И в какой-то момент мир сдвинулся. Ло вдруг поняла, что стоит не посреди грязной темной хижины, а в зимнем лесу, сияющем пышными сугробами и наледью на низко свисающих ветках. В черном ночном небе куском хрусталя висела идеально круглая луна, окруженная кровавым ореолом, и темные деревья сверкали в ее свете россыпью алмазно острых разноцветных бликов. Тишина, тьма, холод… А потом тени шевельнулись, укладываясь к огромным мягким лапам, и перед Ло встала белоснежная волчица выше любого человека, так что Ло снизу, задрав голову, взглянула в человеческие глаза на звериной морде. Почти человеческие: ярко-синие, источающие ровный призрачный свет, но с волчьим узким зрачком.
Злость вытеснила страх, не позволяя бояться, но все-таки Ло замерла, в восторженном то ли ужасе, то ли вдохновении глядя на сияющего божественного зверя.
— Что ж, дитя, ты звала — и зов твой услышан. Говори же…
Пасть Волчицы не шевелилась, слова сами собой рождались внутри Ло, отдаваясь дрожью во всем теле. И тяжесть, сдавившая ее грудь, никуда не делась, но, когда Ло открыла рот, пытаясь заговорить, ее голос прозвучал в ледяной тишине волшебного леса будто сам по себе.
— Помоги им… Я прошу прощения за дерзость, Госпожа, — спохватилась Ло, краешком затуманенного сознания понимая, что могла разгневать божество непочтительностью. — Я не знала, как призвать тебя почтительно и правильно…
— Меня зовут сердцем, — беззвучно вымолвила Волчица. — И, если ты услышана, все было верно. Так ты просишь за эту женщину и ее детей? Кто она тебе? Родная кровь? Между вами давняя дружба или долг?
— Ничего такого, — честно сказала Ло. — Я увидела ее сегодня впервые. Но она ехала к тебе, она надеялась на твою милость! Ты же видишь, ее ребенок проклят, и второй, в утробе, тоже. А теперь они все умирают…
— Я не помогаю слабым, дитя, — прервала ее Волчица. — Участь слабых — смерть, чтобы могли выжить сильные. Заяц — пища для волка, но и волк может стать пищей. Она слаба, значит, она умрет.
— Нет! — возразила Ло. — Она храбрая и сильная! Но человек не может бороться с этой болезнью! Серая гниль убивает даже самых сильных! Она не знает справедливости и уважения к силе.
— Справедливости нет, — ясно и ровно вымолвила Волчица, и каждое ее слово падало на плечи Ло, сильнее пригибая к земле страшной тяжестью. — Нет справедливости, кроме смерти, что приходит за всеми. Болезнь так же справедлива, как холод, голод или зубы хищника. Она убивает тех, кому суждено умереть. Оставь эту женщину ее судьбе. Разве тебе не следует просить за себя, дитя? Разве нет у тебя своих нужд?
— Помоги ей, — упрямо повторила Ло.
— Она не из моего народа, — последовал терпеливо безразличный ответ. — И хватит о ней.
— Не хватит! Я породнилась с твоим народом, и я прошу о ней! Твой народ в долгу передо мной! — выпалила Ло, в отчаянии вспомнив слова ярла. — Да, я убила многих из них! Но спасла — больше! Разве вода Руденхольма была справедлива? В ней не выжил бы никто: ни слабый, ни сильный! Я спасла их, а ведь мы тогда были врагами!
— Что ж, это верно, — помолчав, признала Волчица, и Ло показалось, что на звериной морде мелькнула чисто человеческая задумчивость. — Я признаю этот долг, дитя. Ты имеешь право просить, но проси мудро, потому что я исполню лишь одно желание. Одно желание за твою жизнь, которой ты рисковала.
— Желание? Одно?
Ло облизнула губы, пересохшие, словно вокруг был не зимний лес, а полдень где-нибудь в Итлии.
— Одно, — подтвердила Волчица. — Хочешь, я заберу злое железо из-под сердца? Хочешь, заново пущу огонь силы по выжженному руслу твоего тела? Выбирай, дитя. Ради твоей стойкости в ту ночь и ради крови моего потомка в твоих жилах…
Тяжелая тугая тишина опустилась на лес, ни одна ветка не шевелилась в нем, ни птица, ни зверь не нарушали случайным движением страшное безмолвие. Волчица молчала, и Ло поняла, что все слова сказаны. Чудо, о котором она безнадежно молила Семеро Благих, оказалось совсем рядом, только руку протяни. Вот оно, в звериных зрачках синих волчьих глаз, нечеловечески мудром и жестоком взгляде богини более древней, чем весь людской род. И можно выбрать, и станет по ее, Ло, слову и желанию… Магия! Или жизнь? Невозможный выбор для любого обычного человека, но не для нее, не мыслящей себе жизни без пламени силы внутри! Что жизнь без магии?! Сколько бы ни было ее отпущено, вся она — сухой пепел, горечью тающий на губах.
Ло глубоко вдохнула, отбрасывая колебания. Отказаться от магии — предать себя. А жизнь… С ней, словно на войне, как повезет! Она уже открыла рот, чтобы сказать, с пьянящей радостью предвкушая знакомое ощущение течения силы… И осеклась. Здесь, в дивном лесу, не было никого, кроме Волчицы и Ло, поэтому мысль об оставшейся где-то далеко фраганке показалась нелепой и странной. Она же все равно обречена! Волчица права: выживают сильные. Ло хотела ее спасти, но не получилось. Нельзя же, в самом деле, отказаться от единственной мечты и смысла жизни ради чужой девчонки…
Она едва не застонала от пронзительной обиды и злости, сбрасывая наваждение. Волчица терпеливо ждала, не шевелясь, как огромная мраморная статуя, и даже подобие ветерка не колыхало мягкую длинную шерсть.
— Нет… — прошептала Ло, ненавидя и себя, и Аманду. — Нет, помоги им. Спаси их, вот мое желание…
Хотелось плакать, но глаза были сухи: зимняя стынь мира Волчицы выжгла саму возможность слез. И Ло только моргала, упорно пытаясь сквозь радужную пелену разглядеть взгляд вольфгардской богини.
— Зачем тебе это? — мягко и почти сочувственно спросила Волчица. — Твое сердце молит о другом. Что тебе до них?
— Я не могу… — прошептала Ло. — Как я буду жить, зная, что могла их спасти — и не спасла? Да, мое сердце просит иного. Но кроме сердца у меня есть разум. И честь. Я давала клятву…
— Ты больше не воин, — так же нежно напомнила Волчица. — Ты даже не маг, дитя, все клятвы разорваны и сожжены вместе с твоей силой. Подумай о себе. Жизнь прекрасна. Возьми мой дар, и сможешь радоваться ей еще долго.
— Нет, — с трудом выдохнула Ло, изнемогая от ледяной тоски. — Я выбрала. Ты права, и я, может, еще пожалею… Наверняка пожалею. Но магом и воином человека делает не сила. Я клялась Ордену, своему богу и себе. Пусть Орден и Пресветлый забыли, но я помню. Я училась прилежно, я жила честно. И я все еще способна и вправе умереть доблестно. Спаси их, Госпожа. Я не хочу жить, зная, что ценой за это стала их смерть.
Тишина длилась, кажется, целую вечность. Ло тонула в синем, как самое ясное летнее небо, сиянии, вдруг показавшемся теплым и уютным. Внутри было пусто, надежда ушла, но взамен пришел холодный покой правильности происходящего.
— Воистину, мой волчонок верно выбрал сестру, — ясно прозвучал голос Волчицы, заполняя собой весь мир. — Я буду поглядывать на тебя. Кто знает, чем еще ты меня удивишь? Но выбор сделан, цена велика и уплачена сполна. Ты останешься с тем же, с чем пришла ко мне, не больше и не меньше. Женщина и все ее дети будут жить. Свободные от любого бремени, будь то болезнь или проклятье… Прощай, дерзкое дитя. И помни: справедливости нет. Есть только сила, что на время отодвигает смерть, и выбор, который каждый делает сам.
— Благодарю, Госпожа, — прошептала Ло, чувствуя, как мир кружится беспросветно густой метелью. — Но справедливость — это и есть выбор… Ее нет, но мы выбираем ее и создаем сами. И она есть, пока у нас хватает на это сил…
Слова улетали и терялись в снежной круговерти, но Ло знала, что Волчица слышит ее. Древняя, жестокая и мудрая, но вечно юная, как сама жизнь…
А потом мир ударил последним тугим порывом ледяного ветра, Ло едва удержалась на ногах, покачнулась… Вокруг оказалась та же хижина, только озаренная холодным бело-синим светом. Ло видела, как в потоках этого света мерцает изумленное лицо фраганки, как беззвучно открывает ротик ее сын, с мордашки которого исчезают, будто смытые, корочки струпьев и язвы, как Аманда дышит полной грудью, широко распахнув глаза и ловя ртом упоительную морозную свежесть… И как медленно, будто во сне, влетает в хижину Эйнар Рольфсон с неизменным топором наизготовку. Она успела улыбнуться ему, пытаясь сказать, что все хорошо и теперь таким и останется, но язык не слушался, ноги окончательно предали, и Ло свалилась на руки подхватившему ее капитану.
Глава 28СЛОМАННЫЕ КРЫЛЬЯ
Обратный путь Ло почти не запомнила. Она вообще мало что понимала, когда капитан вынес ее из хижины: перед глазами стояло белое зарево, льющееся неизвестно откуда. В нем было не жарко и не холодно, а морозно и свежо, как бывает после снегопада. Руки и ноги Ло налились приятной теплой тяжестью, и она шага бы сама не сделала, так что требовать от капитана, чтобы тот ее отпустил, не стала. Оказывается, слабость очень способствует благоразумию.
Вокруг суетились люди Рольфсона, выполняя его приказы, щедро сдобренные поминанием йотунов, утбурдов и прочей северной нечисти. Аманду и ребенка осмотрел Лестер, и Ло слышала изумленную радость в голосе старого целителя, когда он докладывал, что гниль исчезла бесследно. А белое пламя все плясало внутри хижины. Потом, излившись наружу, оно прокатилось по поляне перед домом вдовы и на несколько мгновений взметнулось вокруг каждого человека. Облизало топор и перчатки Рольфсона, накидку и сапоги Ло, копыта лошадей… И белыми змейками уплыло в ночь, постепенно рассеиваясь.
— Огонь уничтожает заразу, — восхищенно сказал Лестер, первым сообразивший, что это значит, и добавил что-то мудреное и целительское о дезинфекции. — Капитан, я уверен, что опасность миновала! Сами посмотрите…
— Слава Пресветлому, — буркнул Рольфсон, держа Ло так, словно она весила не больше кошки, и тут же поправился: — То есть слава Госпоже Волчице… Возвращаемся!
Уставшая настолько, что язык не ворочался, Ло безучастно глядела, как жеребца капитана расседлали и покрыли сложенным плащом, обвязав его ремнями.
— Поедете со мной, миледи, — сообщил Рольфсон, передавая ее Малкольму, и с высокого камня вскочил на коня, а затем принял Ло из рук великана-сержанта, посадив ее перед собой. — Дик, возьмешь леди Мэрли к себе. Лестер, что с ребенком?