Лестер невозмутимо присел напротив и опять принялся вколачивать пестик в ступку. Эйнар положил на кусок сыра еще ломоть мяса, накрыл сыром сверху, отправил в рот. Прожевал, наслаждаясь обманчивым теплом внутри. Устало подумал, что один-то раз можно, а вообще — пить с расстройства не дело. И спросил, поглаживая пальцами почти опустевший стакан:
— Лестер, зачем магам перстень?
Целитель так же мерно стучал пестиком, не сбившись с ритма. И ответил спокойно, ничуть не удивляясь дурацкому вопросу, хотя всем известно, что по цвету кольца определяется гильдия мага:
— Если попросту, так затем же, зачем тебе — меч.
— А что, без него колдовать нельзя? Я-то могу и голыми руками драться, если надо. Или не мечом, а чем-то другим.
— Можно, — уронил Лестер, вглядываясь в ступку. — Еще как можно. Перстень — это просто инструмент. Ориентир для настройки. Ну и силу через него пропускать удобно. Сырая магия — она непослушная. А с перстнем колдовать и легче, и надежней. Вот мой, к примеру…
Он снял с пальца серебряное кольцо с крупным, но неярким зеленым камнем и двинул его по столу к Эйнару. Улыбнулся:
— Да ты погляди, не бойся. Ничего тебе не будет. Это ведь не меч, им даже не порежешься.
Эйнар взял перстень в руки, присмотрелся. В глубине камня большая зеленая искра то притухала, то разгоралась сильнее.
— Светится, — настороженно сказал он.
— Пульсирует, — поправил его Лестер. — От слова «пульс», что по-ученому значит «сердцебиение». Камень отзывается сердцу мага. Если маг погибает, его камень… он как бы умирает. Гаснет навсегда, становится обычным кристаллом. Ну, про то, что у всех магических гильдий свой цвет, ты и без меня знаешь, верно? Лекари зеленый носят, некроманты — фиолетовый, разумники — белый…
— Боевые маги — красный, — продолжил Эйнар. — Знаю, да.
Лестер молча кивнул, старательно глядя внутрь ступки.
— А когда маг снимает перстень? И зачем?
— Даже не знаю, что сказать, — вздохнул старый лекарь. — Вообще-то никогда. Первый перстень мажонок получает, когда приходит в Академию. Медный, с дешевым камушком. Обычно в ученические перстеньки горный хрусталь вставляют или яшму. Цвет ведь на самом деле неважен, учиться можно на любом. Вот потом, когда маг заканчивает учебу, то ему вручают уже настоящий перстень — вроде как рыцаря мечом препоясывают. Кольца для выпускников делают маги-артефакторы, а камни для них сами студенты приносят — смотря что себе могут позволить. Мол, одно дело целителю зеленый кварц носить, а другое — изумруд. Хотя я тебе так скажу: никакой разницы. Просто изумруд богаче смотрится. И если с камнем сроднился, то он тебе как рука и глаз вместе взятые. Без него хуже, чем голым, себя чувствуешь. Даже если Академию не закончил, как я вот, перстень все равно завести приходится. Купить камень, отнести ювелиру-магу. Дорогое удовольствие, а что поделать — надо.
— Ага… Значит, чужой камень взять нельзя? Или купить, если свой потерял?
Эйнар старательно пытался представить, что перстень, который Лестер не снимал на его памяти никогда, просто инструмент. Или оружие. С оружием получалось понятнее — любой воин хотя бы с ножом точно не расстается.
— Купить — можно. Только не чужой, он уже на хозяина настроен, а чистый, нетронутый. Бывает, что камень погибает. Выгорает, если поток был слишком мощный, например. Или разбивается случайно. Тогда в старую оправу новый кристалл ставят.
Лестер взял протянутый Эйнаром перстень, ласково погладил его, как живое существо, и привычным движением надел на палец.
— Вот потерять как раз не получится, — спокойно продолжил он. — Для этого кольца и зачаровывают, чтоб не терялись, не ломались, не давались вору… Их, настоящие, из сплава серебра с золотом делают, как символ единства тела и духа. И печать орденскую ставят внутри, чтоб, значит, самозванцев не было. У меня такой нет — я-то задолго до выпуска ушел.
Про печать Эйнар знал. У него самого комендантская печатка была зачарована так, чтобы в случае нужды проверить любой знак, хоть орденский, хоть королевский. Нужная вещь, когда читаешь подорожные или свои отчеты пишешь.
— А все-таки, Лестер, — упрямо вернулся он к тому, зачем пришел. — Когда маги снимают перстень? Ты же сам видел. Не мог не заметить…
— Ну да, — согласился лекарь, отставляя ступку. — Странно. А жена твоя что говорит?
— Не спрашивал, — буркнул Эйнар. — Мне бы самому узнать да разобраться сначала.
Лестер осуждающе покачал головой, беря второй стакан и разливая остаток карвейна из бутылки.
— Зря, — сказал он просто. — Может, дело совсем простое, а ты напридумываешь себе. Леди твоя — боевая магичка, у нее как раз камень мог и в бою повредиться, а точно такой не сразу найдешь, да и работа времени требует. Притом красные камни не редкость, но не будет же такая дама яшму носить? Ей, поди, рубин нужен… Вот и оставила она перстенек в столице ювелиру. Может ведь такое быть?
— Может, — согласился Эйнар и ухнул, как в реку с обрыва. — Лестер, что такое лишение кольца?
Стакан в руках старого целителя, уже поднесшего его ко рту, замер. Так и не выпив, Лестер медленно поставил посудину на стол, так что жидкость внутри маслянисто качнулась, облизнула прозрачные стенки и успокоилась. А в комнате к запаху трав и зелий добавился неуловимый кислый запах. То ли настоящий, то ли почудившийся Эйнару на несколько мгновений. Запах тревоги.
— Ты с чего такое взял? — негромко и враз помрачнев, спросил Лестер. — Быть не может…
— Вот ты мне скажи сначала, что это, — начал злиться Эйнар. — А может или нет — разберемся. Это ведь как лишение оружия получается? Позорное?
— Да, — тяжело уронил Лестер. — Именно так. Лишение… Из Ордена им изгоняют. Только это так провиниться надо…
— Как? Убить своего?
Лекарь махнул рукой.
— Да куда там! Если на дуэли или в бою — это и в вину не ставят. Если при самозащите — так тем более. Орден, видишь ли, семьей считается, не зря они друг друга братьями и сестрами зовут. А семейные дела иной раз и крови требуют. Ты вот часто слышал, чтоб один маг на другого в королевский суд подал? И не услышишь, поверь. Сами между собой разберутся и виноватого потом похоронят. Опять же — тихо, чинно, по-семейному. Если безвинному досталось — убийцу накажут. Но из Ордена не выгонят. Для орденского мага одна лишь вина есть непростительная.
— Ну? — нетерпеливо спросил Эйнар и услышал тихое, словно испуганное, слово, шелестящее змеиной чешуей в прохладе комнаты:
— Предательство… Бросить своего в беде, подставить под удар, самому ударить в спину, если в верности клялся. Маги никому не доверяют, кроме своих, потому и боятся предательства больше всего. Только за него Орден изгоняет, капитан. И это хуже смерти, потому что лишенному перстня больше нельзя его носить: ни орденский, ни собственный. И потому что любой маг имеет право убить изгнанного. Или не убить, а так, покуражиться. Искалечить, унизить прилюдно, чары наложить… А если его убьет не-маг, Орден не покарает убийцу. Изгнаннику запрещено помогать. Хоть деньгами, хоть услугами. Лечить вот можно, правда, мы ведь обет даем не отказывать в помощи никому, но… без магии. Обычными средствами. И хоть кажется, что такое куда мягче смертной казни, но на деле… изгнанники долго не живут, капитан. К ним обычно столько счетов у своих же накапливается! Но ты о таком даже не думай, слышишь? Лишение кольца — за что? Она же у тебя не простая магичка, а героиня! Про нее баллады уже складывают, Эйнар. Как женщина устояла там, где пали мужчины, и закончила войну. «Пусть воды Рудена текут вместо крови, пусть волны поют, где звенели мечи…» Не думай, капитан, слышишь? И ей не ляпни сдуру. На такое даже намекнуть — страшная обида!
— Понял я, понял, — хмуро отозвался Эйнар, чувствуя, что хмель, ударивший было в голову мягкой горячей волной, почти выветрился, оставив только гадкий привкус во рту. — Перстень, значит, в столице?
— Да вроде больше негде ему быть. Послушай доброго совета, спроси ты ее саму. Недомолвки между мужем и женой хуже гадюки в постели. А вам теперь всю жизнь на двоих все делить. И честь, и славу, и мир в доме.
— Отчего же всю жизнь? — усмехнулся Эйнар. — Три года всего-то. А потом леди уедет обратно и забудет меня, как страшный сон. А уж я ее… Хотя нет, такое не забудешь. Ладно, старина, благодарю. И за рассказ, и за выпивку. Что, у тебя пока работы особой нет? Никто животом не мается, на зубы не жалуется?
— Да пока тихо, — вздохнул Лестер. — Девочка, что в лихорадке лежала, отошла, бегает уже. Чистый котенок, разве что не мурчит! Резвая такая, болтливая… А мальчишка молчит. Я уж с ним и так, и этак, все испробовал, что умею, — молчит. И ведь не ранен, так… поцарапался, пока сестру по лесу тащил. А душа у него спряталась, будто зверек в нору, глубоко внутрь ушла. Не помогу я ему, Эйнар. Его бы в столицу, к магам-разумникам. Только кто ж сироту повезет?
— Подумаем, — бросил Эйнар, поднимаясь. — Родных, похоже, все равно не найти, если сами не объявятся. Только там ни документов, ни писем не осталось. Можно по меткам на одежде попробовать имя узнать, да как эту одежду детям показывать? Она же в крови вся, рваная. Поздно мы до них добрались, тварей!
— Не о том думаешь, капитан. Добрались как смогли, вы же нарочно не медлили и бока на постелях не пролеживали. А подумай, сколько бы они еще народу извели, не останови ты их. Все ты верно сделал, Эйнар. По чести и по уму.
И, как обычно, Лестеру удалось найти те единственно верные слова, от которых злая тугая тетива внутри Эйнара еще больше ослабела, позволила вздохнуть, повести каменно напряженными плечами. Раньше она и не тянула так мучительно. Когда-то даже после самого тяжелого дня хватало улыбки Мари, тепла ее заботливых рук, простого присутствия рядом. Она сидела рядом с пяльцами в руках или вязала что-то, и от размеренного мелькания спиц мир наполнялся уютом и правильностью бытия. Как говорят на Севере: «Женщина без мужчины — заброшенный родник, мужчина без женщины — дикий зверь». Вот таким загнанным волком Эйнар и чувствовал себя весь последний год. Он-то думал, со временем станет легче. Все, кто его утешал, обещали, что боль присмиреет, утихнет