перед экспедицией, почитать-запомнить сказки с байками местных народов.
В Седну, Мать Вод, Макар был готов поверить хоть прямо сейчас. А уж перед отправкой на «Енисее», если случится такая, хоть жертву принести, хоть помощи попросить. Что тут говорить о душах исполинов, выбрасывающихся на каменистый пляж его острова-дома?
Ерунда какая-то… Макар выругался, оглядываясь. Что за дурь в голову лезет? Банка где, есть тут банка?! И чуть истерически не рассмеялся, увидев давно забытое.
Ту самую жестянку, которую двадцать лен назад они использовали для приманивания их первого медведя. Они ее тогда еще завалили камнями вместе с барахлом, а когда вернулись, там уже вовсю хозяйничали хитрые песцы. Барахло звери растащили по округе, подрали, обгадили, а банка лежала себе и лежала бы. Только идиоты с пушистыми шубами откатили ту к берегу, а кто-то из молоденьких моржей, уже тогда сильно кучковавшихся тут, решил пробить ее бивнем. Бывает такое? Бывает. Бивень даже обломился, но дело сделал, застряв в жести и выпустив на свободу сколько-то комбижира, явно подпорченного, раз не смерзся.
Макар лично отправил ее в долгий путь по морю. И вот, нате-получите, лежит на бережку и темнеет боком.
Он вскрыл ее полностью, удивившись почти чистой изнанке, оглянулся еще раз, выискивая опасность, и побежал. Побежал как можно быстрее, стараясь успеть, хотя и не понимая – куда и зачем. Ведь подозрения не всегда правильны, а интуиция тоже может подвести. Но Макар бежал, пусть до Деда и странной находки вроде бы всего ничего.
– Ох и балбес ты, Макарушка-дурачок, – Васильев кхекнул, разглядывая хреновину в его руках. – И как мы с тобой ее понесем, учитывая непонятную фиговину, творящуюся вокруг?
– А ты не переживай, пенсионер, – Макар подмигнул, – у меня с собой всегда ремешки и веревка есть.
– Ты смотри, че, прямо Вамирэх, лучший охотник и боец с пещерными львами.
– Кто?!
– О, да я тебя удивил, впору порадоваться. Плети давай свою снасть, говорю, Робинзон Крузо.
Про Робинзона Макар знал хорошо, книги в библиотеке станции были в основном правильные и научные, но и про пережившего кораблекрушение моряка присутствовала. Он ее даже любил и чуть завидовал Робинзону, оказавшемуся посреди тропиков и спокойно каждый год делавшего изюм. Эх!
На раз-два-три сделать не получится, но нужные узлы и натянутые ремни Макар сделал быстро. Жестянка оказалась удобной, особенно если повесить ее за спину.
– Надо будет горло у банки закрыть и примотать, – Васильев нехорошо косился на нарост, снова впавший в спячку. – Придется капюшон отрезать.
– Ну в баню! – возмутился Макар. – Потом его заново пришивай. Мне проще кусок рубахи отрезать. Всяко проще ее сшить, чем капюшон приделать.
Васильев кивнул, соглашаясь, и зачерпнул воды. Взял копье, примерился к грибо-шишке на чудо-тюлене. Макар, как мог быстро, скинул парку и, выправив наружу, резанул рубаху по подолу. Мягкая тонкая кожа подалась быстро.
– Ты посмотри! – Васильев, щурясь, сплюнул. – Натурально, паразит какой-то.
За вырезанным наростом, исчезая в темной плоти, тянулись длинные липкие нити, тонкие и прочные. Порвать их у Деда никак не получалось, пока не накрутил их на острие и не рванул как следует. В жестянку они запихивали эту дрянь вдвоем. Плюхнувшись в воду, шишка с клубком странных щупалец ушла на дно и не отсвечивала.
– Может, черви? – Макар вопросительно глянул на Деда.
– Может, – Васильев оглянулся. – Блядь, что ж так тревожно, а?
Да. Тревога никуда не уходила, прячась в воющих вслед ветру камнях.
– Пошли. Ты первый, я прикрываю, – Васильев, скинув перчатки в воду, туда же отправил копье. – Ну его, в самом деле, на всякий случай. И нож туда же давай.
Макар послушался. Ощущение чьих-то глаз, следящих за ними, не отпускало. И домой они шли как можно быстрее.
Можно ли прятаться на их острове? Если прячущийся, конечно, не лемминг?
Можно, да еще как. Природа старательно дарила своим деткам всякие умения со сноровками, а война подкинула еще больше. Особенно тем, кто приходил с моря, страшным, неожиданным и странным. Как умки, как моржи, как виденные порой косатки, ставшие немного больше, чуть хитрее и слегка умнее. Всех этих отличий хватало, да так, что успевай удивляться. Хорошо, хоть касатки на сушу не стали выбираться, а то совсем крандец.
Серое, черное и белое. И все клятые оттенки этих самых трех цветов, когда серое казалось, по очереди, асфальтом и пылью, черное неожиданно становилось бездонным, а в белое вклинивались зелень, голубизна и розово-красное. И желтое, если белизна вдруг взрывалась подкрадывающимся умкой, весом под тонну, злющим и голодным. На острове, в скудной палитре цветов, запахов и звуков, прятались огромные медведи. Так что думать о неизвестном существе?
Ржавые и умершие не так давно распятия ветряков белели серединами стояков, еще держащимися вертикально. Остальное – краска, ржавчина, нанесенные штормами и высохшие на берегу водоросли дрожали ведьмиными патлами, колыхаясь на ветру. Правый, надломившийся в лютый мороз десять лет назад ветряк чуть кренился, постанывая рваной раной металла. Вой, слышимый метров за триста, Макару все чаще казался голосом его дома. Не родного, но ставшего таким.
Треугольник показался впереди, выглянув из-за скалы. Станция, давно не белая и чистая, а обшитая кожами и законопаченная мхом, со стороны все больше казалась скалой, пусть и правильной формы. Несколько найденных в первый год легких ангаров проросли странноватой смесью мха, лишайника и чего-то, напоминающего вьюнок, скрещенный с карликовой березой. Эта странная порода появилась на острове вместе с танкером, явно приплыв со стороны материка и родившись уже после войны. Там, где металлические конструкции, поставленные для утепления, спрятались под ее ковром, угадать дело рук человеческих казалось невозможным. Валуны, покрылись скудной северной зеленью, не больше, чем ангары. Да и зеленого оказалось маловато, переливаясь серо-желтым, бело-голубым и чистой охрой.